KnigaRead.com/
KnigaRead.com » Проза » Русская классическая проза » Григорий Канович - Шелест срубленных деревьев

Григорий Канович - Шелест срубленных деревьев

На нашем сайте KnigaRead.com Вы можете абсолютно бесплатно читать книгу онлайн Григорий Канович, "Шелест срубленных деревьев" бесплатно, без регистрации.
Перейти на страницу:

Через минуту мужчина повернулся и, тихий, сияющий, как субботняя свеча, засеменил к своему рабочему месту.

Чисто выбритый и остриженный наголо из-за дизентерии, отец не спускал глаз с парикмахера и по вихляющей женской походке, по залысинам, похожим на глазунью, по застенчивым девичьим глазам, подернутым поволокой, узнал Юлия.

- Постричь? Побрить? - заученно, не глядя на клиента, спросил парикмахер и, позевывая, полез в ящик за свежей простыней.

Накинув на солдата простыню и взявшись за бритву, он глянул в большую и чистую прорубь зеркала, над которым - то ли как образец парикмахерского искусства, то ли как доказательство любви всех стригущихся и бреющихся к "вождю и учителю" - красовался во всем своем великолепии тщательно отретушированный Сталин, и обомлел.

- Простите, но вы уже отлично выбриты, и на голове у вас ни одной волосинки...

- Так-таки ни одной? - не скрывая своей радости, сказал отец и улыбнулся. - Для тебя я еще парочку на макушке оставил. Как живешь, Юлий?

- Живу, - с опаской ответил Глезер, заподозрив что-то неладное. Откуда этот солдат, которого он никогда в глаза не видел, знает его имя?

- Все еще не узнаешь?

- Нет, - чистосердечно признался парикмахер, с испуганным удивлением оглядывая его макушку.

- Шлейме...

- Какой Шлейме?

- Муж Хены...

- Хены? Никакой Хены не знаю, - на всякий случай перестраховался парикмахер.

- Канович...

- Господи! Шлейме! Живой, здоровый! - воскликнул ошарашенный Юлий и, еще раз недоверчиво глянув в зеркало, бросился его распеленывать, как новорожденного, и обнимать.

- Я-то живой... А мои... мои живы?..

- Не знаю... Вроде бы живы.

- Вроде бы или живы? - еле слышно промолвил отец.

- Шмульке тебе больше о них расскажет... В той конторе знают все обо всех... - понизив голос до хрипловатого шепота, многозначительно прошептал Юлий...

- В той конторе?

- Как твой родич работал в органах, так до сих пор службу там и несет.

Я дам тебе его домашний адрес. Запомнишь?

- Память, слава Богу, не отшибло.

- Проспект Сталина, тридцать пять, квартира двадцать девять, третий этаж, справа... Поблизости от его дома и контора... Сразу же за консерваторией... Шмулькины ребята целыми днями хорошую музыку слушают... концерты и арии из опер. Чайковского, не про нас да будет сказано, и в подвалах слышно... Поброди до вечера, а вечером постучись к свояку... А за то, что не узнал с первого раза, прости - ты, брат, здорово, изменился...

- Все мы изменились... Хорошо еще Богу душу не отдал... Подцепил где-то перед самой победой дизентерию... Так измотала, холера, - как бы оправдывая растерянность Юлия и оправдываясь сам, сказал отец.

- Как только приземлишься и чуприна отрастет - милости просим ко мне на Завальную. Все наши йонавские сюда ходят... Даже Шмульке заглядывает... Хотя у них там свой засекреченный парикмахер...

Он еще долго похлопывал отца по плечу и спине, обрызгивая, как лосьоном, шепотками, перечисляя поименно тех, кому, увы, уже никакой цирюльник не нужен, и тех (среди них был и его брат - здоровяк Лейзер), кто счастливо сберег для бритвы и машинки свои щеки и головы.

До самого вечера отец бродил по чужому, не очнувшемуся еще от обморока городу, разглядывая развалины и костелы, и, как только пали сумерки, отправился на проспект Сталина к Шмуле.

Дом, в котором жил старший лейтенант госбезопасности Шмуле Дудак, был громоздкий, разветвленный, как старое дерево, - к нему примыкал и горисполком, над которым, как над зданием вокзала, на ветру трепыхался красный флаг, новехонький, с отточенным серпом и только-только отлученным от наковальни молотом. Та часть, где находилась квартира Шмуле, выходила в прямоугольный, вымощенный булыжником, затхлый каменный двор-колодец, который был словно специально приспособлен для сокрытия государственных тайн.

Отец поднялся по щербатой лестнице на третий этаж. На массивной, казавшейся пуленепробиваемой двери не было ни номера, ни кнопки для звонка. Солдат снял пилотку, сунул в карман, приложил к двери ухо, прислушался и, уловив за ней не то треск включенного радиоприемника, не то шипение примуса, напористо постучался.

- Кто там? - раздалось за дверью.

Отец назвал себя. После недолгого, но томительного ожидания внутри что-то ржаво скрипнуло, и в узком, как школьный пенал, проеме двери сперва мелькнуло смуглое лицо хозяина, потом торс и, наконец, рука, как бы припаянная к кобуре.

- Прошу-пожалуйста! - Шмуле впустил отца в квартиру, оторвал руку от кобуры и вымученно рассмеялся. - Ничего не поделаешь: береженого Бог бережет.

Он не выказал ни особого удивления, ни особой радости, как будто не было четырех лет разлуки, как будто свояки только вчера расстались и с вечера договорились о встрече, и вот этот вечер настал, и родичи встретились в условленный час, в условленном месте.

Как и подобает чекисту, свояк долго приглядывался к солдату, испытывал молчанием и, прежде чем задать вопросы, сбивал их, как масло. Шмуле лениво почесывал волосатую грудь и ждал, когда демобилизованный о чем-нибудь спросит.

- Тебе что-нибудь известно о Хене? - не выдержал Шлейме.

О родной сестре Шмуле почти ничего не знал. Он поглядывал то на свояка, то, как на мишень, на квадрат окна, бормотал что-то невразумительное о тяготах послевоенного времени, о возвращающихся из эвакуации семьях и узниках немецких лагерей.

- По моим сведениям, твои живы и скоро приедут, - упреждая дальнейшие расспросы, наконец процедил Шмуле. В подробности он наотрез отказался вдаваться. Может, на самом деле что-то знал о Хене, но, напуская туману, набивал себе цену, может, привирал в утешение вернувшемуся с войны бездомному солдату. - Насколько мне известно, еще в прошлом году ее и Гиршке видели в Еманжелинских копях, - сухо и беспрекословно добавил он, словно докладывал начальству.

- В Еманжелинских копях? - воспрял духом отец. - А это где?

- А тебе какая разница? Ты что, прошу-пожалуйста, побежишь на вокзал, купишь в военной кассе билет и помчишься за ними на Урал? А вдруг разминетесь. Сказано: приедут - значит, приедут.

Игра в недомолвки, в недосказанность, в двусмысленные намеки, видно, возбуждала его и доставляла профессиональное удовольствие.

- Но твои сведения точные, проверенные? - пытался из Шмулиных намеков выклевать полновесное зернышко истины его бывший учитель.

- Другими сведениями, кроме точных, не располагаем. За неточные и непроверенные в нашей конторе могут и голову снять... Понял?.. То-то. А теперь давай от дознания перейдем к торжественной части. Ты что, Шлейме, пьешь? Водочку или коньяк?..

- Да я, честно говоря, ни то, ни другое. Нельзя.

- Уж предоставь нам судить, что можно и чего, прошу-пожалуйста, нельзя. - Он то и дело употреблял льстившее самолюбию множественное число, за которым угадывалась сила его "конторы". - Мы спецы и по этой части.

- Доктора запретили... Две недели в госпитале провалялся... С дизентерией.

- Нашел чем хвастать! Лучше бы с какой-нибудь бабеночкой-медсестреночкой провалялся. Не морщься, не морщься. Я знаю: ты однолюб, но еще и мужик, солдат... Столько лет постился - и отказываешься... Да ладно, сначала, прошу-пожалуйста, выпьем за то, что живы остались, что не просто встретились, а встретились без, хи-хи, протокола допроса и конвоя, по-детски обрадовался он собственному остроумию. - Посидим чин-чинарем и все спокойненько обмозгуем... Где тебе, холостяку, до поры до времени прокантоваться, где хлеб свой в поте лица зарабатывать. Ты же иначе, чем в поте, не умеешь...

- Холостяку? - насторожился отец.

- Не хочешь холостяком? Мы тебя мигом с какой-нибудь красоткой Ядзей или Фроськой познакомим - они сейчас необъезженные по улицам табунами бродят, - поддел святошу Шмуле.

- Ты же, Шмуле, сам говоришь: скоро мои приедут.

- А пока приедут, ты что, прошу-пожалуйста, собираешься жить под открытым небом? Между прочим, под ним еще изрядно пиф-пафают, в том числе и в евреев... И не похоже, ну совсем, скажу тебе по секрету, не похоже, что стрельба скоро утихнет. Вещи у тебя какие-нибудь есть?

- Трофейный "Зингер". В госпитале у подполковника Храбровицкого Исая Израилевича оставил. А сам на разведку в Вильнюс...

- И что, этот "Зингер" - весь твой улов?

- Весь.

- Гуманист! - бросил Шмуле.

Он принес початую бутылку водки, поставил на стол, налил себе и гостю в большие серебряные рюмки - откуда они у него только взялись? - извлек из буфета копченую, щекочущую ноздри литовскую колбасу, нарезал на мелкие ломти деревенский сыр, откупорил банку с консервированными огурцами, вынул из кобуры пистолет, положил рядом с банкой и без слов чокнулся. Лицо старшего лейтенанта, рассеченное давним шрамом, было печальным, и в наступившие после распития третьей рюмки минуты не вязалось с его спесивостью, хихиканьем и кривляньем; не имело ничего общего с тем Шмуле, который только что недвусмысленно кичился своей избранностью (недаром же столько лет отбухал в литовских лагерях и тюрьмах!) и принадлежностью к касте вершителей или, как бы сказал печник Мейер, перелицовщиков чужой жизни, внушающих трепет и страх даже своей родне.

Перейти на страницу:
Прокомментировать
Подтвердите что вы не робот:*