Николай Брешко-Брешковский - Ремесло сатаны
– Говорите.
– Я только что предлагал вам пост с министерским жалованьем. Предлагал и предлагаю, но мне кажется, это все же не то. Я позволю себе, заранее принеся мое извинение, коснуться одного щекотливого вопроса. Вы на меня не обидитесь?..
– Нисколько! Вы желаете коснуться того, что всем и вся известно, о чем все успели забыть, и прежде всего я сам…
Ободренный этим, Юнгшиллер продолжал уже смелее:
– Хотя вы пострадали невинно, сделались жертвою всяких там чужих авантюр, в чем я нисколько не сомневаюсь, но все же, смею думать, для вас было бы самое лучшее, как бы это сказать… «депеизироваться», именно это слово – депеизироваться… В другой стране, вдали от этого гнилого Петербурга, вы чувствовали бы себя… вы меня понимаете?..
– Вы хотите мне предложить место в одном из ваших заграничных торговых домов?..
– Да… то есть… как вам сказать… не совсем. Я могу продолжать?
– Сделайте ваше одолжение. Только нельзя ли короче?
– Видите, Дмитрий Владимирович, вы, по-вашему, так сказать, «метье», военный, и к тому же еще с академическим образованием. Вы могли бы начать вашу карьеру опять, заново, и достигнуть высокого положения.
– Где?..
– А вот где, – Юнгшиллер глотнул воздуха, и будь что будет, – я имею основание… у меня есть косвенные данные… если хотите, даже прямые, что вы… что вас охотно приняли бы на службу в австрийский генеральный штаб с чином полковника, как бывшего ротмистра гвардии.
Немного побледнев, немного испугавшись, хозяин ждал ответа…
Загорский ответил не сразу. Он стоял непроницаемый, замкнутый, и только белые, красивые пальцы его вздрагивали, сжимая чугунную решетку балкона…
12. Дом свиданий
Мадам Карнац, открывая свое заведение вместе с черномазым Антонелли, решила, раз это будет институт красоты, то ограничиваться только массажем, парфюмерной торговлей и «смягчением кожи», по меньшей мере, было бы глупо.
Седух укрепил ее в этом благом решении.
Разглаживая бакены, чуточку заикаясь, молвил:
– Да… а… там, где красота, должны быть стрелы амура… амура… да… и вообще, гнездышко любви… любви, да. И выгодно, вот на Волынкином переулке француженка, отставная мамзель… да, отставная, за бутылку шампанского тридцать рублей лупит… лупит… да.
– А ви почему знает? Ви там биль? Ви там развратничаль? Негодяй, эмбесиль, – накинулась Карнац в ревнивом гневе на своего сожителя.
– И не думал! Вот еще. Чего я там не видел? Не видел, да… Вообще, говорят…
– Негодяй, я вас презирай!..
Эта семейная размолвочка нисколько не помешала им дружно вместе взяться, чтобы создать конкуренцию Волынкину переулку.
Альфонсинка затмила крашеную, трепаную француженку. Настолько затмила, что посрамленная соперница до крови кусала губы желтыми вставными зубами.
Первой ласточкой, вернее, первым общипанным цыпленком был невзрачный маленький старичок, сановный любитель крупных женщин.
– Мадам Карнац, мне нужен массаж. Хе, хе, массаж…
– Понимай, экселлянс. У меня есть шведка, это кариатид с эрмитажный мюзе, а не женщин, завсем ваш вкус.
– А вы почем знаете мой вкус?
– О, экселлянс, мадам Карнац все знаит… знаит маленьки шалость такого большой человек, как экселлянс.
Через неделю Альфонсинка на чем свет разносила сановного старичка.
– Это разбой, это чисти бригандаж! Он брал мой Эльза на содержание и теперь я без опытни массажистка. Что скажет мадам Айзенштадт, который привыкли массироваться через Эльзу? Что скажет вся моя клиантель? Бригандаж на большой дорога…
Альфонсинка обслуживала самую пеструю, самую разнообразную «клиантель». Является крупный финансист. Крупный теперь. Несколько лет назад паршивенький биржевой заяц, в жеваной визитке, в заношенном белье с липнущим к потной шее грязным воротничком, он метался как угорелый под величественным портиком античной колоннады у Биржевого моста. Несколько лет назад… А теперь он богат, директор банка и живет в свое удовольствие.
Но темное, унизительное, физически нечистоплотное прошлое все еще цепляется за финансиста и никакими духами, эссенциями не заглушить подлого запаха. И вот он во всеоружии туго набитого бумажника бомбардирует Альфонсинку.
– Послушайте, мадам Карнац… я хочу иметь… ну, как это говорится… ну, знакомство, что ли, с какой-нибудь титулованной дамой. Мне все равно, красивая или некрасивая она, толстая или худая, как щепка, лишь бы она была княгиня или графиня. Сколько будет стоить, я заплачу.
Иногда Альфонсинка пускалась на хитрость, подсовывая фантастических графинь и княгинь. Но это редко удавалось.
Народ, прошедший огонь и воду, и медные трубы, веривший лишь в документ или в то, что «дается на ощупь», выскочки финансисты, жаждавшие титулованных проституток, требовали доказательств. А некоторые прямо указывали.
– Хочу такую-то. Хочу графиню Штукензее… Один мой приятель ужинал с ней за пятьсот рублей.
Мадам Карнац облегченно вздыхала, говоря, однако, для вида:
– Ваш приятель обманчик, эн мантер… я знай графиня Штукензее, это очинь, очинь строгий светский дама, очинь прюдантный. Но для вас, мосье, я сделай невозможность. Ви будете иметь эн пти роман авек мадам ля контесс Штукензее. Но это будет стоить две тисяч. Один для меня, другой – на бедни графини. Она очинь благотворительни дама, эль э тре шаритабль!..
Графиня Штукензее, расплывшаяся тридцатипятилетняя баба, с вульгарным, вздернутым носиком и лицом горняшки, несмотря на свою древнюю девичью породу, будь она Петровой, Сидоровой, Карповой, – никто и внимания не обратил бы. Но – графиня Штукензее, отец ее был чуть ли не герцог. Любому финансисту или биржевику лестно при случае, а то и без всякого случая, прихвастнуть такой блистательной «авантюрой».
Вечерами, а то и глубокой ночью графиня Штукензее под темной, густой вуалью, шевеля ходившими ходуном жирными бедрами, поднималась не раз к мадам Карнац, где в одной из гостиных вместе с фруктами и шампанским нетерпеливо поджидал один из баловней фортуны, вознесшей его из вечного завсегдатая трущобных кофеен в крупного дельца, ворочающего миллионами.
На другой день, завтракая у «Медведя» или «Кюба», он будет говорить, дымя четырехвершковой сигарой:
– Вчера был с этой… знаете, графиней Штукензее…
– Муж молодой… красавец брюнет?
– Ну, да, та самая! Другой нет! – длительная гримаса. – Ничего особенного, корова… Шампанское дует, как гусар.
У мадам Карнац накопилась богатейшая коллекция мужских и женских фотографий. Товар лицом – на выбор.
Некоторые весьма отменного изящества джентльмены, в салонах почтительно склоняющиеся к дамским ручкам, обалдели бы от изумления, узнав среди портретной галереи мадам Карнац некоторых обладательниц этих самых ручек…
Но жизнь так дорога в столице, а всевозможные тряпки, туалеты – безумных денег стоят. Мужья, – у них свои расходы, свои кутежи, свои любовницы и содержанки.
Многие из них смотрят сквозь пальцы, никогда не спрашивая, откуда у жены бриллиантовые серьги, умопомрачительное четырехсотрублевое «парада» на шляпе или горностаевая накидка. Мужскими карточками интересовались купчихи, содержанки, дамы общества, молодые, пожилые и старые.
Сколько жалоб наслушалась кругленькая, в неизменном бархатном платье Альфонсинка.
– Ах, мадам Карнац! Мой муж… если б вы знали… он никуда, никуда не годится…
– Мадам Карнац, войдите, дорогая, в мое положение. Ведь я хочу ласк любви, я не монахиня, да и монахини… но не могу же я взять любовника из своего крута, пойдут разговоры, сплетни.
Мужская портретная галерея… Кого-кого только не было… Экзотические графы с внешностью цирковых наездников и заправские наездники. Прилизанные, с печатью порока и тупости служащие в конторах и банках молодые люди, которым не хватает скромного жалованья. Налетевшие из-за границы авантюристы, атлеты с могучими обнаженными торсами.
Демонстрацию карточек Альфонсинка сопровождала красноречивым «пояснительным текстом», подобно плантаторше, выхваляющей достоинства своих рабов.
Недавно, совсем недавно «утешила» Альфонсинка госпожу Юнгшиллер, богато, пестро и кричаще одетую немку с большим мокрым ртом, большими руками и ногами.
– Мой муж совсем забиль меня, он весь занят своей политикой! – сетовала высокая блондинка. – Фуй, нельзя же так! Я сама патриотка, но нельзя же забывать, что я женщина.
– Ах, эти мужчины! – подхватила Альфонсинка, – они сами виноват, если жена изменяет.
В руках госпожи Юнгшиллер очутился незаметно всученный альбом.
Еле-еле пробивающиеся усики. Усищи самовлюбленных самцов. Английские проборы. Взбитые коки. Зверски-решительные глаза. Блондины. Брюнеты. Шатены.
Внимание госпожи Юнгшиллер привлек молодой негр-борец с громадными, как у лошади, белками.
– Этот? – вопросительно взглянула клиентка на мадам Карнац.
– О, это можно! Даст ист меглих!.. черний… Он немножко пахнет штинкт. Но это ничего… Это – мужественность, абер он очинь сильни… Колоссаль штарк!..
