Николай Лесков - Островитяне
- Устала ужасно я, - жаловалась Берта Ивановна, когда я застегивал на ней шубу.
- Очень уж вы, - говорю ей, - расплясались. - Ах, я ведь люблю поплясать!
- И ваш Истомин-то... Ну, я не думала, что он такой кузнечик, проговорила Ида Ивановна.
- Совсем странно, - тихо сказала Маня..
- Он совсем испугал меня... Ну, Фридрих! ну, погоди, я тебе это припомню! - закончила Берта Ивановна, относясь к зале, из которой слышался голос мужа.
Я проводил Берту Ивановну до дому и тем же путем возвратился. Когда я пришел назад, в магазине была совершенная темнота, а в зале компания допивала вино и Фридрих Фридрихович вел с солидным господином беседу, о национальных добродетелях.
- О, не думайте! - говорил он солидному господину. - Наш немецкий народ - это правда, есть очень высокообразованный народ; но наш русский народ тоже очень умный народ. - Шульц поднял кулак и произнес: - Шустрый народ, понимаете, что называется шустрый? Здравый смысл, здравый смысл, вот чем мы богаты!
- Ну да; ну позвольте: теперь будем говорить Петербург. - Немец оглянулся по сторонам и, видя, что последняя из дам, Ида Ивановна, ушла во внутренние апартаменты, добавил: - Женитьбой пренебрегают, а каждый, как это говорится, имеет своя сбока прибока. Чем это кончится? Это как совсем Париж.
- "Сбоку припека" говорится, - поправил Фридрих Фридрихович и продолжал в другом тоне: - Ну, только тут надо соображать, какие тут есть обстоятельства. Это нельзя не соображать.
- Это совсем не отвисит от обстоятельствов, - отвечал, махнув рукою, немец.
- То есть, положим, по-русски говорится не зависит, а не "не отвисит", ну, уж пусть будет по-вашему: от чего же это, по-вашему, отвисит?. - От свой карахтер.
- Гм!.. Нет-с, этак рассуждать нельзя.
- Это верно так, что от карахтер. Вот будем говорить, чиновник - у него маленькие обстоятельства, а он женится; немецкий всякий женится; полковой офицер женится, а прочий такой и с хороший обстоятельство, а не женится. Наш немецкий художник женится, а русский художник не женится.
- Это камушек в ваш огород, - сказал Шульц, трогая Истомина за руку.
Истомин молча приподнял голову, спросил: "что?" - и хлебнул из непочатого стакана.
- Художник-с, - начал Фридрих Фридрихович, не отвечая Истомину и касаясь теперь руки солидного гостя, - совсем особое дело. Художник, поэт, литератор, музыкант - это совсем не фамилийные люди. Это совсем, совсем не фамилийные люди! Им нужно... это... впечатление, а не то, что нам с вами. У наос вами, батюшка мой, что жена-то? копилка, копилка. Ну, а их одна вдохновляет так, другая - иначе, их дело такое, а не то что по-нашему: сидеть да женины ноги греть. Это совсем не то, что мы с вами: им жен не нужно.
- То есть нам жен нет, может быть вы хотите сказать, - вмешался тихо Истомин. - Нам нет жен; еще не выросли они на нашу долю, любезный Фридрих Фридрихович.
- Чужие на вашу долю выросли, ха-ха-ха! - Шульц так и раскатился.
- Чужие! то-то вот вы заливаетесь, а вместо того лучше путем-то скажите-ка, где эти женщины для нас, пролетариев? Не вы ли вашу Кларочку так воспитываете?
- И очень, батюшка, Роман Прокофьич, и очень, государь мой, и очень.
- Ну, как же!
- Да-с, да; а вы вот скажите, бывали ли... есть ли, наконец, у художников идеалы-то простые? Можете ли вы себе представить, какую бы вы себе хотели жену?
- Могу-с и представляю. - Кто это, например?
- Анна Денман.
- Что сие такое за Денман? - Денман?.. Денман... это сие, которое ни за какие коврижки не покупается, Фридрих Фридрихович. Денман - это англичанка, жена скульптора, Джона Флаксмана. А хотите знать, что она сделала? И это расскажу вам. Когда Флаксман женился на ней, ему сказал приятель: "Вы, Флаксман, теперь погибли для искусства". - "Анна, я теперь погиб для искусства?" - говорил, придя домой, Флаксман. "Что случилось с тобою? Кто это сделал?" - встревожилась Денман. "Это случилось в церкви, - отвечал Флаксман, - и сделала это Анна Денман", и все ей рассказал. "Анна Денман не погубит таланта", - отвечала жена и повезла Флаксмана в Рим, во Флоренцию; она одушевляла его; терпела с ним всякую нужду; она сама сделалась художником и вдохновила мужа создать великую статую великого Данте - Данте, которого тоже вела женщина, его бессмертная Беатриче. Понимаете, благодетель мой Фридрих Фридрихович! что для художника возможна подруга, очень возможна; да понимаете ли, какая подруга для него возможна?.. Пусть ваша Клара будет Анною Денман.
- О! очень пусть; очень.
- Ну, вот тогда и еще кто-нибудь, кроме Флаксмана, скажет во всеуслышание, что "жена не помеха искусству". Только ведь, батюшка Фридрих Фридрихович, кто хочет взростить такое чистое дитя, тот не спрашивает дочку: "Кларенька, какой тебе, душечка, дом купить?", а учит ее щенка слепого жалеть, мышку, цыпленка; любить не палаты каменные, а лужицу, что после дождя становится.
- А что ж, я был бы очень рад.
- Э, полноте-ка, пожалуйста! Ну на что вам все это в вашей дочери? Что мы в самом деле такое, все-то какие есть искусники? Ведь уж как вы там хотите, а ваша лисья шуба вам милей Шекспира?.. что? Ей-богу, правда! Не думаете ли вы взаправду, что мы какая-то соль земли? напротив, вы и сами того убеждения, что мы так, что-то этакое, назначенное для вашего развлечения, какие-то этакие брелоки, что ли, к вашей цепочке. Ведь так? Вот этакой меховщик Кун, что ли, который вам шубы шьет, какой-нибудь Никита Селиванович, который своим братом-скотом торгует; банкиры, спекулянты пенькового буяна, да что-нибудь еще в этом роде - вот это люди! Они действительно дела делают, которые все сейчас можно привесть в копейки, они, значит, и нужны; а мы... да в самом деле, пусть черт сам разберет, на что мы? - Ни богу свечка, ни черту ожег.
- Черта не поминай! черта, братец, не поминай! от этого, мужик говорил, худо бывает. Лучше богу помолись, так он тебе и жену даст, - умилительно фамильярничал Фридрих Фридрихович.
- Да; вы небось молитесь!
- А то как бы вы думали?
- Ну, вам и книги в руки. - За это же бог и дал вам Берту Ивановну...
- Копилку свою.
- Да, копилку, и очень красивая копилка; и у вас всегда все пуговицы к рубашкам пришиты, и вы можете спать всегда у белого плечика. - Чудесно!! И всему этому так и быть следует, голубчик. У Берты Ивановны Шульц есть дом полная чаша; у Берты Ивановны Шульц - сундуки и комоды ломятся от уборов и нарядов; у Берты Ивановны Шульц - муж, нежнейший Фридрих, который много что скажет: "Эй, Берта Ивановна, смотрите, как бы мы с вами не поссорились!" Берта Ивановна вся куплена.
Шульц самодовольно улыбнулся.
- Что, угадал ведь я? - продолжал Истомин. - А в будущем у нее и состояние, и почет, и детская любовь, и общее уважение, - так чего же ей бояться или печалиться, и как ей не целовать вас сладко! Не так ли-с?
Шульц с улыбкой качнул головой и проговорил: - Ну, рассуждайте, рассуждайте!
- Да-с, так-с это, именно так-с, - продолжал Истомин, - И все это так именно потому, что сынове мира сего мудрейши сынов света суть, в своем роде. Праздник на вашей улице. Женщины, не наши одни русские женщины, а все почти женщины, в целом мире, везде они одной с вами религии - одному с вами золотому богу кланяются. Всегда они нас продадут за вас, будьте в этом благонадежны.
- А с вами нас обманут?
- Ну, ведь сердце, батюшка Фридрих Фридрихович, не щепка, а праздность, как вам должно быть из прописи известно, есть мать всех заблуждений и пороков. Да и то ведь, что ж обманет... какой там обман?.. пошалит, то есть, безделицу - только и всего. Не убудет же ее оттого, что кто-нибудь ее отметит своим минутным вниманием.
- Ха-ха-ха - отметит! это пустяки называется!
- Да, пожалуй что и в самом деле пустяки.
- Ну, покорно вас благодарю.
- Не за что еще пока, - отвечал небрежно Истомин и непосредственно начал: - Знаете, Фридрих Фридрихович, в человеческой породе бабы-то, воля ваша, должно быть смысленнее самцов.
- Право!
- Право-с. - Вы вон-с изволите говорить, "что нам все нужно разнообразие". Правда? Ведь вы именно это думали: разнообразие, и даже разнообразие именно, в самом узком значении?
- Н-ну... - начал было Шульц.
- Нет, позвольте! - перебил его Истомин. - Я очень устал, и мне говорить не хочется; но уж не знаю, зачем-то, однако, я нахожу нужным заплатить вам за откровенность откровенностью. Вы и вот все такие хорошие люди, как вы (само собою, в искренность этих слов вы верите), - так все такие-то вот люди наши злейшие враги и предатели. Да-с, предатели. Привечая и лаская нас, первые вы стараетесь гадить нам всеми возможными средствами и преимущественно гадить у женщин. Вы им представляете нас чудаками, химеристами, потому только, что мы на вас не похожи, и потому, что вам выгодно делать нас шутами, "Точно, мол, душечка, он интересен - приятно быть с ним вместе; но а представь-ка ты, что бы с тобой было, если бы ты была его, а не моя?" Это все очень умно; с вашей стороны, только очень толсто, нехитро. Женщины вообще ведь по натуре и не очень доверчивы, и не очень робки, и совсем не так целомудренны, как практичны. Запугать вы их нами не запугаете, а любопытство их раздразнить - раздразните, - вот вам и рога за ваши старания.
