Фридрих Горенштейн - Зима 53-го года
- Алло,- сказал Зон.
- Здравствуй,- крикнул Ким,- это я... Узнаешь?
- Узнаю... Дверь захлопнул?
- Захлопнул... Как у тебя?
- Все в порядке... Знаешь, я поговорю с Федей... Это помощник начальника участка... Сейчас ему должны дать участок... Новый горизонт нарезаем... Он тебя возьмет... Заработки там хорошие...
- Спасибо, Зон,- сказал Ким.
- Ну, звони... Приедешь на рудник, заходи...
- Зон, - сказал Ким,- мне надо тебя видеть...
- Хорошо, заходи утром...
- Нет, Зон, мне надо сейчас...
В трубке молча дышали.
- Зон... Мне обязательно... Я... Я тебе потом объясню...
- Хорошо,- сказал Зон.- Приходи...
Ким опустил трубку, аккуратно вдев в рычажок, перебежал через дорогу, чтоб идти по противоположной от гостиницы "Руда" стороне, и, несмотря на усталость, пошел так быстро, что вскоре оказался у городского сада с розовым от солнца снегом. Но криков детворы теперь слышно не было, очевидно, из-за мороза. Какой-то закутанный башлыком прохожий показал ему улицу. Дом был двухэтажный, однако, в отличие от Катиного, довольно ветхий. Нижний этаж каменный, верхний - деревянный, надстройка. Ким вошел в подъезд, спросил квартиру у женщины, трущей на лестнице снегом ковер.
- Это во двор надо,- сказала женщина,- второй этаж имеет отдельный вход.
Ким свернул во двор, поднялся наружной деревянной лестницей к галерее, оттуда вышел в коридор, где пахло мыльной водой и разваренной картошкой, с трудом разглядывая в темноте двери, так как свет проникал лишь в конце окна, кажется, прикрытого ставнями. Наконец он нашел наружную дверь у самого окна, которое было не прикрыто ставнями, а просто забито фанерой, кусок грязного стекла вставлен только в верхнюю часть рамы. Ким поискал глазами звонок, не нашел его и постучал в дверь, вначале костяшками пальцев, затем кулаком.
5
Зон был в дорогом бостоновом костюме, темно-синем, и шелковой полосатой рубашке. Он сразу схватил Кима об руку, сжал локоть так больно, точно боялся, что Ким вырвется, и поволок в коридор. Ким успел лишь заметить оклеенную газетами переднюю комнату или кухоньку, где что-то варилось на примусе. Зон подвел Кима к заколоченному окну, спросил, по-прежнему сжимая локоть:
- Что?
- Мне нужны деньги,- сказал Ким,- я отдам с аванса... Ты извини... Я, может, не вовремя.
- Что ты, что ты,- сказал Зон и выпустил локоть Кима.- Что ты... Ко мне в любой момент... Ночуй, пей... А здесь обстановка... Больной человек...
Из двери выглянула женщина.
- Сеня, позвала женщина,- он ест и успокоился... Это не припадок, он просто был голоден... С кем это ты?
- Ко мне пришел товарищ по работе,- ответил Зон.
Женщина подошла ближе. Она была курносой и голубоглазой, чем-то напоминала Катю, только сильно постаревшую и перенесшую болезнь. Впечатление перенесенной болезни создавалось коротко стриженными, спрятанными под косынку волосами да провисшими пористыми складками кожи, которые остаются после отеков лица. Губы ее тоже были с молочным, болезненным оттенком, особенно по краям, и слегка подкрашены помадой, зато шея длинная, нежных, плавных линий, совсем молодая. Одета женщина была бедна нитяная кофточка, юбка, прикрывающая колени. Ноги у женщины были красивыми, продолговатыми, с крепкими аккуратными икрами, обтянутыми шелковыми чулками, единственной дорогой частью туалета.
- Пригласи товарища зайти,- кивнув Киму, сказала женщина,- Матвей ест... Я-то его изучила, припадок это или просто от голода... Он ссорится с моим братом,- обернулась вдруг женщина к Киму,- мой брат несчастный человек... Шизофреник... Говорит глупости... А он с ним спорит... Обижается... Конечно, это ужасно... Но в психиатричку я его не отдам... Он там погибнет... Тем более припадки у него изредка...
- Майя,- сказал сердито Зон,- зачем ты говоришь лишнее...
- Да,- сказала Майя,- я выпила... У нас ведь гулянка... Пойдемте, даже шампанское еще есть...
Она взяла Кима за руку и потащила к дверям. Ручка у нее была маленькая, мягкая, как у Кати. В оклеенной газетами передней, которая одновременно служила и кухней, Ким разделся. Примус уже был погашен, и жареная рыба сложена в эмалированную мисочку. Следующая комната оказалась довольно просторной, в двух углах стояли ширмы, очевидно, скрывающие постели. За длинным раздвижным столом расположились гости, человек шесть, но, что особенно поразило Кима, в комнате было очень тихо, друг с другом гости не общались, молча жевали, бесшумно двигая челюстями. Иногда кто-либо наливал себе водки и выпивал в одиночку, не чокаясь.
- Почему они молчат? - шепотом спросил у Майи Ким.
- Здесь была неловкая сцена,- тоже шепотом ответила Майя,- незадолго до вашего прихода... Мой брат шизофреник. Он плюнул Сене в лицо... Он не попал,тотчас же испуганно, торопливо пояснила она,- он оплевал себе грудь... Я говорю лишнее... Давайте выпьем...
Ким несколько оторопело уселся рядом с Майей и неожиданно жадно выпил полный граненый стакан водки, от которого сразу опьянел, но не весело, с приятным головокружением, как у Кати, а тяжело и нехорошо. Может, этому способствовала и закуска, в основном, по-видимому, остатки от новогодней встречи: затвердевшие ломтики сыра, подернутая несвежей пленкой колбаса, резанная не сегодня, искромсанный студень, возможно, даже были ранее не доеденные куски, собранные с тарелок назад в блюдо. Кусок, который Майя положила Киму, был с угла измазан пеплом папиросы.
- У меня ведь день рождения,- сказала Майя,- конечно, отметили его вместе с Новым годом... Но сегодня тоже решили... круглая дата... Кроме того, брат... Он у меня впервые на дне рождения... После длительного перерыва... Вы почему не закусываете?
- Пепел,- сказал Ким,- студень измазан пеплом...
- Ах, извините,- Майя покраснела, отодвинула тарелку со студнем, ушла и принесла, поставила перед Кимом две жареные свежие рыбешки, приятно пахнущие, которые Ким начал обгладывать, особенно лакомясь сладковатой кожицей, снаружи похрустывающей, а изнутри влажной, смоченной вязким соком.
- Зон,- позвал Ким.
- Что ты хотел? - спросил Зон, появляясь откуда-то сбоку.
- Я хочу рассказать Майе о своем отце.
- Ну расскажи,- ответил Зон.
- Ты одобряешь?
- Дело твое,- ответил Зон, исчезая.
- Понимаешь, Майя,- сказал Ким,- во время войны готовилась крупная операция... Отец командовал крупным соединением,- Ким хитро прищурился,- не важно каким... Энским... Начало операции должны были возвестить ракеты... В определенном порядке, определенного цвета... Однако гестапо подослало шпионов... и, пользуясь ротозейством начальника штаба... И вот... И отец тоже пострадал...- Киму стало ужасно горько, тяжело в груди, хоть он знал, что популярно рассказывает брошюрку из "Библиотеки приключений". Ким подвинул к себе вновь тарелку со студнем и надкусил почему-то нарочно в том месте, где застывший белый жир был измазан пеплом.
- Проклятый изменник,- сказал он вдруг незнакомым голосом, твердо произнося буквы,- предатель родины... Я с ним давно ничего общего... Он и матери изменял... Он... Он...- Голос Кима сорвался, перешел на торопливое шипящее бормотанье.- Мы с ним и раньше не жили... Я... У меня вообще, может, другой отец...
И тут он заметил, что один за столом. Вернее, он и раньше видел, что Майя слушает невнимательно, а затем и вовсе ушла, еще с самого начала, когда он лишь начинал передавать содержание недавно прочитанной брошюрки из серии "Библиотека приключений". Однако он продолжал говорить сам себе, словно играя с собой в прятки, не замечая одиночества, и от этого ему сейчас стало особенно плохо, потому что, если б его слушала Майя или пусть даже кто другой, тогда все, что он говорил, имело б хоть какое-нибудь объяснение или оправдание, ибо теперь совершенная им пакость становилась бескорыстной, а потому особенно невыносимой. Неожиданно Ким услышал поскрипывание лодочных уключин, что ясно свидетельствовало о болезненном состоянии, но безликие гости тоже встревожились, значит, поскрипывание нельзя было отнести ни за счет головной боли, ни за счет опьянения. Гости торопливо уходили, толпясь в дверном проеме, слишком узком сразу для шестерых. Ким встал, отвалился от стола, припал к стене и увидел странного человека, выезжающего из-за ширмы в кресле на колесиках, которые и издавали поскрипывание. Человек как раз поворачивал, придерживая одной рукой левое колесико и усиленно вращая второй рукой правое. Кресло скорее напоминало высокий стульчик для годовалых детей, только увеличенного размера. Концы подлокотников были соединены полочкой, мешающей выпасть из кресла вперед, другая полочка располагалась внизу, служила опорой ног. Человек был в военной гимнастерке, старой и застиранной, но чистой, аккуратно разглаженной, с ослепительно белым подворотничком. Гимнастерку перехватывал командирский ремень с портупеей. На человеке были синие галифе, заправленные в блестящие от гуталина сапоги. Он был такой же голубоглазый, курносый, как и Майя, редкие русые волосы слиплись на лбу, наверное, передвижение и особенно поворот потребовали значительных усилий.
