Игорь Яркевич - Свечи духа и свечи тела, Рассказы о смене тысячелетий
Осенью все дети идут в школу. Вот и Петя закончил наконец свой детский сад - и ему пришла пора пойти в первый класс, отведать все прелести русской школы. Разумеется, я искал ему форму и учебники, а по вечерам мы занимались математикой.
У бабки возникли новые грандиозные планы. Она собралась отремонтировать квартиру, а затем купить машину и огород. "Кажется, я свое отпедофилил", решил я.
В каждой приличной семье нужно иметь своего педофила. Каждый педофил до определенного предела может заменить няньку, репетитора и баяниста. На нас, педофилах, конечно, каждый рад воду возить! Ведь на какие только жертвы мы, педофилы, не идем ради наших детей! Но нельзя спекулировать на педофиле тогда педофил может перестать им быть. Тем более, что я никогда не мог отличить побелку от капота, а циклевку от покрышки. И потом - что я буду делать на огороде?! Кур сажать? Или цыплят на грядке полоть?
Первого сентября мы с бабкой повели Петю в школу. Он капризничал и упирался, даже укусил меня за палец. Осторожно поглядывая на Петю, массируя укушенный палец, я недоумевал: как же я, опытный гетеросек, узнавший на своей коже пятерых советских вождей, мог попасться в сети к этому кретину и поросенку? Блеск глаз, скромное обаяние неокрепших молочных желез, розовые детские пятна, сильная историческая аллюзия - все это разом куда-то подевалось. А на их место пришла тупость набирающего себя веса. Я проклинал мой педофильский романтизм - ясно же было с самого начала, что русские дети такие же точно бляди, как и породившая их реальность. Русские дети полностью ей адекватны.
На школьном дворе собралось много детей, часть из них была ничего тонкие, стройные и тоже кого-то напоминали. Но мне уже было все равно. Дети ладно, они, может, действительно, цветы и чудо, но ведь у каждого чуда есть родственники!
Я разговорился с учительницей младших классов. Именно ей мы отдавали нашего Петю. У нее также были неприятности - только что ее выгнали из стриптиза за разврат и постоянное недовольство собой; она чувствовала, что способна значительно на большее, чем мог дать ей простой стриптиз.
Чем дольше я смотрел на нее, чем сильнее в душе просыпалось что-то давно знакомое и забытое. Женщина еще способна, оказывается, вот так сразу, с налета меня возбудить! В конце концов, если никак нельзя без любви, то лучше все-таки любить женщину, чем ребенка.
"Эй, педофелюга, - привычно окликнула меня Петина бабушка, - ребенка надо будет после уроков забрать и покормить". "Все, старая, - я с удовольствием плюнул ей в лицо, - нет больше вашего педофила. Теперь как-нибудь сами".
Бабушка заохала, обещала оставить нас с Петей одних на всю долгую московскую ночь. "Что вы делаете сегодня вечером?" - спросил я довольно неуклюже учительницу, лихорадочно вспоминая, как надо приставать и ухаживать. "Что скажете", - легко согласилась она. "Тогда, - обрадовался я, - я вас приглашаю на поминки по одному милому педофилу".
Ну вот и все, мой педофил! Спи, моя радость! Ты славно поработал, но быт и проклятая страна съели тебя, так что спи спокойно и крепко, больше никто не посмеет тебя разбудить.
ЮНЕСКО не успокаивался и объявил следующий год годом Андрея Рублева вероятно, я рано радовался.
И я задумался о многочисленных ловушках и подножках, которыми вечно грозит эта великая дура культура.
Из котлована
Из дневника школьника младших классов
Есть русская шизофрения!
Вы думали - нет? Есть!
И это не страшная месть эриний,
А совесть страны и честь!
Все мы вышли из Неоплатона.
Все мы вышли из того болота, где пропал без вести Иван Сусанин с обманутыми им евреями, пришедшими на землю русскую из чужой Палестины.
Ругаясь и спотыкаясь, папа идет в ванную - вычищать рот и нос от скопившегося в них за ночь. Здравствуй, новое утро!
Папа мой, известный историк философии, покорил многие умы глубоким анализом трудов неоплатоников. Многие годы он изучал, читал, писал, страдал, сравнивал, думал, верил, разговаривал... И не случайно, что истина открыла дверь именно ему. Ведь что считают многие люди? Мол, неоплатоники - это новые платоники, туда-сюда развивавшие идеи Платона. Папа мой первым догадался, что люди неправы! На самом деле, в основе учения неоплатоников лежит жизнь и деятельность вполне реального философа Неоплатона. Был такой человек, скромный, тихий, всегда ходивший позади Платона, иной раз сбоку; чуть зазевается Платон или не в меру увлечется у гетерообразных, Неоплатон тут же подхватывает обрывки его идей и разрабатывает, где педалируя, а где диссонируя, принципиально новое учение. Папа уже было восстановил гипотетические тексты, да помешал проклятый котлован...
Неоплатон был беден, как и мы с папой. Семья ушла в гетерный дом, ученики забыли его. Когда умер Платон, то Неоплатон еще держался, еще на что-то надеялся, но в итоге тоже попал в гетерный дом, где служил игрушкой для забав платоников и всяких пифагорейцев. Папа хотел бы восстановить этот дом; я видел чертеж, сильный чертеж, он пахнет правдой истории философии... В этом доме Неоплатон и умер, а под несвежим топчаном остались его тексты, перепачканные духами и прочими выделениями одной благоволившей к философии гетеры. Так бы они и остались там навсегда, но однажды один заблудший монах никак не мог заснуть, ворочался, опрокинул топчан, и - вот она, счастливая минута, жалко, папы не было рядом, но ему это и не нужно, ему и так все ясно, словно он сам был этим топчаном и этим монахом. Потом темно, не все ясно, но тексты пошли по рукам, были переведены на многие иностранные языки, дошли до татаро-монгол, и те на своих крыльях вернули их просвещенным Европам. Далее рукописи попадают в лапы одной могучей научно-просветительской организации, захлестнувшей своими сетями пол-мира, и навсегда теряются в ее архивах. Как все-таки несет из котлована! Так бы эти тексты и пропали навсегда, если бы их суть не попала к папе. Как? А вот и не скажу! Главное, что попала! Попала - не пропала!
Когда злые дети из соседних квартир, подъездов и домов учат меня гадостным всяким штукам, я им отвечаю именем Неоплатона, и они пугаются, отступают, бегут в свои семейства и жалуются; тогда тень кошмарных московских вечеров повисает над нами. Со мной во дворе уже никто играть не хочет, я совсем об этом не жалею, Неоплатон мне дороже!
Меня преследуют тени котлована. Когда я вечером или ночью писаю, они меня щекочут. Утром - редко, днем - никогда не щекочут.
Неоплатона они тоже преследуют. Он же теперь живет вместе с нами, я забыл об этом сказать, у него есть отдельная тарелочка, я ее мою, а если я забываю помыть, Неоплатон сам помоет. Я так люблю эти легкие нитки поперек вытертой тарелки с нашего прозрачного китайского полотенца, обнимающего нашу кухонную вешалку. И Неоплатон тоже любит.
Ничего нам с папой не надо, ни прелестей, ни радостей от жизни мы не ждем, единственное наше желание - чтобы до котлована было рукой подать. Давно его обещают, вот вырыли котлован у дома, еще бабушка была жива, хоть внуки мои на метро поездят, вышел из дома и сразу в метро, чем плохо. Но эти жестокие планы, эти скомканные в гармошку, как в пятилетку, года - и ничего не построено, и неизвестно когда будет, а мы так хотим метро и больше не можем быть при котловане.
Мы с папой так решили - если через пару лет на месте проклятого котлована не будет новой станции метро "Неоплатоническая", то котлован зароем, а на строителей и их начальников пустим Неоплатона. Он уже согласился и даже сам первый попросил.
Папа постоянно чешет член. А все потому, что до метро ехать далеко, автобусы ходят редко, а под боком вонючая яма, терзающая нас и Неоплатона, живущего в нашем сердце и наяву.
Когда я был маленький и хотел крови, я представлял себе, что я Неоплатон, а мой противник - Платон, и я тогда бил его беспощадно.
К нам в гости приезжал известный публицист. Папа его водкой поил-поил, меня дважды в магазин посылали, в итоге он согласился, что те тридцать минут, что мы ждем автобуса, - отнимаются у вечности, обещал статью написать, будет статья - все сразу все поймут, и метро у нас будет. А что вечность, спросил папа, знаешь ли ты жуткие московские вечера? Мне ли их, публицист даже пить перестал, не знать, когда всю жизнь утром чего-нибудь ждешь, днем тоже ждешь чего-нибудь, а потом вечер - и ждать уже нечего, хотя мне ничего не надо, просто ждать надоело, как бы так сделать, чтобы ничего не ждать, чтобы утром вставать и уже ни на что не рассчитывать? А я в детстве маленьких обижал, сказал папа. И я обижал, как же без этого, ответил публицист. Ну и ладно, заключили оба, это ведь у нас была одна отдушина - подойти и повалить. Публицист захрапел, мы с папой его спать положили, утром он встал, весь похмельный, поехал в редакцию писать о том, как в городе плохо с водкой.
Каждое утро мы с папой идем на остановку, автобуса ждать, папе на работу, мне в школу, папе долго ехать, сначала до метро, потом в метро, потом из метро, мне же остановки две на автобусе, недалеко совсем по сравнению с папой - поэтому у меня комплекс вины перед ним. Идут на работу строители котлована, страшные люди, грязные люди, когда в рабочей одежде - грязные, когда в гражданской - тоже.
