Е Жаринов - Нация и сталь
Но это все будут потом, а когда в апреле 1824 года Круппы вынуждены были переселиться из огромного дома, в котором жили в течение последних двухсот тридцати семи лет, в маленькое убогое жилище, то оно не казалось тогда уж столь очаровательным.
Прихожая была слишком тесной, и три комнаты на первом этаже, которые разделили между собой Фридрих и его супруга Тереза, оказались также малы и неудобны. Завтракать, обедать и ужинать приходилось прямо на кухне, располагаясь вокруг железной плиты, которая являлась единственным источником тепла для всех живущих в этом доме.
Рядом с плитой в современном доме-музее до сих пор стоят тяжелые черные башмаки на деревянной подошве ручной работы. Фридрих непременно надевал их на кожаную обувь вместо галош, появившихся гораздо позднее, когда ему следовало отправляться на работу.
По другую сторону плиты находилась лестница, ведущая на чердак, где прямо на полу под низкими сводами до сих пор лежат четыре соломенных тюфяка, принадлежащих, соответственно, Иде, 14 лет, Альфреду, 12 лет, Герману, 10 лет и Фрицу, 4 года.
Находясь на грани банкротства, Фридрих препоручил все свои дела герру Гревелю, своему бухгалтеру. Ходили слухи, что этому самому Гревелю частенько приходилось искать своего хозяина где-нибудь в таверне, чтобы тот поставил подпись под очередным неоплаченным счетом.
Мать Фридриха вынуждена была взять на себя руководство кассовыми делами. Она была испугана постоянными процессами, которые возбуждались вокруг имени её сына, и всерьез опасалась, что может оказаться без средств к существованию, хотя в её руках находилась ещё значительная часть фамильного состояния. Отношения между матерью и больным неуравновешенным сыном стали напряженными. Фридрих не понимал значения материнской опеки, она его явно раздражала. В 1821 году Петронелла Крупп погасила долговые обязательства сына на сумму 15000 талеров и 20000 прямо или косвенно вложила в фабрику. Оставшуюся часть состояния она решила закрепить за собой и, действую со спокойной решительностью, лишила сына права наследства.
Петронелла взяла к себе в дом и дочь Фридриха, Иду. Свою внучку бабушка обучала ведению хозяйства и двум языкам: родному немецкому и французскому. На больного сына уже не приходилось надеяться. Приходилось срочно спасать детей, по одному выхватывая их с этого тонущего семейного корабля. Казалось, что несчастливая судьба Фридриха может оказать пагубное влияние и на его детей.
К этому времени фабрика давно бездействовала. Фридрих сложил с себя все обязанности, которые в течение многих веков выполняли его предки в городском управлении Эссена. Дело дошло даже до того, что Фридриха Круппа вычеркнули из списка лиц, подлежащих обложению налогами. Это было равносильно тому, что его вычеркнули из списка живых.
С осени 1824 года Фридрих Крупп оказался прикованным к своей постели. Известно, что в течение последних двух лет своей жизни он лежал в комнате, находящейся рядом с кухней, тупо уставившись в потолок. Его тяжелые башмаки на деревянной подошве уже успели покрыться толстым слоем пыли, на водяном мельничном колесе птицы успели свить себе гнезда, глиняные тигли дали трещину, а рабочие разбежались. На всем лежала печать уныния, и "мерзость запустения" властвовала на некогда процветающей фабрике.
Смерть физическая не заставила себя долго ждать: Фридрих тихо скончался в своем "постоянном доме" 8 октября 1826 года. Все проигравший в своей попытке найти секрет литой стали, он тихо уткнулся в наволочку, набитую соломой и скончался. Ему исполнилось всего тридцать девять лет. Врач сказал Терезе, что её супруг стал жертвой "грудной водянки".
Три дня спустя вдова обняла всех родственников, заполнивших убогую гостиную. Невзрачный гроб снесли на семейное кладбище, что располагалось невдалеке от бывшего фамильного дома. Присутствующие не могли не осознавать, что вместе с останками романтика Фридриха они хоронят и всю династию Круппов, и все необузданные мечты покойного.
Однако жизнь брала свое. Французы активно начали скупать рурский уголь, и река была переполнена гружеными баржами. А всего за несколько недель до похорон несчастного Фридриха первый поезд спугнул в этих местах покой девственных лесов своим гудком, увозя за собой платформы, груженые все тем же углем.
Технический аспект производства литой стали был очень трудным; не менее трудным было и его финансирование. Необходимость решить наряду с технической задачей и финансовую проблему и привела Круппа к разорению. Нужно к тому же добавить, что этот человек по своему сознанию полностью принадлежал тому веку, в котором ему и суждено было жить, в душе он до конца дней своих оставался романтиком, верившим во всевозможные магические тайны. Методы, которыми он пользовался, не могли приблизить его к намеченной цели, но как истинный романтик Фридрих Крупп обладал даром предвидения, что и позволило ему сориентировать семейный бизнес с бакалейной торговли на производство собственной стали. И это была Судьба, и Судьба не только семьи Круппов, но и всей дальнейшей Германии. Фридрих Крупп сделал в этом направлении первый шаг. Его сын, Альфред, с успехом продолжил дело отца, и постепенно Германию вновь стал побаиваться весь окружающий мир. Можно сказать, что сталь и стала тем детонатором, с помощью которого в сознании некогда добропорядочного немца взорвалось его древнее тевтонское "я", его мрачное коллективное бессознательное, унаследованное ещё от готов и вестготов, разрушивших некогда могущественную Римскую империю. Немецкое коллективное бессознательное увидело в литейной стали не просто металл, добытый в результате кропотливого процесса плавки, а нечто большее. Может быть в этом завораживающем блеске немецкой душе виделся вызов, вызов всесильной судьбе. Ведь не случайно своего национального героя, который и объединил Германию, немцы назвали Железным Канцлером. Значит, для этого народа Слава, Власть, Железо и Сталь представляются чем-то единым.
Но будущему королю пушек, деятельность которого во многом и подготовила по крайней мере две мировые бойни, в самом начале своей карьеры пришлось очень не сладко. Альфред начал свое восхождение, находясь на грани полного разорения.
Пожалуй, обретшему покой духу Фридриха было приятно поведение его старшего сына на похоронах. Нервный, болезненно застенчивый, сжигаемый внутренними противоречиями подросток четырнадцати лет от роду с нетерпением ждал конца панихиды. Казалось, смерть для него не поставила точки, казалось, что вопреки всему она ничего не определила и не закрыла. Если Мефистофель хотел всеми силами остановить Жизнь, то тем самым он лишь помогал Богу, через необходимое сопротивление увеличивая космическую мощь Создателя и человека.
Не дожидаясь конца панихиды, Альфред, улучив подходящий момент, тайком сбежал на фабрику, чтобы стать у колдовского тигля, чтобы согнать птиц с иссохшего колеса водяной мельницы и вновь раздуть в топке жаркий пламень, в котором он первым делом сжег книги отца. В этом аутодафе горели мысли романтиков, горела эпоха.
Глава III
Пришествие Короля
Прямо скажем, король был весьма странным. Если Альфреда Круппа, старшего сына и наследника Фридриха, и нельзя было назвать сумасшедшим в полном смысле этого слова, то под характеристику чудаковатого или с легким приветом он вполне подходил. Это его знаменитая конная статуя в поверженном Эссене лежала на земле и после смерти продолжала вселять в правнука надежду на будущее. Высокий, худой, с вытянутым лицом и с длинными кривыми ногами, похожими на лапки паука, он производил на окружающих довольно странное впечатление какой-то скрытой, уродливой силы. Он был упорным до самозабвения, и в то же время слабым и подверженным неврозам. При всей знаменитой твердости характера, о которой ходили легенды, Альфред, подобно безвольному отцу, любил прятаться от невзгод за наглухо закрытой дверью своей комнаты, где он мог провести целые недели, а иногда и месяцы, ни с кем не общаясь, лежа в постели и тупо глядя в потолок. На протяжении всей жизни этот человек поражал окружающих своими причудами и многочисленными фобиями, которые в дальнейшем стали предметом сплетен во многих столицах Европы. Крупп вырос среди пламени, всю жизнь он был связан со сталелитейным производством и при этом больше всего на свете боялся именно огня. Вид бушующей огненной стихии вселял в него панический ужас. Только благодаря своей железной воле Альфред каждый раз брал себя в руки и приходил утром на фабрику.
Запахи также не давали покоя королю пушек. Он разделял их на добрые и злые. Зло, как и добро, имело свой специфический аромат, следовало лишь только хорошенько принюхаться. Так, запах конского навоза необычайно возбуждал Круппа. Он считал его особенным и подолгу мог стоять рядом со свежевываленной кучей, испытывая при этом блаженство. Запах конского навоза обладал для Круппа мощной творческой энергией. Именно в такие минуты ему в голову приходили самые неожиданные и яркие идеи. И, напротив, запах собственного дыхания был просто омерзителен и ядовит. Эта фобия так завладела сознанием Круппа, что он, дабы избежать скорой смерти, заставлял себя постоянно двигаться и проводить как можно больше часов на свежем воздухе. Но это хорошо было днем, а ночью дело обстояло куда хуже. Сон, по мнению Альфреда, даже самый короткий грозил стать вечным. Такое положение вещей привело к тому, что у Круппа с годами развилась хроническая бессонница. Любого другого человека подобный недуг давно бы сломил физически и морально, лишив необходимой преуспевающему промышленнику энергии, но в случае с Альфредом дело обстояло совсем иначе. Бессонные ночи лишь возбуждали короля пушек ещё больше, вселяя в него уверенность в абсолютном собственном превосходстве над всеми остальными представителями рода человеческого, которые так бездарно тратят половину отпущенного им Богом и судьбой времени, уткнувшись носом в подушку.
