Шломо Вульф - Убежище
"Зачем вы опять здесь?.. Вы же обещали... пустите!.." "Не бузи, сестренка, я тебя не трону, а вот брому выпить с коньяком -- первое дело, я по себе знаю. Маманя, смени водичку на голове. Горит вся..."
"Больная в сознании? Что с ней?" "Не знаю. Открытку какую-то из кулака не выпускает." "А ты ей кто? Муж?" "Я, доктор, вообще никто..." "Это и видно. Твоя работа?" "Вы что? Она нам как родная..." "А вы ей кто?" "Квартирная хозяйка." "Будем госпитализировать, Сан-Санч?" "Подождите. Вы можете говорить? Отлично. Как ваша фамилия?" "Смирнова... Татьяна... Тайка..." "Какой сейчас месяц, Тайка?" "Двадцать третье февраля... Мужской день... Дамы приглашают кавалеров... Награда нашла еврея..." "Бредит?" "Не уверен. По-моему, это она так шутит. Нет, в лечебнице ей делать нечего. Туда легче попасть, чем потом отмыться. Попринимайте это, Смирнова. И потом ко мне на прием, вот адрес и телефон. Доктор Соколов. Пока же выпейте капли и постарайтесь уснуть..."
"А-а-а! Нападай... Чего ты медлишь, уйдет же... Бей ее, бей, ребром ладони, по морде!.." "За что?.. Я не хочу, Феликс! Я не хочу ее бить..." "Вот так! Теперь с левой! Отлично..." "Феликс, остановись... на ней кровь, я не могу..." "Можешь!.. Другого выхода нет!" " Я не хочу, я не буду!.."
Кружится и кружится рой белых фонарей на Кировском мосту, мечется белое лицо в кудряшках, пахнет потом и кровью. И кричат чайки в синем, синем небе. Жалобно так кричат, прямо рвут душу... "Феликс, Феликс... Твоей Тане очень плохо..." "У меня больше нет моей Тани..."
"Плюнь и забудь, сестренка... Ни один мужик в мире не стоит и слезинки из таких прекрасных глазок. Это туфта все, сегодня любишь, завтра забудешь. Но для этого надо же до завтра и дожить как-то. Ты кусай яблочко. Импортное. Знаешь для кого привозят? В продажу такие не поступают. Это мы в порту спиз... украли для тебя. Да не пугайся, один только ящичек. Маманя тебе варенья наварит. А этот твой тебя не стоит..." "Ах, Коля, если бы вы его только знали..."
"Наконец-то нашла. Все говорят, что улицы с таким названием в городе вообще нет. Что снесли давно." "Собирались. Только, слава Богу, руки у советской власти не дошли. Тут нам так хорошо. А вы кто Тане?" "Крестная мать. Шучу. Моржевала она у нас в воскресенье, а тут говорит один паршивчик, что ее за это в комсомольском прожекторе хотели нарисовать, а у нее из-за этого удар случился. Так это не из-за нашего купания, Танечка?" "Что вы, теть Даш! Стану я так переживать из-за этого комсомола!" "Любовь тут, Даша... Такая любовь, какая только в наши годы и была..." "А вы расскажите-ка мне, Таня, про ваш комсомол все-таки."
"Феликс, зачем ты принес мне эту зеленую ящерицу. Убери... Она так странно смотрит на меня человеческими глазами... у самой переносицы... Это же... это же не ящерица, это Элла, вон у нее твое кольцо на пальце у самого когтя. А я больная совсем и не могу пошевелиться... Феликс, она мне грозит своим когтем..." "Элла еще жива. Раздави гадину, пока она такая маленькая и зеленая! Когда созреет, поздно будет..."
"Да не хочу я резвлекать никакую публику! Куда вы меня тащите? Что за вздор? Какое мне дело, что толпа требует зрелищ? Они все одетые и закутанные... как я перед ними в своем открытом купальнике?.. Я не хочу, отпустите меня, вы..." "Ха-ха, посмотрите на нее! Бес-стыжая такая..." "Вот это чувиха!" "Женя, рисуй ее скорее... Талия -- шестьдесят, бюст сто десять, бедра... Какие у нее бедра, Марик, может ты помнишь?" "Я тебе говорила, что ты у меня загремишь из комсомола. А еще инженер!.. Очень красиво... Очень красиво... очень..."
"У вас есть его адрес, Смирнова? Я напишу, что вам плохо." "Спасибо, доктор, мне уже хорошо..." "Хорошо было бы, если бы я этому гаду все кости переломал." "Вас тут не хватало! Ну-ка выйдите!" "Я его найду, Таня!! А пока возьми апельсинчик, а?" "Новый ящик, Коленька?" "Что ты! Это же подсудное дело, целый ящик-то! Просто он упал случайно при выгрузке. Просыпалось маленько... не оставлять же на причале."
***
Я в своем убежище. Я разорвала эту связь не двадцать третьего февраля, а еще в январе, когда сиганула сюда из Ленинграда. Не имемши -- не потерямши. Значит, просто и не любил. А если так, то зачем он мне? Господи, как хорошо тут, в этой комнате, на этой мягкой кровати! И голова сегодня почти не кружится. И бреда ночью не было. Мама снилась и наша жалкая конура на Дровяной улице, что у Балтийского вокзала. Как же легко жить на свете умной. Я вот долго была неумной и мне было очень плохо. А теперь я умная и мне хорошо. И решительно все все обо мне знают. Что было, что будет, на чем сердце успокоится. Я спокойна... Только вот слезы без конца и нос вертится... Еще нехватает с ума сойти от этого Феликса...
***
Не сошла. И спасло меня черт знает что! Как говорится, подобное -подобным. Я никак не могла придти в себя, хотя и стала изредка радоваться бурной весне, ликующе яркому богульнику на серых пушистых сопках в апреле и цветущим деревьям в нашем дворе в мае. Но внутри без конца что-то вдруг взрывалось и опускало любую радость куда-то в пропасть привычного отчаяния.
И тут где-то совсем на другом краю света какой-то Израиль опять на кого-то напал. Он вечно фигурировал в газетах и на радио, как агрессор, но мне-то что, казалось бы. Я и "а-шиксе", как выразился дед Казимир, и "гойка". Именно меня еврей, жидюга по-водолазовски, подло предал и бросил, и прочее и прочее. Меня-то почему какие-то еврейские проблемы должны касаться? А ведь коснулось так, что не приведи Господь...
Напал этот Израиль на всех вокруг сразу в начале июня.
У нас как раз начались знаменитые владивостокские туманы, которыми меня так пугали еще зимой (подожди радоваться солнышку после ленинградской сырой зимы -- скоро будет такое лето, с такими туманами, с ума просто сводят!..) И на самом деле эта живая серая душная масса способна привести западного рождения человека в состояние непроходящей тихой ярости, казалось бы без причины. Только чуть посветлеет к вечеру и -- снова клубится серое облако среди сопок. И все исчезает вокруг, только дневные фонари и фары на невидимых улицах. Враждебность природы вообще вещь неестественная, а тут она была какой-то демонстративной, уголовно наказующей, словно этот туман компонент ссыльно-лагерных средств перевоспитания, чтобы жизнь не то что медом, а и добровольным убежищем не казалась, только ссылкой... Мало мне было внутреннего напряжения, так еще эти клубящиеся массы среди сопок утром и плотная завеса перед глазами повсюду днем со зловещим мраком ночью за окнами вместо сияющего залива.
В этом-то перманентно угнетенном состоянии я и поплелась на обязательный митинг протеста нашего здорового интернационального коллектива в актовом зале. На сцене -- президиум, включая красу и гордость нашего ЦКБ, красавца и умницу -- главного конструктора Иосифа Трахтенберга. Над сценой плакат "Руки прочь от Каира!" Пониже -- "Позор сионистскому агрессору!" Тут же, естественно, переходящая красная рожа Машки, судорожный кадык тощего перепуганного комсорга Юра.
А в зале смешливый Валька рассказывает у меня за спиной Люсе новый анекдот: "Идет еврей по Невскому седьмого июня, на третий день Шестидневной войны, и удивляется -- прямо напротив Казанского собора стоит памятник Моше Даяну с повязкой на глазу. Он спрашивает у мента, когда, мол, успели сварганить? Ты, че, говорит тот, ослеп? Это же Моше Кутузов, он тут сроду стоял". Напряженный Марк с пятнами на семитским лице от снова ставшей неприличной в такой ситуации своей фамилии Альтшуллер, невольно смеется вместе с ними: "Насер, как Кутузов и Сталин, просто нарочно заманил евреев под стены своей столицы. Теперь остается только дождаться морозов, чтобы их погнать обратно". "Чей, чей там памятник? Валечка, и нам расскажи. Мы тоже хотим посмеяться... Ну, здорово! На второй день уже памятник в Ленинграде, ха-а..." "Кому памятник? Ой, как здорово. Я сейчас вам тоже расскажу..."
Нет, чтобы мне вместе с ними посмеяться, сижу себе со своими закидонами, сложным взаимоотношением с туманом и невольно накачанная "Голосом Америки" из арининого антисоветского приемника. В результате я очень даже в курсе дела, кто там кого куда и чем.
А упитанный "лектор ЦК" страстно так шпарит все то же самое - с точностью до наоборот. И все наши коммунисты по очереди клеймят агрессора, его вторгшиеся в беззащитные арабские страны полчища, ну прямо точную копию гитлеровского нашествия: поля, мол, их просторные посмели потоптать и так далее. Этакая фашистская гадина с шестиконечной звездой на крыльях своих стервятников. Только звериный оскал этой гадины на плакатах вполне в духе геббельсовских карикатур на евреев. Меня это привычное действо не очень трогало, пока не напросился на трибуну наш монтер Саша Комар по прозвищу Шурик-долбанутый.
"Все мы, советские граждане еврейской национальности, - визгливо закричал он с неподдельными патриотическими слезами на глазах и под кривую улыбку красной Машки, - от всей души горячо поддерживаем решительную интернациональную позицию нашей родной коммунистической партии и Советского правительства "Руки прочь от Каира!" и требуем немедленного и решительного обуздания израильского агрессора. Мы все готовы добровольно вступить под знамена египетской и сирийской армий и воевать с агрессором до победы в справедливой борьбе арабских народов за полное и окончательное освобождение Палестины от сионистов!.."
