Якуб Колас - На росстанях
Бабека спросил каждого из подсудимых, хотят ли они сказать свое слово суду. Подсудимые отказались. Тогда председатель зачитал судьям несколько вопросов, на которые суд должен был ответить - виновны или не виновны. После этого Бабека объявил перерыв на два часа. Суд пошел в специальную комнату на совещание, проще говоря - на обед, так как опытный в своем деле председатель уже имел в портфеле готовый приговор.
XXXVII
Лобанович вышел из зала суда с таким ощущением, будто у него в голове лежала целая куча намолоченного, но непровеянного зерна. Он весь был полон противоречивых мыслей, чувств, образов, впечатлений.
Было уже около шести часов вечера. С утра Лобанович ничего не ел, и сейчас он первым долгом направился в ресторан. Его привлекла вывеска "Кавказ". Но ничего кавказского в том ресторане не было, и даже хозяин его мало чем по виду отличался от Бабеки - такая же раздвоенная бородка, только не седая, а темно-русая.
Андрей заказал себе чарку горелки и котлеты. Все равно, засудят - пить не доведется, а оправдают - заработает и на выпивку и на закуску. Мысль о том, засудят его или оправдают, не покидала Лобановича. Правду сказать, он был уверен, что его оправдают. Эту уверенность поддержал в нем и адвокат Петруневич, когда в перерыве подошел к Андрею и сказал: "Можете не беспокоиться, нас должны оправдать".
Выпив чарку горелки и закусывая котлетой, не в меру соленой, Андрей вспомнил немного раскисшего Владика и сильного духом Сымона Тургая. "Засудят хлопцев", - думал Андрей. И горячее сочувствие им родилось в его сердце. И действительно, как же так? Он, Андрей, будет оправдан, перед ним откроется широкий мир, а их из зала суда снова поведут в острог, лишат свободы на неизвестное время. Пусть уж лучше и его, Андрея, засудят вместе с ними. И на сердце было бы спокойнее, и имел бы верное представление о тюрьме, о том, как живут в ссылке. Одно дело - знать об этом из рассказов других, из художественной литературы, а другое дело - пережить, испытать на себе всю царскую "милость" к забитому, угнетенному народу. Только бы не на долгое время осудили и не разлучили бы с друзьями...
У Лобановича было правило - не опаздывать. Пообедав и расплатившись с официантом, он медленно побрел в суд.
Самого главного суд еще не сказал. И Бабека, видимо, был уверен, что оставленный на свободе подсудимый Лобанович никуда не денется, придет выслушать приговор. Даже обидно было от таких мыслей. А что, если взять да повернуть оглобли в другую сторону, дальше от этого зловещего здания? Выйти глухими переулками за пределы города, в поле, и направить свои стопы куда-нибудь на Заславье, на Борисов либо на Игумен? Начали бы читать приговор, прочитали, - Бабека почувствовал бы себя в дурацком положении. Так мечтал Андрей, а ноги несли его все ближе к зданию земской управы.
Возле двери стоял городовой.
- Рано еще! - начальническим тоном проговорил он.
Лобанович окинул городового коротким, строгим взглядам.
- Может, кому и рано, а мне как раз в пору, - и решительно двинулся в дверь.
Городовой растерялся: "Может, сыщик либо начальство какое?.. " - и пропустил Лобановича. Через полчаса начала собираться публика. Теперь вход в зал суда был свободен для всех.
Бабека не зря считался человеком пунктуальным. Ровно в семь часов сорок минут вечера снова раздался громкий голос:
- Встать! Суд идет!
Из той же комнаты и в том же порядке, как и прежде, шли судьи и сословные представители во главе с Бабекой и маршалком Ромава-Рымша-Сабуром. Бабека выглядел еще более важным, чем днем. Владик и Тургай уже были приведены и сидели на скамье подсудимых. Лобанович сидел на прежнем месте.
В зале сразу же воцарилась тишина. Не торопясь, важно поднялся со своего трона Бабека и, держа в руках лист бумаги, приступил к чтению резолюции суда - то же самое, что и приговор, только в более короткой форме. Вначале глуховато, а затем все громче читал Бабека:
- "Тысяча девятьсот восьмого года, сентября пятнадцатого дня.
По указу его императорского величества Виленская судебная палата, по уголовному департаменту, в публичном судебном заседании в составе (перечислялись судьи, сословные представители, прокурор и секретарь), выслушав дело о крестьянах (перечислялись подсудимые, кроме Островца), приговорила - крестьян Лобановича, Лявоника и Тургая заключить в крепость на три года каждого. Судебные издержки по этому делу возложить на осужденных поровну и за круговой их ответственностью, а при несостоятельности всех их принять на счет казны. Вещественные по делу доказательства оставить в делах. Крестьянина Матвея Островца считать оправданным по суду".
Как только чтение резолюции было окончено, Бабека окинул зал взглядом победителя и трубным голосом отдал приказ:
- Осужденного Лобановича Андрея Петрова сейчас же взять под стражу!
Лобанович и опомниться не успел, как к нему подбежал совсем еще молодой и плюгавенький с виду околоточный и схватил его за руку.
- Чего ты прыгаешь, как петух, и хватаешь меня? Я же не убегаю. Лобанович спокойно, но с силой освободил руку. - Арестовать не умеешь, служака! - насмешливо проговорил он.
В это время к ним подошел дебелый, плечистый городовой. Он слегка толкнул Лобановича.
- Ну, иди! - начальнически скомандовал он.
- Вот это слово! - проговорил Лобанович и в сопровождении городового покинул зал.
Конвойные вывели Тургая и Владика. Лобановича присоединили к ним, но городовой от него не отступал. Поодаль торчал околоточный, более солидный, чем тот, который арестовал Андрея.
Вся процессия направилась в сторону острога, который стоял как раз напротив земской управы. Разговаривать друг с другом арестованным запрещалось, они только обменивались короткими взглядами и дружескими улыбками.
Андрею казалось, его друзья остались довольны приговором суда. Теперь уже не приходилось гадать, заглядывать в будущее, какая постигнет судьба. Отбыть три года, а там начнется новая жизнь.
Минут через десять процессия остановилась, подошли к острогу. Высоченные железные ворота снизу метра на два с половиной были сделаны из сплошного железа, а дальше шли толстые металлические штакетины с узкими просветами. Они отгораживали здание острога и контору от внешнего мира. Перебраться через ворота без соответствующих приспособлений было невозможно.
Старший конвойной команды постучал кулаком. В железной стене ворот открылись дверцы, также железные. Оттуда выглянуло усатое угрюмое лицо тюремного привратника. Взглянув на конвой и на арестованных, он молча приоткрыл ворота и молча пропустил всех в контору. Там сидел Рагоза, дежурный помощник начальника тюрьмы. Он принял арестованных, расписался. Конвойные вышли.
Теперь приведенные в острог осужденные назывались просто арестантами.
- Обыскать! - приказал рыжеусый Рагоза с красным от водки лицом.
Два надзирателя привычными, натренированными пальцами обшарили все карманы и одежду от головы до пят. У Лобановича забрали перочинный нож, неизменный спутник грибных походов, бумажник, в котором хранилось рублей пятнадцать денег. Залезли и в кошелек, где было копеек пятьдесят мелочи. Бумажник и кошелек вытрясли, деньги положили на стол. Все отобранные вещи записали в особую книгу.
- Отсидишь свой срок - при освобождении получишь, - объяснил Рагоза Лобановичу.
- Отвести всех в первую камеру на втором этаже, - отдал приказ старший надзиратель Дождик, внешне похожий на известного генерал-губернатора Муравьева.
- Ну, пошли! - скомандовал надзиратель, которому было приказано вести арестантов.
Переступив порог конторы и протиснувшись сквозь другую узкую калитку в воротах, друзья очутились на тюремном дворе и почувствовали себя свободнее.
- Что, не ожидал? - спросил Андрея Сымон Тургай и крепко пожал ему руку.
- И ожидал и не ожидал. Ну, да черт их бери! Лишь бы вместе с вами и на один срок, - ответил Лобанович.
- Правильно говоришь, Андрей, - весело отозвался Сымон.
Уже было темно. Мрачный острог тускло освещался керосиновыми лампочками, от этого окна казались слепыми. На железных прутьях висели торбы, сумочки с арестантским скарбом. Мелькали в окнах и лица обитателей этого жуткого дома, однако казалось, будто это снуют не люди, а их тени. Обитатели темного острога узнали прибывших.
- Сымон! Владик! - доносились голоса из окон, заделанных железными решетками. - Сколько дали?
- Драй! - ответил почему-то по-еврейски Сымон.
Чтобы попасть на второй этаж, нужно было пройти еще одну железную дверь. Она открылась с резким лязгом. По железным ступенькам, скупо освещенным ночниками, поднялись на первый, а потом и на второй этаж, повернули налево. Навстречу шел коридорный надзиратель в черной шинели. Все здесь было черное - и железные ворота, и двери, и одежда надзирателей, и коридор.
- Открывай первую камеру, - сказал надзиратель, сопровождавший осужденных.
