Ал Разумихин - Короткая жизнь
- Если что еще вспомните, приносите.
Через несколько дней он, набравшись смелости, сам напросился в гости.
- Заходите, заходите.
Наступило мгновение, которого с волнением ждал Христо. Протянул профессору две тетради.
- Вот еще...
- Отлично. - Григорович углубился в чтение. - Такое богатство ваши песни! - Профессор развернул вторую тетрадь. - А это что?
Христо заставил себя сказать:
- Стихи...... мои.
Григорович прочел страницу, другую, посмотрел пытливо на юношу, опять обратился к стихам. Облачко задумчивости налетело на его лицо, он медленно заговорил:
- Так вы поэт? Пишете о матери, о любви... Успели уже кого-то полюбить? Вам нравится Лермонтов? Вам надо писать...
Здесь я вынужден вступить в спор с биографами Ботева, утверждающими: "В Одессе началась творческая деятельность Христо Ботева...", ""Моей матери" его первое поэтическое произведение..."
Биографы Ботева часто повторяют, что за свою жизнь он написал двадцать шесть стихотворений. Всего двадцать шесть!
Не может того быть. Сохранилось двадцать шесть! А сколько не сохранилось? "Моей матери" - не первое, написанное Ботевым, а первое опубликованное им стихотворение.
И еще уверен, поэта в Ботеве открыл не Григорович. Но он помог утвердиться поэтическому мировоззрению Ботева. Опьянев от похвалы признанного знатока литературы и забыв в квартире профессора тетрадку со стихами, Христо ушел от Григоровича с верой в свое призвание.
В следующий раз Христо пришел к Григоровичу без приглашения.
- Извините, Виктор Иванович, попрощаться, уезжаю.
- Бросаете университет?
Григорович принялся расспрашивать. Жаловаться Ботев не любил и не хотел, но пришлось признаться - денег нет, жилья нет, не то что платить за обучение, даже пообедать не на что.
- А если я устрою вас на какое-то время в Одессе? Я знаком со многими поляками, сосланными в Одессу после восстания. Есть одна польская дама. Госпожа Рудзиевская. Состоятельная. Ищет для сына домашнего учителя. Хотите, порекомендую?
В тот же день Христо уже был на даче Рудзиевской, где обитала сама Ядвига Генриховна, ее дети - Эвелина, совсем уже взрослая барышня, и двенадцатилетний Адамчик, и еще жил пан Юзеф Свентославский, которого Ядвига Генриховна назвала старым другом своей семьи.
Юному репетитору отвели комнату. По утрам теперь он должен был заниматься с Адамчиком, а остальным временем мог распоряжаться как угодно.
В семье Рудзиевских говорили по-польски, но с появлением Христо в ход пошел и русский язык.
После уроков к учителю и ученику присоединялась Эвелина. Христо и она много времени проводили вместе. И вскоре между ними возникло чувство легкой влюбленности. Пани Ядвига это заметила, но вмешиваться в его отношения с дочерью не стала.
Всего лишь три месяца, как они познакомились. Казалось бы, у них мало общего: он - болгарин, она - полька, он вырос в неприметном городке центральной Болгарии, а она - в шумной и многолюдной Варшаве, он до пятнадцати лет жил в семье скромного провинциального учителя, а она воспитывалась в богатом аристократическом доме... Но есть нечто, что сближает юную пару. Он принадлежит к народу, угнетаемому турецкими поработителями, а она - к народу, которым вот уже второе столетие помыкает российское самодержавие; оба с раннего детства слышали разговоры об угнетении своих народов и оба мечтают о свободе.
Дом пани Ядвиги привлекал многих сосланных, кто мечтал о независимости Польши. Кто-то приходил, движимый любовью к отчизне, а кто и просто потому, что пани Ядвига была богатой дамой, приходил, чтобы пообедать или перехватить сколько-нибудь рублей. Все посетители, решительно все, упивались речами о независимости Польши - иначе им не нашлось бы места за столом у пани Ядвиги. Христо с волнением внимал этим речам. Его отношение к русским раздваивалось: с одной стороны, русские для поляков - те же турки, а с другой, именно с Россией болгары связывали свои надежды на освобождение родины.
От Христо не таились, считали его своим. Иногда пан Свентославский выносил из своей комнаты газету или брошюрку и вслух читал прокламацию польских эмигрантов, нашедших приют в Лондоне или Париже, или статью Герцена, напечатанную в "Колоколе".
...Довольно скоро, однако, безоблачная жизнь Ботева у Рудзиевских завершилась. Как-то поздним вечером, когда Ботев уже спал, его разбудили чьи-то возбужденные голоса. В дверь его комнаты постучали, и на пороге вырос жандарм, потребовавший пройти в гостиную.
В гостиной - и пани Ядвига, и Эвелина, и пан Свентославский, и даже сонный Адамчик в кресле рядом с матерью, жандармский офицер и еще две личности в штатской одежде.
- Не скажете ли вы нам, молодой человек, что за собрания происходят на этой даче? Какую литературу и кто читает в этом доме? - офицер кивнул личности в штатском. - Дай-ка сюда!
У него в руке появилась пачка листков с печатным текстом и поверх листков несколько номеров "Колокола".
- Откуда у вас эта литература? - обратился офицер к Свентославскому.Где вы ее достали?
Христо захотелось помочь приютившим его людям, и он решил взять вину на себя.
- Это моя литература, - громко заявил он. - К господину Свентославскому она не имеет отношения.
- Каким же образом эти прокламации очутились в комнате господина Свентославского? - спросил офицер.
- Я их туда спрятал, - сказал Христо. - Думал, там они будут в большей безопасности.
Ботева задержали, доставили в полицейский участок. В участке он переночевал, утром его вызвали для допроса.
- Чем вы занимаетесь в Одессе?
- Я вольнослушатель университета, изучаю литературу.
- Которую мы у вас забрали?
Неожиданно Ботева выручил его паспорт.
- Вы турок?
- Я болгарин.
- Нет, турок, вы подданный турецкого султана. А у госпожи Рудзиевской вы в качестве кого?
- Репетитор ее сына.
- Так вот, господин репетитор, трое суток вам для того, чтобы покинуть пределы Российской империи.
На даче Христо встретили с тревогой.
- Выясняли, откуда у вас "Колокол"?
- Спрашивали, сказал - привезли из Пловдива.
Пан Юзеф облегченно вздохнул, пожал Христо руку:
- Вы благородный человек.
Вмешалась пани Ядвига:
- Чем это вам грозит?
- Дали три дня, приказали ехать обратно в Турцию.
Рудзиевская и Свентославский переглянулись, и после некоторой паузы пани Ядвига сообщила о своем решении перебраться в Париж.
-Я предлагаю вам, Кристоф, ехать во Францию вместе с нами. Вы по-прежнему будете давать уроки Адамчику, мальчик не хочет с вами расставаться. И будете получать стол, квартиру, жалованье. Вы сможете продолжать свое образование. Выучите язык, поступите в Сорбонну, один из лучших университетов Европы. Вы пишете стихи... Не смущайтесь, Эвелина рассказала мне... Вы начнете печататься.
Все, что рисовала перед ним пани Ядвига, звучало как сказка. Перспектива завораживала: обеспеченное существование, привязанность воспитанника, возможность продолжить образование, возможность печататься...
Но пани Ядвига сказала еще больше:
- Пан Кристоф, отвечайте мне, отвечайте по совести: вы любите Эвелину? Только не лгите, пан Кристоф, Богом прошу вас...
Спросила бы она что-нибудь полегче! Любит ли он Эвелину?
- Люблю.
Он не знал сам, как это у него вырвалось.
- Мне кажется, Эвелина тоже любит вас. Не будем торопиться, вы оба слишком молоды. Поживем... Посмотрим... Мы знаем, вы благородный человек. Вы поедете с нами, я обеспечу вас, об этом вы можете не тревожиться.
Да, он хотел бы учиться в Сорбонне, хотел бы сочинять и печатать свои стихи, он любит Эвелину...
- Нет, пани Ядвига, - произносит Ботев. - Спасибо за все. Но с вами я не поеду.
Пани Ядвига смотрит на него широко раскрытыми глазами.
- Но почему? Дорогой Кристоф...
Он не может объяснить, самому себе он не смог бы сейчас объяснить, почему он не едет в Париж.
Не выдержал пан Юзеф:
- Счастье само идет к тебе в руки, а ты... На что будешь жить?
- Поеду в Комрат, устроюсь учителем в какое-нибудь болгарское село.
Пан Юзеф задумался.
- Где-то возле Сливена квартирует казацкий полк, дам тебе письмо к его командиру, поможет в случае чего, он влиятельный человек у турок.
- Кто такой?
- Садык-паша.
- Турок поможет?
- Он поляк.
- Садык-паша?
- Поляк, говорю тебе! Чайковский его фамилия. Командует турецким полком.
- С какой стати будет он мне помогать?
- А с такой, что поляк! Не одного христианина выручил. Поможет и тебе.
На следующий день пан Юзеф вручил Ботеву письмо "Пану Михаилу Чайковскому от пана Юзефа Свентославского".
Удивительное дело, о Ботеве написаны сотни книг, множество литературоведов изучало его жизнь, сколько биографий и монографий посвящены Ботеву, и никто не увидел поступка, с какого, собственно, и началась его сознательная жизнь борца. Много ли мы наслышаны о героях, которые в обстановке покоя, не побуждаемые никакими экстремальными обстоятельствами, решились, смогли отказаться от личного счастья ради счастья своей родины и народа?
