Сулейман Рагимов - Сачлы (Книга 1)
— Вы уходите, ханум? — воскликнул Субханвердизаде с неподдельной жалостью: добыча-то все-таки ускользнула…
— Да.
— Очень хорошо, очень хорошо!.. Вы превосходный медицинский кадр, ценный специалист. Я рад, что вы приехали в наш городок, что я познакомился с вами. Теперь мы избавились от услуг таких невежественных, грубых медицинских кадров, как знакомая вам Гюлейша… — И добавил: — Кстати, а какая у вас зарплата?
— По тарифу! — Рухсара пожала плечами.
— Понимаю отлично, что по тарифу, но я не этим интересуюсь, я хочу знать, сколько же приходится на руки?
— Триста.
— Всего триста! — Субханвердизаде всплеснул руками. — Этого очень мало… И наверно, приходится помогать семье?
— Да, конечно, приходится, — девушка не знала, радоваться ей или горевать от этих настойчивых вопросов. — Сестры-школьницы. Братишка. Мама.
— Разве ваша матушка не работает? — удивился Субханвердизаде.
— Да, не работает.
— Но почему, почему?.. Труд украшает человека. Энгельс писал, что труд, собственно, создал человека. Если есть какие-либо затруднения с работой, я незамедлительно напишу в Баку, чтобы вашу маму устроили на приличную работу.
Рухсара всхлипнула, зажав рот платком.
— Пять месяцев назад маме трамваем отрезало руку. Чадра в колесах запуталась!
— Бедняжка, бедняжка! — с трогательным видом произнес Субханвердизаде и опять попытался ухватить девушку за руки, притянуть к себе, но Рухсара отступила на шаг от кровати. — Но ведь можно же устроить детей в приют, а маму в дом инвалидов.
— Никогда не соглашусь на это! — Голос Рухсары зазвенел непреклонной решимостью.
— Та-ак! — Субханвердизаде покровительственно крякнул. — Я не ошибся в вас, Сачлы-ханум, у вас действительно чистая душа, любвеобильное сердце… Мы увеличим ваш оклад, э-э-э, вдвое, будете получать шестьсот рублей!
— Можно работать в две смены? — радостно спросила девушка и благодарно взглянула на него.
— Ну, зачем же! — мягко произнес Субханвердизаде, бросив из-под ресниц на осчастливленную девушку нежный взгляд. — Конечно, если… э-э-э… потребуются ночные визиты, ну вот как сегодня, то вы же не откажетесь?
— Еще бы! — вырвалось у Рухсары.
— Вот видите!..
"Он совсем не такой, каким показался мне сперва, — подумала растроганная девушка. — Он добрый, с открытым большим сердцем!.. Да, только такому человеку и можно доверить пост председателя!"
И, прошептав: "До свидания!", она вышла из комнаты.
"Будь ты не Сачлы, а Дашдемир (Дашдемир — камень, железо; в данном случае звучит "твердокаменная" — ред.), все равно станешь мягкой овечкой!". Субханвердизаде прищелкнул пальцами.
Ежась от студеного ветра, Рухсара быстро шагала, почти бежала по темной улице, и ее пугало, что каблуки слишком уж громко стучали по тротуару.
Но вот, слава богу, и больница.
У калитки ее поджидала продрогнувшая Гюлейша.
— Где же ты пропадала, девушка? — запела злорадным голоском она. — Я проглядела все глаза, тебя высматривая. И в больницу забежала, и в комнатку к тебе заглянула, — нигде нету, словно в просяную бусинку превратилась, в щель закатилась, валлах!..
У Рухсары от гнева вздрогнули ноздри, но она сдержалась, молча прошла мимо.
— А ты, девушка, зафорсила, задаваться стала! — фыркнула Гюлейша. Подумаешь, ей доверили ставить банки самому председателю!
С балкона послышался хриплый, будто отсыревший от затяжного дождя голос Баладжаевой.
— Ай, Гюлейша, кто это там? А-а?..
— Кому же быть, как не Сачлы!
— Откуда же ее несет в такую позднюю пору? — изумилась Ханум.
— От председателя исполкома.
— Тшшш! — ахнула Баладжаева. — Послушай, милая, быстро же она нашла дорогу в тот дом!.. — Перевесившись через перила, Ханум издевательски воскликнула: Браво, девушка, хвала тебе, молодчина!
Гюлейша насмешливо протянула:
— Она ставила председателю банки! Понимаешь… Ханум, ба-ан-ки-и!..
— Да продлит аллах жизнь человека, придумавшего эти банки! — расхохоталась Баладжаева, видя, что теперь беда ее миновала. — Ловко ж эта девчонка нашла дорогу к истине! Как говорится, застрели гуся, и котел твой переполнится. Чем миндальничать с бедняками, ставь банки самому старшему начальнику, садись ему на шею, — пускай верблюд носит тебя, а ты посмеивайся!..
Задыхаясь от слез, Рухсара пробежала мимо сплетниц, закрылась на ключ в своей темной комнатке и упала на койку.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Кеса чувствовал себя отвратительно: облизывая ложку снаружи, он не заметил, как давга пролилась ему на рубаху.
Еще недавно он с нетерпением всматривался в небо, надеясь, что вот-вот появится самолет с долгожданной комиссией, с врачами, а может, и с профессорами, и гнусное злодеяние раскроется, и его, Кесу, увенчают славой… Но, прильнув ухом к замочной скважине, он только что подслушал разговор вероломного Субханвердизаде с неприступной Сачлы, не ведающей своего счастья, и с ужасом сказал себе:
"Да это ж все притворство! Ах, лицемер, ах, обманщик! А я — то, я оказался дурнее дурака, глупее глупого… Значит, я, как шелкопряд, наматывал, наматывал на самого себя нить смертного савана! И-иых!.."
На цыпочках Кеса прошел по террасе в свою убогую комнату. При малейшем шуме и стуке он вздрагивал: аэроплан…
Пушистый откормленный кот, единственное украшение комнаты, мирно спал, вытянув лапы, на подушке хозяина.
— Хотел бы я быть на твоем месте, пятнистый! — с завистью сказал Кеса. После моей телеграммы прилетит аэроплан с комиссией, и я опозорюсь на весь свет!.. Что же делать? Отравить этого проклятого Гашема уже нет ни времени, ни случая… — Он с ожесточением почесался: вся кожа зудела. — Теперь скажут: Кеса сошел с ума, свяжут по рукам.
"Ну, зачем ты ввязался в это дело, сорочья ты голова? — упрекал себя Кеса, раскачиваясь, как плакальщица на поминках. — Ах, если бы довелось выйти сухим из воды, я, несомненно, прожил бы тысячу лет!"
Ему захотелось нестерпимо с кем-нибудь пооткровенничать, излить душу. Но к кому же идти? К телефонисту Аскеру? Опасно… А вдруг парень этой же ночью разнесет весть по всем проводам, разгласит тайну Кесы? Нет, от Тель-Аскера мало толку.
Внезапно Кесу осенило.
— Нашел! — прошептал он и проворно выбежал из комнаты.
Дойдя задворками до конюшен и складов на окраине городка, Кеса чутко прислушался, огляделся. Внизу, в овраге, гремел Ручей, а вокруг царила глубокая тишина. Приложив руку к громко стучавшему сердцу, Кеса открыл дверь амбара с ячменем. Собственно, ячменя-то здесь давно уже не было, потому склад и не запирали, не сторожили. На Кесу пахнуло сыростью и затхлостью. Найдя в углу пустой мешок, он принялся собирать По полу ячмень; ему обязательно нужно было хоть из-под земли Достать зерна… После упорных поисков в темноте Кеса насобирал около пуда засоренного, смешанного с пылью и мышиным Пометом ячменя. Не задерживаясь, он наполнил и взвалил на плечи мешок и, озираясь, как вор, вышел из амбара.
Колесо судьбы медленно ползет вверх, но зато стремительно катится под гору, — попробуй-ка останови!.. А еще говорят, что странник стопчет не одни чарыки, а до святого места еще далеко. Но и бездействовать тоже не приходится, хотя твоя судьба начертана незримыми письменами на твоем же лбу, но если ждать свершения этой самой судьбы, то придется ждать, когда прозвучит трубный глас Исрафила, когда придет судный день…
Нет, Кеса не согласен ждать трубы Исрафила. И отказываться от нынешней доходной должности ему тоже не улыбается. Прикажете пойти мостить дорогу в горах? Нет, Кеса добровольно не откажется от вкусного душистого плова!.. Но ведь утро? на аэроплане прибудет комиссия из Баку, дабы расследовав обстоятельства гибели Субханвердизаде, а покойник жив и здоров, расхаживает по комнате и даже не прочь порезвиться барышней. Какой же дуралей придумал эту комедию? Не Кеса ли?.. Ну-ка, позовите Кесу немедленно в надлежащее место.
Значит, нужно торопиться, как-то изворачиваться, дабы выбраться из западни!
И, взвалив мешок с ячменем на загривок, Кеса направил стопы свои к дому Мадата.
А уже светало, по небу легкокрыло пролетели алые стрелы, и в садах, в оврагах пробуждались птицы, пробовали свои голоса и вдруг начали щебетать так задорно, звонко, словно решили весь мир оповестить: "А Кеса тут… Кеса тут!"
Будто испугавшись птичьего гомона, Кеса ускорил шаги:
Еще весною супруга Мадата Афруз-баджи попросила Кесу построить у террасы дощатый курятник. Теперь этот курятник был полон самых разноцветных и разноголосых кур, — отборных Афруз-баджи оставляла на племя, а мелкоту резала в котел… Благоразумный Кеса, понимая, что ласковый теленок двух маток сосет, оказывал Афруз-баджи множество услуг и как будто заслужил ее благоволение. Во всяком случае, она от приношений не отказывалась, и Кеса не раз этим летом добывал для нее в аулах самых жирных кур, озимых горластых петушков.
