Николай Лейкин - В гостях у турок
Когда они вышли на платформу, движенія на ней было еще меньше вчерашняго. Пріѣзжихъ въ Бѣлградъ было только трое и ихъ можно было видѣть стоящими передъ полицейскимъ приставомъ, разсматривающимъ около входа въ таможню ихъ паспорты. Отправляющихся-же изъ Бѣлграда, кромѣ супруговъ Ивановыхъ, покуда никого не было. Супруги сѣли въ вагонъ прямаго сообщенія до Константинополя и, на ихъ счастье, нашлось для нихъ никѣмъ не занятое отдѣльное купэ, гдѣ они и размѣстились.
— Добре вечеръ, захвалюемъ… сказалъ войникъ, поблагодаривъ за подачку нѣсколькихъ никелевыхъ монетъ, и удалился.
Глафира Семеновна стала хозяйничать въ вагонѣ.
— Прежде всего надо разослаться и улечься, сказала она, развязывая ремни и доставая оттуда подушку и пледъ. — Увидятъ лежащую даму, такъ поцеремонятся войти. — А ты не кури здѣсь, обратилась она къ мужу. — Пусть это будетъ купэ для некурящихъ.
— Да не безпокойся. Никто не войдетъ. Отсюда пассажиры-то, должно быть, не каждый день наклевываются. Посмотри, вся платформа пуста.
И дѣйствительно, на платформѣ не было ни души: ни публики, ни желѣзнодорожныхъ служащихъ.
Прошло съ четверть часа, а поѣздъ и не думалъ трогаться. Отъ нечего дѣлать Николай Ивановичъ прошелся по вагону, чтобы посмотрѣть, кто сидитъ въ немъ. Двери купэ были отворены. Въ одномъ изъ купэ лежалъ на скамейкѣ въ растяжку и храпѣлъ всласть какой-то турокъ въ европейскомъ платьѣ, а o томъ, что это былъ турокъ, можно было догадаться по стоявшей на столикѣ у окна фескѣ. Противъ него, на другой скамейкѣ сидѣлъ сербскій или болгарскій православный священникъ въ черной рясѣ и черной камилавкѣ и чистилъ апельсинъ, сбираясь его съѣсть. Въ другомъ купэ было пусто, но на сѣтчатыхъ полкахъ лежали два франтовскіе чемодана съ никелевыми замками, висѣло рыжее клѣтчатое пальто съ пелериной и на столѣ стоялъ цилиндръ. Еще одно купэ было заперто, но изъ-за запертыхъ дверей слышалась польская рѣчь. Раздавались два голоса. Николай Ивановичъ вернулся къ себѣ въ купэ и сообщилъ о своихъ наблюденіяхъ женѣ.
Прошло еще полчаса, а поѣздъ и не думалъ отправляться.
— Когда-же, однако, мы поѣдемъ? проговорила Глафира Семеновна, поднялась и вышла на тормазъ, чтобы спросить у кого-нибудь, когда отойдетъ поѣздъ.
Двѣ бараньи шапки везли ея сундукъ на телѣжкѣ.
— Боже мой! Еще только нашъ багажъ въ вагонъ везутъ! сказала она и крикнула шапкамъ:- скоро поѣдемъ?
— Ѣданаестъ и половина… послышался отвѣта.
— Боже мой! Еще полчаса ждать, проговорила она и, войдя въ вагонъ, сообщила объ этомъ мужу.
— Ну, такъ что-жъ, посидимъ, подождемъ. Вотъ я чайку изъ нашего чайника напьюсь. Признаюсь, я даже люблю такъ не торопясь. Это напоминаетъ наши маленькія русскія дороги. Тамъ иногда на станціи просто какого-нибудь Ивана Ивановича ждутъ, который непремѣнно обѣщался сегодня ѣхать съ поѣздомъ, — отвѣчалъ Николай Ивановичъ.
— Ну, нѣтъ, ужъ этого я не люблю. Ѣхать, такъ ѣхать.
— И поѣдемъ въ свое время. А то лучше что-ли, если такая спѣшка желѣзнодорожной станціи въ Берлинѣ? Тамъ еле успѣваешь сѣсть въ вагонъ, да и то рискуешь попасть не въ тотъ, въ какой надо, и очутиться вмѣсто Кельна въ Гамбургѣ! Да вѣдь ты помнишь, какая съ нами была исторія, когда мы на Парижскую выставку ѣхали! Думаемъ, ѣдемъ въ Парижъ, а попали чертъ знаетъ куда.
Но вотъ раздался второй звонокъ и изъ буфета стали показываться на платформы желѣзнодорожные служащіе. Затѣмъ началось постукиваніе молоткомъ колесъ у вагоновъ. Въ вагонъ влѣзъ худой и длинный англичанинъ съ рыжей клинистой бородой, въ желтыхъ ботинкахъ, въ сѣромъ клѣтчатомъ пиджакѣ и триковой шапочкѣ съ двумя триковыми козырьками. На немъ висѣли на ремняхъ: баулъ съ сигарами, бинокль въ чехлѣ и моментальный фотографическій аппаратъ. Англичанинъ направился въ купэ, гдѣ висѣло клѣтчатое пальто.
Но вотъ и третій звонокъ. Раздались звуки рожка, свистокъ локомотива, и поѣздъ тронулся, уходя со станціи.
Супруги Ивановы стояли у открытаго окна и смотрѣли на платформу. Вдругъ Глафира Семеновна увидала вчерашняго таможеннаго чиновника, стоявшаго на платформѣ и смотрѣвшаго прямо въ окна вагона.
— Вчерашній мой мучитель, — быстро сказала она мужу и показала чиновнику языкъ, прибавивъ:- Вотъ тебѣ за вчерашнее!
XVIII
Стучитъ, гремитъ поѣздъ, увозя супруговъ Ивановыхъ изъ Бѣлграда по направленію къ Константинополю. Глафира Семеновна сняла корсетъ и сапоги и, надѣвъ туфли, стала укладываться на скамейку спать уже «на бѣло», какъ она выражалась, то есть до утра. Николай Ивановичъ вынулъ книгу «Переводчикъ съ русскаго языка на турецкій» и хотѣлъ изучать турецкія слова, но вагонъ былъ плохо освѣщенъ и читать было невозможно. Въ купэ вошелъ сербскій кондукторъ съ фонаремъ, безъ форменнаго платья, но въ форменной фуражкѣ, привѣтствовалъ словами: «добри вечеръ, помози Богъ» и спросилъ билеты.
Билеты поданы, простригнуты, но кондукторъ не уходитъ, смотритъ на лежащую на скамьѣ Глафиру Семеновну и, улыбнувшись, говоритъ что-то по-сербски…
— Представь себѣ, я хоть и не понимаю словъ его, но знаю, о чемъ онъ говоритъ, сказалъ Николай Ивановичъ женѣ. — Да, да… обратился онъ къ кондуктору, тоже улыбаясь. — Молимъ васъ никого къ намъ въ купэ не пускать — и вотъ вамъ за это динаръ. Динаръ здѣсь и динаръ потомъ, когда пріѣдемъ въ Софію, получите.
Кондукторъ тоже понялъ, и когда Николай Ивановичъ далъ ему динаръ, поклонился, поблагодарилъ, сказавъ уже не сербское «захвалюенъ», а «мерси», и затворилъ дверь.
— Удивительно, какъ я насобачился по-сербски — все понимаю, похвастался Николай Ивановичъ передъ женой.
— Ну, еще-бы этого-то не понять! У него глаза были просящіе, отвѣчала супруга.
Глафира Семеновна скоро уснула и начала выводить носомъ легкія трели, но Николаю Ивановичу долго не спалось. Онъ нѣсколько разъ выходилъ изъ купэ въ корридоръ вагона и смотрѣлъ въ окно. Свѣтила съ неба луна. Разстилалась Топчидерова равнина. Изрѣдка при лунномъ свѣтѣ бѣлѣлись купой сербскіе поселки, темными пятнами казались вдали стоявшіе кусты лѣса. Съ особеннымъ грохотомъ перелеталъ поѣздъ по мостамъ черезъ разыгравшіеся вешними водами ручьи, серебрящіеся при лунномъ свѣтѣ.
У сосѣдей купэ были отворены. Англичанинъ, переодѣвшись въ какой-то бѣлый колпакъ и такую-же куртку, читалъ при свѣчкѣ, вставленной въ дорожный подсвѣчникъ, пришпиленный къ обивкѣ дивана какія-то бумаги. Сосѣдъ турка попъ тоже спалъ, не тараторили больше и польки въ своемъ купэ.
Три раза ложился Николай Ивановичъ на своемъ диванѣ, силился заснуть, но не могъ, вставалъ и закуривалъ папиросу. Поѣздъ останавливался уже на нѣсколькихъ станціяхъ. Кондукторы выкрикивали: Паланка, Батицина, Ягодина, Чупрія, Сталацъ, Алексинацъ. На всѣхъ станціяхъ пусто. Нѣтъ ни выходящихъ изъ вагоновъ пассажировъ, ни входящихъ, да и станціонной-то прислуги не видать. Стоитъ у колокольчика какая-то одинокая баранья шапка съ фонаремъ — вотъ и все. Николай Ивановичъ посмотрѣлъ на часы. Былъ третій часъ въ началѣ. Отъ скуки, а не съ голоду Николай Ивановичъ принялся ѣсть жареную курицу, захваченную изъ буфета въ Бѣлградѣ, хотѣлъ съѣсть только ножку да крылышко, но съ немалому своему удивленію съѣлъ ее всю и запилъ холоднымъ чаемъ. Полный желудокъ заставилъ его наконецъ дремать и онъ заснулъ, сидя, выронивъ изъ руки потухшую папиросу. Спалъ онъ съ добрый часъ и проснулся отъ холоду. Въ вагонѣ дѣйствительно было холодно. Онъ вскочилъ съ дивана, бросился въ корридоръ къ окну и увидалъ, что поѣздъ идетъ уже въ горахъ, покрытыхъ снѣгомъ. Запасный путь, который онъ могъ видѣть, былъ снѣгу. Николай Ивановичъ вздрогнулъ.
«Вотъ такъ штука! Ужъ туда-ли мы ѣдемъ? мелькнуло у него въ головѣ. Въ Бѣлградѣ была весна, поѣхали къ югу и вдругъ зима! Не перепуталъ-ли намъ этотъ носатый войникъ въ Бѣлградѣ поѣздъ? Взялъ да и посадилъ не туда. Какой-же это югъ? Вѣдь это сѣверъ, если такой снѣгъ».
И онъ началъ будить жену.
— Глаша! Глаша! Кажется мы не туда ѣдемъ! теребилъ онъ ее за рукавъ. — Проснись, голубушка! Кажется, мы не туда ѣдемъ. Не въ тотъ вагонъ попали.
— Да что ты! воскликнула Глафира Семеновна, горохомъ скатываясь съ дивана.
— Не туда. Взгляни въ окошко — зима. Мы на сѣверъ пріѣхали.
Глафира Семеновна бросилась къ окну.
— Дѣйствительно, снѣгъ. Боже мой! Да какъ-же это такъ случилось, что мы перепутались? дивилась она. — А все ты… накинулась она на мужа.
— Здравствуйте! Да я-то чѣмъ виноватъ?
— Долженъ былъ основательно разспросить. А то ввѣрился этому носатому войнику!
Начался довольно громкій споръ въ корридорѣ, такъ что англичанинъ, все еще читавшій, заперъ дверь купэ, а изъ другого купэ выглянулъ священникъ и сталъ прислушиваться къ разговору. Николаю Ивановичу мелькнула вдругъ мысль обратиться за разъясненіемъ къ священнику и онъ, поклонившись ему, спросилъ, ломая языкъ:
