Анна Матвеева - Небеса
Тортики и пирожки, которые вишнуиты продают по всему Николаевску, - это идоложертвенная пища, строго сказал Артем, и меня затошнило с новой силой: во рту растекался горький вкус желчи.
"Вишнуиты очень опасны, - терпеливо объяснял Артем, - вы, Глаша, пожалуйста, подумайте, прежде чем с ними связываться".
Я расхохоталась - в первый раз за последний месяц:
"Не беспокойтесь, я даже не думала о том, чтобы заделаться вишнуиткой! Я журналистка, пишу для "Николаевcкого вестника"... Послезавтра на первой полосе нашей замечательной газеты вы сможете прочесть мою заметку, посвященную сегодняшнему сборищу. Успокоила?"
Артем отчего-то расстроился - его не разберешь! Кажется, должен радоваться, что я не собиралась петь мантры, а он стал вдруг таким печальным: "Глаша, очень вас прошу, думайте не только о себе, когда будете писать эту заметку. И вот мой номер телефона - вдруг потребуется помощь или консультация".
Рядом с нами резко затормозил старый автобус, и двери распахнулись с каким-то вызовом. Артем впрыгнул в эти двери, оставив меня на жестком льду тротуара в одиночестве и растерянности.
Мне бы никогда не удалось исчезнуть столь эффектно.
ГЛАВА 11. ПРЕКРАСНЫЙ ЮНОША
...День был не самым холодным, и я курила прямо на улице, попеременно с табаком вдыхая зимний воздух. Надо мной высилась равнодушная стела Дома печати: там, в запутанных коридорах-внутренностях носилась злобная Вера с моей несчастной заметкой в руках.
Терять работу на другой день после того, как ее нашла, - кому, спрашивается, нужен был этот публицистический подвиг? Тем более, я не столько настаивала на религиозных предпочтениях, сколько пыталась приятно удивить Веру своими познаниями. Что ж, я своего добилась - удивленная Афанасьева сделает все возможное, лишь бы меня вышвырнули из редакции, как помойную кошку. Я вспомнила лицо Веры - оно сочилось злостью - и щелчком отбросила в сторону окурок.
Обратно, как бумеранг, прилетел громкий вопль: "Дорогая, зачем?".
Мужская красота - явление условное. Сладкие личики мне никогда не нравились, а если гражданин похож на убийцу (таких обычно называют "мужественными"), то нравится он мне и того меньше. Подстреленный тлеющим окурком человек ловко прыгал на одной ноге и стряхивал таким способом пепел с брючины; я сразу заметила, что он не был ни смазлив, ни брутален. Из всех слов, определяющих пол, только одно подходило к моей жертве - и это было слово "юноша". Оно шло ему, как неярко-мутный галстук, повязанный крупным, бюрократическим узлом (наш Лапочкин щеголял в подобном). Юноша был почти на голову выше меня - а такие люди, в принципе, встречаются нечасто, - еще у него были светлые, прерафаэлитские кудри и нестерпимо голубые глаза. На манер продавщицы, замечтавшейся над весами, я все же решила отвесить ему еще одно подходящее слово - "прекрасный".
"Как я буду выглядеть?" - волновался прекрасный юноша. Нашел, о чем беспокоиться! Серое крошечное пятнышко могли заметить только уличные кошки потому что оно располагалось на уровне их глаз. Я сказала об этом юноше, и он расхохотался: "Неплохо!"
Разобравшись с оскверненной брючиной, юноша двинулся в сторону входа, и я пошла следом.
"Зачем ты за мною бегаешь?" - спросил юноша, пока мы дожидались раздолбанного редакционного лифта.
Пришлось возмутиться:
"Между прочим, я здесь работаю. Если меня еще не уволили, конечно".
"Да что ты? - обрадовался юноша. - В какой газете? Подожди, угадаю "Николаевский вестник"?"
Грузно затормозила кабина, и юноша ловко посторонился, пропуская меня вперед. Я чуть не запнулась от волнения, а он впрыгнул в лифт и нажал мой этаж.
В лифте, искоса, я разглядывала его глаза - они были хоть и голубыми, но, без сомнения, азиатскими: эпикантус придавал взгляду юноши жестокость и жертвенность одновременно.
Дверь в отдел информации была широко открыта, и я умоляла всех ангелов сразу - лишь бы юноша не промчался мимо.
Он вошел в кабинет следом за мной.
Вера Афанасьева вышаривала собственную сумку и артикулировала ругательства; рядом терпеливо стояла женщина с некрасивым, но добрым лицом. На плече у посетительницы висела вышитая цветным бисером торба устрашающих размеров, рука ее крепко вцепилась в корзину, упеленутую платком.
Как только Вера вытащила из сумки кошелек, женщина проворно распеленала корзину и выудила из нее два дымящихся пирожка.
"Харе Вишну", - поклонилась она, протягивая пирожки. "Спасибо", махнула рукой Вера, и вишнуитка двинулась к дверям, пряча купюру в торбу.
"Ай-я-яй, Вера Геннадьевна, - укоризненно покачал головой прекрасный юноша. - Что сказал бы ваш супруг, глядя, как матушка вкушает идоложертвенную пищу?"
"Приехали", - подумала я. Мой знакомец близко общается не только с Верой, но и с ее мужем. Но с каким изяществом он выговаривал непростое словосочетание "идоложертвенная пища"... Удивительная личность! Как удачно я бросила окурок...
Вера явно считала иначе, она затряслась от гнева, лишь только мы появились в кабинете. Слова юноши пролились последней каплей, я даже испугалась за Афанасьеву - так она вдруг побелела. Подавившись не то вскриком, не то всхлипом, Вера отвернулась в сторону окна и дрожащими пальчиками выуживала из пачки сигаретку. Юноша подскочил к ней с золотой зажигалкой. У него была привычка чередовать джентльменские замашки с откровенной грубостью: прием простой, но действенный.
Вера глубоко затянулась и выдохнула:
"Вы бы поздоровались для начала, Антиной Николаевич!"
Я не упала при звуках этого имени только потому, что была аполитичной и удаленной от бурлящей общественной жизни на безопасное расстояние. Наверное, только я одна во всем Николаевске не имела понятия о жизни и приключениях Антиноя Николаевича Зубова, самого юного и скандального депутата местной Думы.
Депутатскими обязанностями Зубов откровенно пренебрегал: скучно ему было сидеть промеж стареньких директоров, украшенных лысинами, и обсуждать поправки к законопроектам. Нет, Антиноя Николаевича влекли иные горизонты по слухам, он мечтал просочиться в исполнительную власть и пустить там густые корни, чтобы впоследствии вырастить из себя губернатора, а то, глядишь, и целого Президента.
Я молча разглядывала заоконную мозаику, составленную из городской реки, серого неба и двух грустных елок, высаженных напротив Дома печати. Вера и Зубов говорили теперь друг с другом куда любезнее прежнего, и Афанасьева даже предложила депутату вишнуитский пирожок - тот отказался от идоложертвенной пищи не без брезгливости. Оба не замечали меня, Вера делала это демонстративно, Антиной же выглядел так, будто был полностью поглощен собеседником, хотя видел и слышал при этом все вокруг.
Мне следовало покинуть эту сцену.
У лифта стояла Ольга Альбертовна - ответственный секретарь, которая принимала с утра мою идиотскую заметку. Дама эта сразу показалась мне безжалостной валькирией, тем удивительнее было слышать от нее человеческие слова: "Ругаева, мне понравилась твоя информация. Терпеть не могу придурков!"
Я не верила ни ушам своим, ни глазам - вдруг валькирия тоже сошла с ума, но просто еще не знает об этом? Она же стащила с носа очки и смотрела прямо на меня близорукими, бесцветными глазами:
"Если тебя начнут обижать, напрямую ко мне, поняла? А Верку не бойся, она баба хорошая. Еще дружить с ней будешь".
Не дав мне промычать хотя бы словечко в ответ, валькирия заскочила в лифт и умчалась в редакционные выси - к последним этажам.
Я же вновь прижала кнопку вызова, и через минуту на этаже скрежетнула соседняя кабина.
Когда двери закрывались, их придержала блестящая штиблета.
Мы шли рядом, мы шли вместе.
Антиной Николаевич предложил мне руку, и я ухватилась за нее с удовольствием. Встречные девицы ненавидели меня взглядами - таким красивым был мой спутник.
"Знаешь, дорогая, в чем заключается подлинная трагедия депутата Зубова?"
Он сразу начал звать меня "дорогая", но звучало это не привычно ласково, как у телевизионных мужей, - нет, депутат с капризным, особенным привкусом выделял гусиный третьий слог - и превращал прилагательное в существительное: оно вправду начинало существовать... Зубов почти всем придумывал прозвища, и они прилипали к людям намертво, как смола. Веру он звал "матушкой", она бесилась от этого неприкрыто.
"Подлинная трагедия депутата Зубова - его молодость", - сообщил Антиной Николаевич, и я порадовалась, что не стала отвечать - вопрос депутата был риторической фигурой. Молодых в политике не жалуют, не жалеют и не желают вот почему так редко случаются в моей жизни телевизионные показы, вот почему девушки не узнают меня и не просят автографов: всему виною массовая ненависть коллег по законотворчеству".
"Шикарно говорите, - не утерпела я, - вам не законы, вам бы романы писать!"
Депутата передернуло:
