Викентий Вересаев - Пушкин в жизни
29
Денежные дела Пушкина были в это время почти катастрофическими. Наталия Николаевна писала брату, что у Пушкина «совершенно нет денег». В ее письме говорится: «Ты знаешь, что пока я могла обойтись без помощи из дома, я это делала, но сейчас мое положение таково, что я считаю даже своим долгом помочь моему мужу в том затруднительном положении, в котором он находится; несправедливо, чтобы вся тяжесть содержания моей большой семьи падала на него одного, вот почему я вынуждена, дорогой брат, прибегнуть к твоей доброте и великодушному сердцу, чтобы умолять тебя назначить мне с помощью матери содержание, равное тому, какое получают сестры, и, если это возможно, чтобы я начала получать его до января, то есть с будущего месяца. Я тебе откровенно признаюсь, что мы в таком бедственном положении, что бывают дни, когда я не знаю, как вести дом, голова у меня идет кругом. Мне очень не хочется беспокоить мужа всеми своими мелкими хозяйственными хлопотами, и без того я вижу, как он печален, подавлен, не может спать по ночам и, следственно, в таком настроении не в состоянии работать, чтобы обеспечить нам средства к существованию: для того, чтобы он мог сочинять, голова его должна быть свободна. И стало быть, ты легко поймешь, дорогой Дмитрий, что я обратилась к тебе, чтобы ты мне помог в моей крайней нужде. Мой муж дал мне столько доказательств своей деликатности и бескорыстия, что будет совершенно справедливо, если я со своей стороны постараюсь облегчить его положение; по крайней мере, содержание, которое ты мне назначишь, пойдет на детей, а это уже благородная цель. Я прошу у тебя этого одолжения без ведома моего мужа, потому что если бы он знал об этом, то, несмотря на стесненные обстоятельства, в которых он находится, он помешал бы мне это сделать. Итак, ты не рассердишься на меня, дорогой Дмитрий, за то, что есть нескромного в моей просьбе, будь уверен, что только крайняя необходимость придает мне смелость докучать тебе» (Вокруг Пушкина, с. 173–180).
30
В 1946 г. стали известны письма Дантеса к Геккерну, написанные зимой 1836 г. Они проливают в какой-то степени свет на историю отношений его с Н. Н. Пушкиной:
«Петербург, 20 января 1836 г. Дорогой друг мой.
Я действительно виноват, что не ответил сразу на два добрых и забавных письма, которые ты мне написал, но видишь ли, ночью танцуешь, утром в манеже, днем спишь, вот моя жизнь последних двух недель, и предстоит еще столько же, но что хуже всего, это то, что я безумно влюблен! Да, безумно, так как я не знаю, как быть; я тебе ее не назову, потому что письмо может затеряться, но вспомни самое прелестное создание в Петербурге и ты будешь знать ее имя. Но всего ужаснее в моем положении то, что она тоже любит меня и мы не можем видеться до сих пор, так как муж бешено ревнив… До сих пор тайна принадлежит только ей и мне (она носит то же имя, что и дама, которая писала тебе по моему делу, что она в отчаянии, но что чума и голод разорили ее деревни); ты должен теперь понять, что можно потерять рассудок от подобного существа, особенно когда она тебя любит!»
Намек на имя, сделанный Дантесом, можно истолковать двояко: «графиней Натали» в светском обществе называли Н. В. Строганову, у которой Дантес и Геккерн, видимо, просили в долг; «Пушкиной» называли Э. К. Мусину-Пушкину, и в одном из писем сам Пушкин спрашивает жену: «Счастливо ли воюешь с твоей однофамилицей?» (14 сентября 1835 г.). Несмотря на осторожность Дантеса, его взаимоотношения с Наталией Николаевной не укрылись от наблюдательных светских дам. Именно к этому времени относится запись в дневнике Н. К. Мердер (см. наст. изд.).
Некоторое время спустя Дантес отправляет Геккерну второе письмо:
«Петербург, 14 февраля 1836 г.
Дорогой друг, вот и масленица прошла, а с ней и часть моих мучений; в самом деле, кажется, я стал немного спокойнее с Тех пор, как не вижу ее каждый день; и потом всякий не может больше брать ее за руку, за талию, танцевать и говорить С нею, как это делаю я, и спокойнее, чем я, потому что у них совесть чище. Глупо, но оказывается, чему бы я никогда не поверил, что это ревность приводила меня в такое раздраженное состояние и делала меня таким несчастным. И потом, когда я ее видел в последний раз, у нас было объяснение. Оно было ужасно, но облегчило меня. Эта женщина, у которой обычно предполагают мало ума, не знаю, дает ли его любовь, но невозможно внести больше такта, прелести и ума, чем она вложила в этот разговор; а его было очень трудно поддерживать, потому что речь шла об отказе человеку, любимому и обожающему, о том, чтобы нарушить ради него свой долг; она описала мне свое положение с такой непосредственностью, так просто, просила у меня прощения, что я в самом деле был побежден и не нашел ни слова, чтобы ей ответить. Если бы ты знал, как она меня утешала, потому что она видела, что я задыхаюсь и что мое положение ужасно; а когда она сказала мне: я люблю вас так, как никогда не любила, но не просите у меня никогда большего, чем мое сердце, потому что все остальное мне не принадлежит, и я не могу быть счастливой иначе, чем уважая свой долг, пожалейте меня и любите меня всегда так, как вы любите сейчас, моя любовь будет вашей наградой; право, я упал бы к ее ногам, чтобы их целовать, если б я был один, я уверяю тебя, что с этого дня моя любовь к ней еще возросла, но теперь это не то же самое; я ее уважаю, почитаю, как уважают и почитают существо, с которым связано все твое существование. Но прости, мой дорогой друг, я начинаю письмо с того, что говорю о ней; но она и я это нечто единое, и говорить о ней – это то же, что говорить обо мне, а ты укоряешь меня во всех письмах, что я недостаточно распространяюсь о себе» (Звенья, IX. М.: Гос. изд. культ. просвет. лит-ры, 1951, с. 173–175).
Дантес удивлен умом, о котором в свете такого невысокого мнения, и совершенно неожиданной силой характера своей возлюбленной. Слова Натальи Николаевны (а найти их, как мы понимаем, ей помог пример героини великого романа ее мужа) вызывают у него преклонение. И действительно, судя по этому письму, в сложившемся положении Наталья Николаевна вела себя безупречно.
31
В 1956 г. И. Л. Андрониковым и Н. Боташевым была опубликована семейная переписка Карамзиных, содержащая ценные сведения о Пушкине. В частности, с замечанием Павла Вяземского почти буквально перекликается письмо С. Н. Карамзиной, дочери историка, от 19–20 сентября 1836 г. В письме рассказывается о семейном празднике у Карамзиных, на котором «среди гостей были Пушкин с женой и Гончаровыми (все три – ослепительные изяществом, красотой и невообразимыми талиями)… Дантес… Поль и Надина Вяземские… и Жуковский… В девять часов пришли соседи… так что получился настоящий бал, и очень веселый, если судить по лицам гостей, всех, за исключением Александра Пушкина, который все время грустен, задумчив и чем-то озабочен. Он своей тоской и на меня тоску наводит. Его блуждающий, дикий, рассеянный взгляд с вызывающим тревогу вниманием останавливается лишь на его жене и Дантесе, который продолжает все те же штуки, что и прежде, не отходя ни на шаг от Екатерины Гончаровой, он издали бросает нежные взгляды на Натали, с которой, в конце концов, все же танцевал мазурку. Жалко было смотреть на фигуру Пушкина, который стоял напротив них, в дверях, молчаливый, бледный и угрожающий. Боже мой, как все это глупо! Когда приехала графиня Строганова, я попросила Пушкина пойти поговорить с ней. Он было согласился, краснея (ты знаешь, что она – одно из его отношений, и притом рабское), как вдруг вижу – он внезапно останавливается и с раздражением отворачивается. «Ну, что же?» – «Нет, не пойду, там уж сидит этот граф». – «Какой граф?» – «Д'Антес, Гекрен что ли!» (Переписка Карамзиных, с. 108–109). «Отношением» на светском жаргоне того времени называли «увлечение», «симпатию». Н. В. Строгановой посвящены некоторые стихотворения Пушкина, с ней связана также строфа в «Евгении Онегине».
32
Сватовство Дантеса к Е. Н. Гончаровой было для всех неожиданностью – данные, приводимые Вересаевым, свидетельствуют об этом. Свидетельствует о том же и обнаруженная позднее семейная переписка Карамзиных. Но самые последние изыскания делают это сватовство объяснимым и в то же время совершенно необычным. За две недели до сватовства к Е. Н. Гончаровой Дантес… просил руки княжны М. Барятинской. Это стало известно из ее дневника, обнаруженного и расшифрованного в 1960-х гг. Данное обстоятельство иначе освещает поведение Дантеса и всю историю роковой дуэли. Из имеющихся у нас сегодня сведений можно вывести примерно такую картину, где центральной, хотя и не всегда видимой фигурой оказывается царь. По книге приказов Кавалергардского полка, обследованной, в свою очередь, недавно, становится видно, что в октябре – ноябре 1836 г. Дантес непрерывно подвергается наказаниям за малейшие служебные промахи, вследствие чего иногда по нескольку дней подряд остается дежурным по полку. Камер-фурьерский журнал дополняет картину: в это же время Дантеса по какой-то причине перестают приглашать на придворные балы, где раньше он не только бывал, но и должен был присутствовать как офицер свиты императрицы. Почему же все это происходило? Его устраняли как опасного соперника, ведь мы знаем, что Николай I уже давно имел свои виды на жену камер-юнкера Пушкина. Обнаружив к осени 1836 г. на своем пути Дантеса, царь решил от него избавиться. Из того же камер-фурьерского журнала мы знаем, что 8 октября, во время дежурства Дантеса во дворце у дверей императорского кабинета, между ним и Николаем I состоялся разговор, содержание которого осталось неизвестным, но следствием которого надо, видимо, считать упомянутые выше взыскания. Тут и начались неожиданные поиски невесты, хотя по возрасту и положению в обществе Дантесу, казалось бы, спешить было некуда. Напрашивается вывод, что царь изъявил желание видеть своего молодого офицера женатым (см.: Яшин М. Хроника преддуэльных дней. – Звезда, 1963, № 8–9). Все это бросает новый свет и на историю с анонимным пасквилем, фабрикация которого выглядела до сих пор все-таки немотивированной. Проясняется вопрос о возможном авторстве этого пресловутого диплома. Кому он был нужен? Царские министры Нессельроде и Уваров не осмелились бы изготовить «документ», затрагивающий личность самодержца. В сущности, подтверждаются догадки Пушкина, высказанные им в письме к Бенкендорфу (см. наст. изд.): человек высшего общества, иностранец, дипломат. Иностранец мог позволить себе шутить над любовными похождениями российского императора, но для столь рискованных шуток у него должен быть серьезный повод. У Геккернов был такой повод. Целью составления анонимного пасквиля было заставить Пушкина увезти жену из Петербурга – тем самым устраняется предмет соперничества царя и поручика, и несвоевременная женитьба последнего перестает быть необходимой. Вот почему о «посвящении» поэта в придворные рогоносцы были извещены 4 ноября друзья поэта, а не его враги, что, казалось, было бы естественнее. Вызов Пушкина разбил планы баронов; Дантес вынужден был сделать предложение Екатерине Гончаровой (согласие, видимо, не вызывало у них сомнения).
