Владимир Чивилихин - Над уровнем моря
- Тушенку на ужин, - распорядился он. - Чтоб ночью было теплей. Но до ужина еще не скоро. Давайте поговорим о чем-нибудь.
- Почему не говорить? Давай начинай.
Инженер закрыл глаза, а я глядел на огонь, на речку и красные камни Кынташа. Они начали помирать без солнца и совсем были темные, когда я глядел на них после огня. А Тушкем сильно работал, в голову шум пришел и не уходил.
- Тобогоев, почему вас только двое?
- Другие в Кыге ищут, - решил я сказать правду.
- Постой, а это разве не Кыга?
- Нет. Тушкем.
Он ощурился на меня, хотел что-то сказать, но вроде передумал.
- Ладно... А что значит Тушкем?
- Как это по-русски будет? "Тот, кто падает".
- Сильно! А есть у вас места хуже, чем это?
- Почему нет? Есть. Башкаус место плохое. Над озером тоже есть. Урочище Аю-Кечпес.
- А это как перевести?
- "Медведь не пройдет".
- Ух, ты! А тут медведь есть? Куда девался? Однако мало.
- Почему?
Ореха в том году не было... Сейчас медведя плохо встретить.
Почему?
- Женятся. Свадьбы гуляют.
- А какие это свадьбы?
Медведиха смотрит, а они борются. .
- Каким образом?
- Считай, как люди. Поднимутся на задние лапы, а передними борются.
- Насмерть?
- Никогда не бывает.
Инженер говорил о пустом. Ладно, пусть! Ущелье стало темным. Сверху звезд не видно, тучи обратно пришли. Урчил рядом лежал, на костер глядел, не мигал, а инженер никуда не глядел, все спрашивал да спрашивал.
Расскажите, Тобогоев, что-нибудь про жизнь.
Как это?
Ну, про свою жизнь.
Живем однако. Только жена болеет, и коня отобрали.
- Как отобрали?
- Закон пришел. А без коня алтаец куда?
- Идиоты! - закричал инженер. - Пни!
- Ты не кричи. Закрывай глаза, лежи.
- Тогда и у меня надо "Москвича" отнять! - снова закричал он.
- У тебя есть машина? - спросил я, а то он был злой. - Своя?
- Своя,
- Это шибко хорошо! - сказал я. - Куда захотел, туда и поехал.
- Идиоты! - У него голос стал, как у парнишки. - Ну, можно ли тут коня отбирать? Это неправильно! Реку не перебродишь. Этот закон все равно отменят, Тобогоев!
- На машине хорошо, - говорю я. - Куда захотел, туда поехал.
Надо было есть и спать. Я плохо думал и говорить по-русски стало тяжело.
- Еще что-нибудь про жизнь расскажите! - снова попросил инженер. Вы сейчас в партии?
- А как же? - говорю. - Всегда. На фронте вступали.
- Вон оно что, - медленно сказал инженер. - А с кем сейчас из наших таксаторов? В какой партии работаете?
- Не работаю. Сонц прогнал. Давай, знаешь, еду делать начну...
Еда вышла жирная. Я снова держал инженеру голову и кормил. Когда осталась в котелке половина, он лег, однако я взял три ложки и сказал, что не хочу. Тогда он доел все. Урчилу мы ничего не дали. Собака завтра сеноставку или бурундука поймает. Не помрет. Чай заварил я листом смородины и сахару много насыпал. Было густо пить, хорошо.
Костер я перенес на другую сторону от Легостаева, под гнилую колоду и привалил мою лесину. Это дало жар, стало, как под солнцем, потому что камни держали тепло. Инженера я повернул, чтоб ногу не грело, а он все время просил положить ее удобно. Я скоро понял, это зря. Трогаю тряпки, а он говорит, вот теперь лучше, спокойнее ноге. И пить просил много. Я стал говорить, столько воды нельзя.
Мы спали плохо. Утром я собрал палки сварить чаю. Урчи-ла не было с нами, ушел. Я открыл последнюю банку сгущенки и подумал, надо было привязать собаку, мало ли что получится. Сашка совсем просто может не выйти к озеру. Все они ходят по тайге - глаза не смотри.
Скалы на другой стороне Тушкема закрыл туман. Он не двигался. Не туман, а вроде белые облака сели на камни. У нас было сыро. Инженер дрожал, согревался у костра, начал двигать руками, однако глаз не раскрывал.
- Пожалуйста, переложите мне ногу, Тобогоев! - попросил он. - Вот так. Спасибо.
А я, как вчера, совсем ее не перекладывал, только потрогал палку.
Мы доели почти весь хлеб, остался сахар да табак.
- А если они сегодня не придут?
- Куда денутся? - сказал я. - Придут. Давай о другом говорить.
- Почкалуй, будет вернее. За жизнь?
- Начинай, - сказал я.
- Чем вы живете? - спросил он. - Ну, вот зиму?
- Белку бьем, соболя добываем.
- Белки много в этом году?
- Много, только она драная.
- Какая?
- Драная.
- Почему?
- Ходом идет, обдирается.
- Почему?
- Бежит.
- Куда?
- Она знает. И плачет.
- Плачет?
- Ну. Ореха мало. - Мне было интересно говорить, он спрашивал, как мы жили. - А осенью я марала на дудку беру...
- Как на дудку?
- Дудки у нас деревянные, надо в себя воздух тянуть. Красивая охота! Осени еще нет, а я лягу спать, закрою глаза и слышу, как марал ревет. Он хорошо ревет, ни на что не похоже, вроде поет... Я тоже хорошо реву.
- А марала много в вашей тайге?
- Медведя мало, марала много.
- Он его задирает?
- Не так его, как маралят. Маралуха убежит, а мараленок в траве вроде мертвый, хотя медведь тут нюхает. Глазами встретятся, мараленок прыгает от земли, и ему смерть. Медведь и мать бы догнал, но глупый. Маралуха скроется, и медведь за ней не бежит. Глупый.
- Ну да, глупый! В цирке их учат на велосипеде, на коньках и даже в хоккей.
- Нет, глупый. - повторил я. - У него ума половину от человека, а может, и двадцать пять процентов.
- Что? - спросил инженер и засмеялся.
Я удивился, что он в таком положении смеется. Какой смех? Еды нет. Солнце придет, и станет жарко, а когда люди придут? Урчил убежал и не показывается. Он не дурак. Сейчас я пойду.
- Не уходите, Тобогоев! - закричал Легостаев. Он смотрел на меня, щурился, глаза сильней раскрывал и снова щурился, хотел лучше увидеть.
- Кислицы соберу, - сказал я. - Ты отдыхай маленько. Смородина была зеленая, твердая, сильно кислая. Я сварил полный котелок, растолок камнями сахар в тряпочке и засыпал еду.
- В войну плохо ели, - сказал я инженеру. - Домой пришел - голод. Шкуру теленка нашел под крышей, варил два дня, и все ели полдня.
- А эта кислица ничего, можно!
Мне радость, что он много съел. Стоял полный день, только солнце не появилось, и небо было серое. Потом пылью пошел дождь. Плохо. Я вытащил из-под Легостаева рюкзак, накрыл больного, ногу ладно накрыл. Инженер молчал, а я думал про его терпенье. Так не все могут. Я бы пропал.
- Нет, надо о чем-нибудь говорить, Тобогоев! - сказал он. - Иначе нельзя. Надо говорить, говорить!.. Вы видели речку, которая напротив падает?
- Видал.
- А камни там правда красные или это мне кажется?
- Красные.
- Почему?
- Видать, руда.
- А что значит Кынташ?
- Таш - камень.
- А кын?
- Кровь, - сказал я.
Инженер замолчал, а я подумал, зря такой разговор пошел,
- А как будет по-алтайски водка? - спросил он, не знаю зачем.
- Кабак аракы.
- Вот если б вы взяли с собой кабак аракы, хоть четвертинку!
- Нет. Ладно, не взяли.
- Почему?
- Уже бы выпили, - сказал я.
Он снова засмеялся, а мне стало плохо, потому что он может головой заболеть. Когда они придут? Ночь я останусь, а утром надо за народом. Другого не придумаешь, пропадем диое. Правда, надо о чем-нибудь говорить. О простом. Если человеку плохо, надо с ним говорить о простом.
сказал что попало я, - куда захотел, туда
снова растянул губы была черная, а утром
- Главное, - поехал...
Я пожалел, что так сказал. Он в светлой бороде. Это вчера борода я номыл ее.
- Тобогоев, как будет по-алтайски "Я хочу пить"?
- Мен суузак турум. Ты пить хочешь?
- Да.
Принес котелок с водой, он выпил много. Голова у него была горячая и тяжелая, а глаза не смотрели. День кончался. Неизвестно, где сейчас солнце, только стало холодно, и я пошел за дровами. Я сварил чай с березовой чагой и положил в котелок весь сахар. У пас был еще маленький кусочек хлеба.
- Мен суузак турум, - к месту сказал инженер, и я дал ему чаю. Мне осталась половина, и я с большой радостью тоже выпил. Хлеб отдам ему перед ночью. Где Урчил? Знаю, что близко, однако не показывается. Умный собака.
- Тобогоев, а как по-алтайски друг?
- Тебе трудно выговорить. Надьы.
- Что тут трудного? Нады?
Верно, однако, - не стал поправлять его я.
Можно еще спросить, Тобогоев?
Пусть спрашивает про наш язык. Мы будем говорить, а думать не надо.
- Как по-вашему брат?
- Это просто: карындаш.
Карандаш?
- Не так. Карындаш!
Темнота в ущелье, и надо за дровами, пока видно. От горячих углей уходить плохо. Спина сильно болит, я промочил ее под дождем и не просушил.
- Карындаш! - хорошо повторил инженер.
Дождь не идет, но и звезд нету. Вертолета не будет.
6. КОТЯ, ТУРИСТ
Умора, как я-то попал в эту историю, просто подохнуть можно со смеху. Иными словами, плачу и рыдаю...
Еще зимой мы с Бобом решили куда-нибудь дикарями. А куда, расскажите вы мне, можно в наше время податься?
- Дед, махнем в Рио! - с тоской собачьей говорил всю весну Боб. - А? Днем Копа Кабана, креолочки в песочке, вечером кабаре. Звучит, дед?
