Джозеф Д’Лейси - DARKER: Рассказы (2011-2015)
— Жак! — на лице Этьена Делакруа от ярости вздулись красные вены. Пьер и Франсуа затрепетали при виде разгневанного отца.
— Если ты не сожжешь зверя, как я сказал, сразу после того, как убьешь его, я забуду, что ты мой сын и даже что ты мужчина! Забуду!
От раздражения он стал говорить бессвязно.
— Я прошу вашего прощения, отец, — замолил Жак, пристыженный и встревоженный. — Я забылся.
— Мы все выполним, папа, как и всегда, — быстро сказал Франсуа, и Пьер рассудительно кивнул.
— Скоро взойдет луна, — сказал мсье Делакруа после непродолжительного молчания. В комнате стало темно, пока они говорили. Получив немой знак от отца, Пьер чиркнул спичкой и зажег потускневшую лампу на столе. При поразительном переходе, когда свет рассеял мрачные тени комнаты, Пьер чуть не вскрикнул, увидав изможденные черты отцовского лица. Впервые в жизни он осознал, что сказанное в этот вечер немногим ранее его родителем о своем старении не было ни шуткой, ни присказкой, которую часто повторял мсье Делакруа. Это оказалось правдой. Его отец был стар.
— Вам пора, — сказал Этьен Делакруа. Его добрый взгляд уловил появившееся на миг выражение лица сына. Он глухо постукивал пальцами по краю стола — это был единственный признак его нервного состояния, который он не мог полностью контролировать. — Мсье мэр считает, что волк становится сильнее в полнолуние. А я думаю, что этой ночью его будет легче обнаружить.
Трое повернулись к двери, но едва они достигли порога, мсье Делакруа окликнул старшего:
— На минуту, Пьер. Мне нужно поговорить с тобой.
Молодой человек закрыл дверь за своими братьями и вернулся к столу, пристально глядя на отца.
Мсье Делакруа, казалось, на мгновение забыл, что намеревался сказать. Он склонил голову на грудь, и локон его длинных пепельных волос навис над бровями. Внезапно он выпрямился, словно ему потребовалось огромное усилие воли, чтобы выполнить это простое действие. Пьер вновь поразился эмоциям, которые меняли черты отца.
Он впервые заметил нежность и любовь в глазах, которые иногда, тайком, считал немного жестокими.
— У тебя есть карманное распятие, сын мой?
— Оно в моей комнате.
— Возьми его с собой сегодня. И… не своди глаз с Жака, хорошо? — его голос был непривычно резким от волнения. — Он молод, уверен в себе и… беспечен. Я не хочу подвергать опасности последнего сына твоей матери.
Пьер изумился: в последний раз его отец упоминал мать пятнадцать лет тому назад.
— Ты был хорошим сыном, Пьер. Послушай меня теперь. Держитесь все вместе. Я слышал, это очень дикий зверь и не страшится даже вооруженных мужчин. Береги себя и присматривай за братьями.
— Вы останетесь в безопасности в замке, папа? Вы не вооружены.
— Я вооружен верой в Господа и защищен стенами шато Доре. Когда ты зажжешь огонь под волчьим телом — я буду там.
Он вновь опустил свою львиную голову, и Пьер, не бросая больше любопытных взглядов, удалился.
Мсье Делакруа долго сидел не двигаясь, положив локти на мягкую обивку кресла и обхватив ладонями щеки. Затем он резко поднялся и, подойдя к открытой оконной створке, широко раздвинул занавески. Снаружи длинный, холмистый склон спускался к сумрачному горизонту, уже скрытому драконами ночи, чьи мелкие, мерцающие глаза поочередно мигали, глядя в темную пустоту небес. Торопливые облачка сновали маленькими группами.
В нагромождениях домиков, где жили рабочие мсье Делакруа, горели лампы, но небо в эту минуту было освещено лучше земли. Наступившая тьма, словно живая, звенела среди полей и лугов и тянула огромные когти поперек дорожной ленты.
Вот-вот должна была взойти луна.
Мсье Делакруа отвернулся от створки, быстрыми, уверенными шагами подошел к двери и открыл ее. В холле стояла тишина, лишь со стороны столовой доносился звон посуды — слуги убирали со стола. С быстротой, необычной для человека его возраста, он бесшумно пересек огромный холл и вышел из главного выхода. Узкая гравиевая тропа повела его вдоль замка к дальнему углу здания, где он свернул с нее и пошел по постриженному газону в сторону небольших буковых зарослей.
Ночь стояла теплая и мирная, без единого намека на дождь. Задиристый зефир ворошил густые локоны на его непокрытой голове, под ногами пели сверчки.
В роще становилось все темнее, пока он не вышел на ее середину сквозь спутанные заросли, как человек, проделывавший этот путь множество раз, и обнаружил небольшую поляну, открывшуюся ему под звездами. Здесь было больше света и не чувствовалось ни малейшего бриза. Посреди поляны находилась прямоугольная травянистая насыпь, на краю которой был белый камень, а на нем — имя его жены.
Мсье Делакруа мгновение стоял перед могилой с опущенной головой, а затем упал на колени и начал молиться.
На востоке небо начало проясняться, словно некий великан, несущий факел, приближался огромными шагами из-за края земли. Звезды слабо сопротивлялись превосходящему освещению, и их сила сходила на нет, пока на горизонте завязывалась узкая полоса крепнущего желтого огня.
С его появлением низкая монотонная молитва смолкла — окончание ее, казалось, далось с некоторой трудностью. У мсье Делакруа перехватило дыхание — то ли от горя о не поддающемся изменениям прошлом, то ли от неопределенного предчувствия неминуемого будущего. Дыхание стало затрудненным, и мелкие бисеринки пота образовались на его лице и руках. Молитва превратилась в бормочущие, отрывистые фрагменты речи, лишившись каких-либо узнаваемых фраз. Шепот — и она вовсе прекратилась.
Маленькое серое облако проплыло мимо далекой горной вершины, украдкой скользнуло над границей земли и на минуту уничтожило желтое сияние горизонта. Затем, словно в ужасе, трясясь от собственного безрассудства, оно стремглав улетело в забвение, и огромный золотой диск луны вышел из тьмы, затопившей пейзаж непрерывным ливнем иллюзорных частиц; мелкие пылинки свободно плясали в воздухе.
Мсье Делакруа издал низкий крик, словно рыдающий от боли ребенок. Его отчаянный взгляд был устремлен на тыльную сторону своих ладоней, прижатых к влажному от росы газону. Его пальцы начали костенеть и закругляться на кончиках; он видел длинную грубую шерсть, прорастающую из пор его плоти, — так же, как много раз в этом месяце, после той ночи, когда он уснул возле могилы жены и проспал под пагубным светом луны.
Он откинул назад голову, завывая от ужасного давления на череп, которое он испытывал, — его форма стала меняться и он, казалось, необычайно удлинился. Глаза налились кровью, и пока они углублялись в своих впадинах, его губы подергивались из-за клыков во рту.
Три брата, нервно подрагивающие в тени виноградников, вдруг встрепенулись. Младший, Жак, едва не выронил пистолет с серебряными пулями, данный ему отцом. Откуда-то неподалеку донесся очень громкий звук, искажающийся и возрастающий, а затем распадающийся на эхо под небосводом, несущийся, обрушающийся и погружающийся в сердца всех живых, прямо в души людей, — охотничий клич оборотня.
Перевод Артема Агеева
Олег Кожин
«Снегурочка»
Этнографическая экспедиция попадает в полузаброшенную деревню Маррь, связанную с первыми упоминаниями легенды о Снегурочке. Но реальность может оказаться гораздо страшнее привычной всем сказки…
Рассказ-победитель первого в истории DARKER литературного конкурса «Чертова дюжина».
DARKER. № 7 июль 2013
На первый взгляд Маррь ничем не отличалась от других заброшенных деревушек. Полтора десятка кособоких приземистых домиков, прилипших к обеим сторонам дороги, больше напоминающей временно пересохшее русло бурной реки. Такие места, с легкой руки остряка Лешки Ильина, группа называла «ненаселенными пунктами». Два дня назад они оставили за спиной сразу три таких «пункта». Еще один миновали не далее как вчера. Не было никаких оснований ожидать, что в пятой, наиболее удаленной от цивилизации деревне, еще остались люди. Бог — он троицу любит. Про пятерки никто не говорил.
И все же Сергей Иванович Потапов привел группу в Маррь. Потому что упоминание в монографии Гревингка — это вам не фунт изюму! Сложенная вчетверо ксерокопия брошюры лежала в нагрудном кармане потаповской «энцефалитки», возле самого сердца, и стучала там, как пресловутый «пепел Клааса».
— Да поймите вы! Это же 1850 год! — вещал он на каждом привале, размахивая перед Аленкой и Лехой мятыми перепачканными листами. — Афанасьев эту легенду только через девятнадцать лет запишет! А у Гревингка — вот! Даром что геолог!
Потапов шлепал распечаткой по колену и с видом победителя поправлял очки. Малочисленная группа не спорила. Меланхолично пожимала плечами, хмыкала и продолжала заниматься своими делами. Алена Виртонен, большая аккуратистка и умничка, перепаковывала рюкзак, стремясь достигнуть какой-то запредельной эргономичности, а Лешка Ильин неловко пытался ей помогать. Студенты не разделяли восторгов своего руководителя. Подумаешь, самое раннее упоминание легенды о Снегурочке! Если бы кто-то из них заранее знал, что до зачета семь дней пешего пути… В первую же ночевку Сергей Иванович невольно подслушал, как Лешка, жалуясь Алене на стертую ногу, бросил в сердцах:
