Максим Горький - Трое
Он тихо засмеялся, но тотчас же умолк, что-то сообразил и уже с полным убеждением сказал Илье:
- Нет, брат, и гармония тоже ни к чему мне... Во-первых - дорогую я обязательно пропью! Во-вторых - а вдруг она объявит себя хуже моей? Ведь теперь у меня какая гармония? Ей нет цены! В ней - душа моя квартирует! У меня гармония редкостная, - она, может, одна такая-то и живёт на свете... Гармония - как жена... У меня вот жена тоже была - ангел, а не человек! И ежели мне теперь жениться, - как можно? Другую такую, как была, - не найдёшь... К новой-то жене - обязательно старую мерку прикинешь, а она окажется `уже... и будет оттого и мне и ей хуже!.. Эх, брат, не то ведь хорошо, что хорошо, а то - что любо!
С похвалами сапожника своей гармонии Илья соглашался. Перфишкин инструмент своей звучностью у всех вызывал единодушное удивление. Но Илья не мог поверить тому, что у сапожника нет никаких желаний. Пред Лунёвым вставал определённый вопрос: неужели, всю жизнь живя в грязи, гуляя в отрепьях, пьянствуя и умея играть на гармонии, можно не желать ничего лучшего? Эта мысль позволяла ему относиться к Перфишке как к блаженненькому, но в то же время он всегда с интересом и недоверием присматривался к беспечному человеку и чувствовал, что сапожник по душе своей лучше всех людей в этом доме, - хотя он пьяница никчемный...
Иногда молодёжь подходила к тем огромным и глубоким вопросам, которые, раскрываясь пред человеком, как бездонные пропасти, властно влекут его пытливый ум и сердце в свою таинственную тьму. Эти вопросы возбуждал Яков. У него образовалась странная привычка: он стал ко всему прижиматься, точно чувствовал себя нетвёрдым на ногах. Сидя, он или опирался плечом на ближайший предмет, или крепко клал на него руку. Идя по улице быстрым, но неровным шагом, он зачем-то дотрогивался рукою до тумб, точно считал их, или тыкал ею в заборы, как бы пробуя их устойчивость. За чаем у Маши он сидел под окном, прижимаясь спиною к стене, и длинные пальцы его рук всегда цеплялись за стул или за край стола. Склонив набок большую голову, покрытую гладкими и мягкими волосами цвета сырого мочала, он поглядывал на собеседников, и голубые глаза на его бледном лице то прищуривались, то широко открывались. По прежнему он любил рассказывать свои сны и никогда не мог изложить содержание прочитанной им книжки, не прибавив от себя чего-то странного. Илья уличал его в этом, но Яков не смущался и просто говорил:
- Так, как я рассказывал, - лучше. Ведь это только священное писание нельзя толковать, как хочется, а простые книжки - можно! Людьми писано, и я - человек. Я могу поправить, если не нравится мне... Нет, ты мне вот что скажи: когда ты спишь - где душа?
- А я почему знаю? - отвечал Илья, не любивший таких вопросов, - они вызывали в нём какую-то неприятную смуту.
- Я думаю, это верно, что она улетает, - объявил Яков.
- Конечно, улетает, - с уверенностью говорила Маша.
- А ты почему знаешь? - строго спрашивал Илья.
- Так...
- Улетает, - задумчиво улыбаясь, говорил Яков. - Ей тоже отдохнуть надо... Оттого и - сны...
Не зная, что сказать на это, Илья молчал, хотя всегда чувствовал в себе сильное желание возражать товарищу. И все молчали некоторое время, иногда несколько минут. В тёмной яме становилось как будто ещё темнее. Коптила лампа, пахло углями из самовара, долетал глухой, странный шум: гудел и выл трактир, там, наверху. И снова рвался тихий голос Якова:
- Шумят люди... работают и всё такое. Говорится - живут. Потом - хлоп! Человек умер... Что это значит? Ты, Илья, как думаешь, а?
- Ничего не значит... Пришла старость, надо умирать...
- Умирают и молодые и дети... Умирают здоровые.
- Значит, не здоровы, коли умирают...
- А зачем живут все?
- Повёз! - насмешливо восклицал Илья. - Затем и живут, чтобы жить. Работают, добиваются удачи. Всякий хочет хорошо жить, ищет случая в люди выйти. Все ищут случаев таких, чтобы разбогатеть да жить чисто...
- Так это - бедные. А богатые? У них всё есть... Им чего искать?
- Ну, голова! Богатые! Коли их не будет - на кого бедным работать?
Яков подумал и спросил:
- Значит, все для работы живут, по-твоему?
- Ну да... Не совсем - все... Одни - работают, а другие просто так. Они уж наработали, накопили денег... и живут.
- А зачем?
- Да - чёрт! Хочется им, или - нет? Ведь тебе жить хочется? - кричал Илья, сердясь на товарища. Но ему было бы трудно ответить, почему он сердится: потому ли, что Яков спрашивает о таких вещах, или потому, что он плохо спрашивает?
- Ты зачем живёшь, - ну? - кричал он товарищу.
- Вот я и не знаю! - покорно говорил Яков. - Я бы и умер... Страшно... а всё-таки - любопытно...
И вдруг он начинал говорить голосом ласковым и упрекающим:
- Ты сердишься, а - напрасно. Ты подумай: люди живут для работы, а работа для них... а они? Выходит - колесо... Вертится, вертится, а всё на одном месте. И непонятно, - зачем? И где бог? Ведь вот она, ось-то, - бог! Сказано им Адаму и Еве: плодитесь, множьтесь и населяйте землю, - а зачем?
И, наклоняясь к товарищу, Яков таинственным шёпотом, с испугом в голубых глазах сказал:
- Знаешь что? Было и это сказано, сказано было - зачем? А кто-нибудь ограбил бога, - украл и спрятал объяснение-то... И это сатана! Кто другой? Сатана! Оттого никто и не знает - зачем?
Илья слушал бессвязную речь товарища, чувствовал, что она захватывает его, и молчал.
А Яков говорил всё торопливее, тише, глаза у него выкатывались, на бледном лице дрожал страх, и ничего нельзя было понять в его словах.
- Чего бог от тебя хочет - знаешь? Ага?! - вдруг выделялось из потока произносимых им слов торжествующее восклицание. И снова из его уст сыпались бессвязные слова. Маша смотрела на своего друга и покровителя, удивлённо раскрыв рот. Илья сердито хмурил брови. Ему было обидно не понимать. Он считал себя умнее Якова, но Яков поражал его своей удивительной памятью и уменьем говорить о разных премудростях. Уставши слушать и молчать, чувствуя, что у него в голове вырос тяжёлый туман, он, наконец, сердито прерывал оратора:
- Ну те к чёрту! Зачитался ты, сам ничего не понимаешь...
- Да я же про то и говорю, что ничего не понимаю! - с удивлением восклицал Яков.
- Так прямо и говори: не понимаю! А то лопочешь, как сумасшедший... А я его - слушай!
- Нет, ты погоди! - не отставал Яков. - Ведь ничего и нельзя понять... Примерно... вот тебе лампа. Огонь. Откуда он? Вдруг - есть, вдруг - нет! Чиркнул спичку - горит... Стало быть - он всегда есть... В воздухе, что ли, летает он невидимо?
Илью снова захватил этот вопрос. Пренебрежительное выражение сползло с его лица, он посмотрел на лампу и сказал:
- Кабы в воздухе он был, - тепло всегда было бы, а спичку и на морозе зажжёшь... Значит, не в воздухе...
- А где? - с надеждой глядя на товарища, спросил Яков.
- В спичке, - подала голос Маша.
Но в разговорах товарищей о премудростях бытия голос девочки всегда пропадал без ответа. Она уже привыкла к этому и не обижалась.
- Где? - вновь с раздражением кричал Илья. - Я не знаю. И знать не хочу! Знаю, что руку в него нельзя совать, а греться около него можно. Вот и всё.
- Ишь ты какой! - воодушевлённо и негодуя говорил Яков. - "Знать не хочу!" Эдак-то и я скажу, и всякий дурак... Нет, ты объясни - откуда огонь? О хлебе я не спрошу, тут всё видно: от зерна - зерно, из зерна - мука, из муки - тесто, и - готово! А как человек родится?
Илья с удивлением и завистью смотрел на большую голову товарища. Иногда, чувствуя себя забитым его вопросами, он вскакивал с места и произносил суровые речи. Плотный и широкий, он почему-то всегда в этих случаях отходил к печке, опирался на неё плечами и, взмахивая курчавой головой, говорил, твёрдо отчеканивая слова:
- Несуразный ты человек, вот что! И всё это у тебя от безделья в голову лезет. Что твоё житьё? Стоять за буфетом - не велика важность. Ты и простоишь всю жизнь столбом. А вот походил бы по городу, как я, с утра до вечера, каждый день, да поискал сам себе удачи, тогда о пустяках не думал бы... а о том, как в люди выйти, как случай свой поймать. Оттого у тебя и голова большая, что пустяки в ней топорщатся. Дельные-то мысли - маленькие, от них голова не вспухнет...
Яков слушал его и молчал, согнувшись на стуле, крепко держась за что-нибудь руками. Иногда его губы беззвучно шевелились, глаза учащённо мигали.
А когда Илья, кончив говорить, садился за стол, Яков снова начинал философствовать:
- Говорят, есть книга, - наука, - чёрная магия, и в ней всё объяснено... Вот бы найти книгу такую да прочитать... Наверно - страшно!
Маша пересаживалась от стола на свою постель и оттуда смотрела чёрными глазами то на одного, то на другого. Потом она начинала позёвывать, покачиваться, сваливалась на подушку.
- Ну, спать пора! - говорил Илья.
- Погоди... вот я Машутку укрою да огонь погашу.
Но, видя, что Илья уже протянул руку и хочет отворять дверь, Яков торопливо и жалобно попросил:
- Да погоди-и! Я боюсь один, - темно!..
- Эхма! - презрительно воскликнул Лунёв. - Шестнадцать лет тебе, а всё ты ещё младенчик. Как это я ничего не боюсь, а? Хоть чёрта встречу - не охну!
