Леонид Андреев - Том 1. Рассказы 1898-1903
(ЛН, т. 72, с. 118)
М. Горький ответил 23 декабря 1901 г.: «Бери у меня „судьбу“ и всё, что тебе угодно» (там же, с. 122). Речь шла о русской народной песне «Седина ль моя сединушка…», использованной М. Горьким в повести «Трое», печатавшейся в 1900 г. в журнале «Жизнь».
Рассказ «Книга» предназначался Андреевым для «Журнала для всех», но рукопись его затерялась в бумагах Андреева после произведенного у него на квартире по предписанию московского оберполицеймейстера в ночь на 31 января 1902 г. обыска. Причиной обыска была связь Андреева с членами нелегального студенческого исполнительного комитета Московского университета (см. письма Андреева В. С. Миролюбову от 8 февраля и 24 марта 1902 г. (ЛА, с. 93).
Бездна
Впервые — в газете «Курьер», 1902, 10 января, № 10.
Авторская дата: «Январь 1902 г.», по-видимому, имеет в виду окончательную редакцию этого рассказа, написанного еще в 1901 году. Писатель Е. Янтарев, вспоминая о начале своего знакомства с Андреевым, рассказывал, что Андреев однажды выразил желание побывать на одной из «суббот» в студенческой квартире. Участниками вечеров были начинающий тогда писатель Г. И. Чулков, приват-доцент А. С. Ященко, автор книги «Студенты в Москве» П. К. Иванов и др. Андреев заболел и за два дня до «субботы» прислал для прочтения рукопись «Бездны». Дней через десять Е. Янтарев посетил Андреева на его квартире. Собралось человек двадцать — начинающие авторы, сотрудники «Курьера», студенты. Начался обмен мнениями по поводу рассказа «Бездна». «Л. Н. отстаивал правдоподобие и реальность сюжета, придавал ему универсальный смысл и прямо заявлял, что, по его мнению, всякий человек, поставленный в те же условия, что и Немовецкий, независимо от степени его культурности и классового положения, сделал бы то же: упал бы в „бездну“» («Голос», 1908, 14 апреля, № 8). В тот же вечер, по свидетельству Е. Янтарева, у Л. Андреева говорили о «последнем» его фельетоне по поводу постановки «Трех сестер» в Московском Художественном театре (Линч Джемс. Москва. Мелочи жизни. «Курьер», 1901, 21 октября). Это уточняет дату дискуссии о «Бездне» у Андреева и дату написания рассказа. 24 ноября 1901 г. Андреев известил М. Горького: «„Бездну“ продал „Курьеру“ за 55 целковых» (ЛН, т. 72, с. 110). 28 ноября Андреев познакомил со своим новым рассказом «Среду». «Андреев, — писал Н. Д. Телешов И. А. Бунину, — читал вчера новую вещь (45 минут читал). Очень хорошо и сильно, хотя нужно сократить кое-что и выправить вообще. Молодчина Андреев!» (ЛН, т. 74, кн. 1, с. 532). Сохранилось любопытное свидетельство и о чтении «Бездны» у М. Горького в Крыму 13 января 1902 г. «Когда мы жили в Олеизе, — вспоминала В. Н. Кольберг, — Андреев прислал свой рассказ „Бездна“. После ужина собрались слушать его. Приехавший из Ялты доктор Средин, больной туберкулезом, тоже остался слушать. Алексей Максимович читал сам, впечатление от рассказа было очень сильное и страшно тяжелое» (ЛН, т. 72, с. 576). После чтения Горький отослал рассказ К. П. Пятницкому в Петербург для включения его в готовившееся дополненное издание книги «Рассказов» Андреева в «Знании».
Как и следовало ожидать, напечатание «Бездны», «эпатирующий» финал рассказа произвели ошеломляющее впечатление на читателей и критиков. «Читают взасос, — писал Андреев М. Горькому 19 января 1902 г. — номер из рук в руки передают, но ругают!! Ах, как ругают. В печати пока еще молчат, но из прилагаемой вырезки („Русские ведомости“ — Игнатов) видно, какова будет речь» (там же, т. 72, с. 134). Андреев имел в виду статью «Литературные новости» И. Н. Игнатова («Русские ведомости», 1902, № 17, 17 января), в которой тот, не называя Андреева по имени, утверждал, что «молодой автор», следуя за Г. Мопассаном, создал в погоне за оригинальностью «образцовую гнусность», произвел выстрел по человеческой природе. Шум вокруг «Бездны» приобретал значение литературно-общественного скандала. Все это заставило Андреева выступить в печати с объяснением его намерений и идейного замысла произведения. «Можно быть идеалистом, верить в человека и конечное торжество добра, — писал Андреев, — и с полным отрицанием относиться к тому современному двухногому существу без перьев, которое овладело только внешними формами культуры, а по существу в значительной доле своих инстинктов и побуждений осталось животным <…> Чтобы идти вперед, чаще оглядывайтесь назад, ибо иначе вы забудете, откуда вы вышли и куда нужно вам идти <…> Пусть ваша любовь будет так же чиста, как и ваши речи о ней, перестаньте травить человека и немилосердно травите зверя. Путь впереди намечен людьми-героями. По их следам, орошенным их мученической кровью, их слезами, их потом, должны идти люди — и тогда не страшен будет зверь. Ведь все звери боятся света» («Курьер», 1902, № 27, 27 января).
В том же письме М. Горькому от 19 января 1902 г. Андреев излагает свой план «пустить „Бездну“ во второй книжке вместе с „Антибездной“, которую он хочет „написать в целях всестороннего и беспристрастного освещения подлецки-благородной человеческой природы“» (ЛН, т. 72, с. 135). «Антибездны» Андреев не написал, но, признавая неудачу «эпатирующего» финала рассказа, предоставил слово… герою рассказа студенту Немовецкому:
Милостивый государь
г. Редактор!
Прежде всего позвольте сказать, кто я. Я — герой «Бездны»… Да, да, герой той самой «Бездны», которую написал Леонид Андреев, — студент-техник Немовецкий.
И всё, что написал про меня Леонид Андреев, действительно было, хотя и не так, как он это написал. Я давно начал писать вам о том, что вы прочтете ниже, но затем бросил. Подумал: к чему писать? Того, что написал Леонид Андреев, не то что не уничтожишь пером, а не вырубишь и топором. Да и не один Леонид Андреев обо мне писал. Поносили меня и Буренин, и все кому не лень. Даже приличнейший г. Скабичевский и тот облил меня грязью и объявил, что я представитель той лжеинтеллигенции, которая только на словах что-то проповедует, а на деле оказывается отребьем человеческого рода.
Затем все это как-то затихло, а теперь опять… Нет. Это уж слишком… Я не могу допустить, чтобы это так продолжалось, и объявляю во всеуслышание, что никогда не был повинен в том, в чем меня обвиняет Л. Андреев. Никогда… Я повинен кое в чем, может быть, гораздо худшем, гораздо более гнусном, но не в том.
Теперь расскажу, как все было, расскажу все без утайки.
Сначала, действительно, все было, как описывает Леонид Андреев. Если же и было не совсем так, то у Леонида Андреева оно описано с такой яркостью и силой, что я и сам теперь уже не могу себе представить, чтобы это было как-нибудь иначе. Да, все это так и было. Зиночка бросилась бежать. Вслед за ней кинулись эти проклятые бродяги, а на меня набросился один из них, и через несколько мгновений я, избитый, полетел в овраг. В безумном страхе я искал ее и, неожиданно, наткнулся на ее тело. Я упал подле нее на колени и целовал ей руки, дул ей в лицо, тормошил ее и всячески старался привести в сознание. Я понимал, какому ужасному поруганию подвергли ее, и это сознание, как будто, рождало боль в моей душе. Но все это тонуло в каком-то отчаянии и страхе, что она не проснется, что она умирает. Сердце мое билось, и в мучительной тревоге мысли мои путались в какой-то пестрый хаос. Наконец она глубоко вздохнула и открыла глаза. О счастье, о радость! Она жива и будет жить. И, забыв все на свете, я целовал ее руки и чувствовал, как на них из моих глаз скатывались слеза за слезой. И я поднял ее и помог ей встать. Разорванное платье обнажало ее плечи и грудь, и я старался прикрыть их, насколько возможно. Она, очевидно, еще не вполне пришла в себя и как-то странно озиралась, даже не замечая своего разорванного платья и наготы своих плеч. И вдруг она все вспомнила и поняла… Глаза ее широко раскрылись, из груди ее вырвался стон и, закрывая свою обнаженную грудь трясущимися руками, она с глухим рыданием прильнула ко мне и, точно ища защиты, спрятала свое лицо на моей груди. И вдруг я тоже все понял, понял уже не только умом, не только сознанием, но и всем сердцем, всем своим существом…
И тут-то свершился ужас, который гораздо страшнее всего, описанного Леонидом Андреевым. Я знал головой, что она, Зина, которую я любил, как мне казалось, больше жизни, — я знал, что она страдает и ждет от меня опоры, защиты и утешения. Я знал, что в этот момент я нужен ей, как никогда, и я хотел приласкать ее, пригреть, успокоить и ободрить, и вместо всего этого я чувствовал, как холод какого-то омерзения широкой волной накатывается на меня и леденит мое сердце. Она сделалась мне физически противной, отвратительной и совершенно чужой. Невольно я сделал движение, чтобы оттолкнуть ее, и, когда при этом рука моя коснулась ее обнаженного плеча, я почувствовал холод ее озябшего тела, и мне вдруг показалось, что это тело не просто холодно, а покрыто какой-то омерзительной холодной слизью. И я оттолкнул ее.
