Александр Яшин - Сирота
Грязи особенно много было на улицах деревень. В одной деревне на крутом подъеме лошадь заскользила и упала на колени. Круглая Людмила Константиновна мгновенно выпорхнула из тарантаса, и этого одного оказалось достаточно, чтобы лошадь справилась, ободрилась и потянула дальше. Павел просто не успел выскочить на дорогу.
Опять стали сменяться избы, серые от дождя, кривые от времени, и у каждой под окнами палисаднички с черемухами да рябинами, да колодезные журавли - на одном конце коромысла длиннющий шест и бадья, на другом - груз для равновесия: разные деревянные и металлические подвески вплоть до тракторных шестерен и колесных втулок от старых телег.
На волоку, где дорога проходила над рекой по самому краю высокого подмытого и не огражденного никакими столбиками берега, тарантас вдруг начал резко крениться, и его потащило к обрыву. Даже лошадь почувствовала неладное, всхрапнула и круто повернула в сторону от реки, напрягаясь изо всех сил, и, кажется, не устояла бы, не совладала бы с экипажем, если бы из него вовремя не выпрыгнули и Людмила Константиновна и возница. Только Павел остался сидеть как сидел. Вероятно, он просто не успел сразу понять опасности.
И тогда нравившаяся ему девушка вдруг рявкнула на него совсем не по-девчачьи:
- Вылезай, раззява, ваше благородие!..
Ямочка на ее подбородке была заляпана грязью.
Павел испуганно выскочил, когда этого можно было уже и не делать, и, очутившись по колено в грязи, испугался еще больше. Людмила Константиновна и девушка, схватившись за оглобли с двух сторон, помогали лошади, а Павел стоял в грязи и, виновато моргая, смотрел на них, не зная, что делать, за что взяться.
- Барин! До дыр просидел свою сидальницу! - ругалась девушка-возница.Еще один начальничек растет, не хватает их.
Людмила Константиновна, то ли обидясь за "начальничков", то ли Павла пожалев, негромко, но внушительно остановила ее:
- Чего взбунтовалась? Шумишь? Он нездоров, а ты его в грязь вытолкала. Дались тебе начальники! Не любишь, а возишь. Не вози тогда, откажись.- И она приказала Павлу: - Садись, Павел, не слушай ее!
И Павел больше ее не слушал, сидел в тарантасе, не вылезая до самой станции, и думал о своей болезни. Разное думал.
А все-таки настроение его было испорчено. Исправилось оно лишь около железнодорожной кассы, когда Людмила Константиновна купила билеты и для себя и для него за свои деньги и не захотела, чтобы Павел платил, хотя он настаивал, очень настаивал.
- Ладно, ладно,- отбивалась она,- помалкивай! Не стесняйся. Тебе эти деньги пригодятся, а у меня есть, я работаю. Будешь работать и ты - все окупится, расплатишься.
Павел стеснялся недолго, сказал: "Спасибо!" - и замолчал. Ему было не так неловко, как радостно. Все-таки здорово ему везет: какая-то ответственная бабеха, незнакомая тетка, а почти сто рублей остается в кармане.
* * *
Профсоюзный дом отдыха помещался в старинном купеческом особняке на высокой сосновой гриве. Правда, старое здание много раз уже перестраивалось, и столько выросло вокруг него всевозможных новых построек - флигелей, крытых веранд, сараев, что былой хозяин вряд ли теперь узнал бы свои владения. Конечно, и сосны были уже не купеческие. Стволы в один, в два обхвата, с массивной, рубчатой, пепельного цвета корой - снизу, бронзовой и медной сверху, вздымались в небо, словно кирпичные трубы, и там их зеленые кроны, как дымы, сливались в сплошной непроницаемый полог. Все дорожки в парке ежились шишками и колючими, затвердевшими от первого заморозка иголками. Сосновые иголки лежали на скамейках, на круглых, сколоченных из грубых досок одноногих столиках, на беседках, бесхитростно изображавших шляпки белых грибов и мухоморов, на декоративных мостиках и клумбах с поблекшими хризантемами. С одной стороны сосновая грива примыкала к полям пригородного овощеводческого совхоза, с другой - к большой сплавной реке. Спуск к ней начинался от самого дома отдыха.
С железнодорожной станции Павел шел пешком. Он робел и перестал верить в магическую силу своей путевки - что-то его ждет там? А вдруг не примут? Но кругом были обыкновенные, знакомые с детства поля, и знакомо, по-обыкновенному побрякивал замочек на крышке фанерного баула - это успокаивало. Везде своя земля, везде свои люди - может быть, все еще будет хорошо.
И как только он вступил за ограду соснового бора, с ним стали происходить чудеса, не всегда понятные, но, безусловно, приятные и лестные для воображения.
- Добро пожаловать! - сказала ему молодая женщина в белоснежном халате еще при входе в дом и повела его в контору.- Вы отдыхать?
- Да,- робко ответил Павел.
- Вашу путевку.
Он достал из баула путевку, передал ее, при этом рука у него дрожала.
- Вот,- сказал он.
- Раздевайтесь, пожалуйста...
Законность путевки не вызывала никаких сомнений. Тогда Павел сразу почувствовал себя уверенней.
- Обедать скоро? - спросил он.
- Обед уже закончился. А вы проголодались? Я сейчас отведу вас в столовую, все сделаем, все устроим, не беспокойтесь.
- Я не беспокоюсь.
Женщину в белом халате не смутило, что Павел был одет неказисто; насколько он успел заметить, тут все отдыхающие одевались не ахти как рабочий народ, сплавщики, лесорубы.
В столовой, похожей на светлую больничную палату, Павла усадили за квадратный стол, рассчитанный на четырех человек, накрытый такой чистой белой скатертью, что он даже откинул один ее конец, чтобы не запачкать.
- Обед новенькому! - крикнула официантка на кухню.
- Что поздно? - спросил откуда-то грубый женский голос.
- Он не виноват. Новенький, говорю!
Из окон столовой, как из любых окон этого дома, видны массивные сосновые стволы с их зеленой иглистой кроной, а дальше, за соснами,- спуск к реке и сверкающая извилистая вода, в одном месте широкая, как озеро, в другом - как узкий ручеек, еле заметный под крутым берегом; еще дальше необычайные поемные луга, забитые древесиной, оставшейся от молевого сплава, теперь обсохшей и сложенной кое-где в штабеля, либо гниющей вразброс.
Павлу подали сразу три блюда: первое - кислые щи, второе - антрекот ("Что?" - весело переспросил он, когда услышал название блюда. "Просто кусок мяса",- ответила девушка. "Кусок мяса - это и просто неплохо!" - сострил новичок) и на третье - клюквенный кисель.
- Рыбий жир будете пить? - спросила девушка.
- Как в больнице?-вопросом ответил Павел.- Я уже не грудной, можно пить и не рыбий жир.
Он съел все и не наелся, но добавки не попросил. "Успеется еще!" подумал.
- Что дальше?
- Идите опять в контору, откуда пришли. Вы еще не мылись?
- Нет.
- Ужин в восемь часов.
Из конторы та же сестра в белом халате, которая принимала Павла и отводила в столовую, сейчас провела его в комнату на втором этаже, сказала: "Вот ваша постель, ваша тумбочка!" Затем показала ему душ, сказала: "Мыться обязательно. А через два дня общая баня. Ужинать в восемь часов".
"О-го! - подумал Павел.- Порядочек, как в ремесленном общежитии",- и спросил:
- Что дальше?
- Дальше ничего. Отдыхайте! Завтра утром обратитесь к врачу, если нуждаетесь в чем. Библиотека внизу. "Распорядок дня" висит на стенке. До свиданья!
К строгому режиму дня, при котором по часам встают, по часам завтракают и обедают, Павел уже привык, и дисциплина эта не удивила его и не огорчила. Напротив, он, как почти все, скоро научился и нервничать и ворчать, если встречались даже незначительные отступления от распорядка. Быстро свыкся он и с тем, что здесь после завтрака и после обеда, да и весь день с утра до вечера ему не нужно было ни работать, ни учиться, ни готовить уроки. У него не было никаких обязанностей, если не считать обязанности хорошо отдыхать. И он стал считать отдых своей обязанностью, это было для него ново и приятно. Хорошо отдохнуть, восстановить свои силы, свое здоровье - это долг. Для этого тебе предоставлены все условия, все возможности. Обслуживающий персонал дома отдыха обязан тебя обслуживать, обязан - это Павел скоро и хорошо уяснил. За это ему, обслуживающему персоналу, деньги платят. И надо уметь требовать, чтобы обслуживающий персонал честно и добросовестно выполнял свои обязанности по отношению к тебе.
И Павел стал требовать.
Утром он терпеливо выстоял длинную очередь у кабинета врача. Врач, седая женщина лет семидесяти, не меньше, задыхающаяся от астмы, сгорбленная, которая сама должна бы жить здесь в качестве отдыхающей, взглянула на молодого Мамыкина с явным, как ему показалось, недружелюбием.
- На что жалуетесь, молодой товарищ?
- На травму.
- А что с вами случилось?
- Голова болит.
- Вы лечились? Случилось что?
- Лечился в больнице. Был удар по голове в цеху.
- В цехе? Вы - рабочий?
Павел промолчал. Врач заглянула в документы Мамыкина, в медицинское заключение, прилагаемое к путевке, и спросила снова:
- Сильно болит голова?
- По-разному.
