Алексей Писемский - Масоны
Шуми, шуми, послушное ветрило,
Волнуйся подо мной, угрюмый океан!{47}
Эта выдумка Рамзаева очень понравилась всем дамам: они дружно захлопали в ладоши, и одна только Миропа Дмитриевна пальцем не пошевелила: она все время глядела на сидевшую в катере молодую аптекаршу, которая вовсе не показалась ей такой выдрой, как об ней говорили в обществе, а, напротив, Миропа Дмитриевна нашла ее очень интересною, так что подозрение насчет Аггея Никитича снова в ней воскресло, и она решилась наблюдать за ними; но Аггей Никитич сам тоже был не промах в этом случае, и когда подъехали к саду, то он... Впрочем, прежде всего я должен описать сад, который был действительно между соседними помещичьими садами замечателен по той причине, что владелец его - Дмитрий Васильич Кавинин, теперь безногий и почти безрукий подагрик, всю молодость прожил в Англии, где, насмотревшись на прихотливые сады, задумал, переселясь на житье в деревню, устроить у себя сад чисто в английском вкусе и, будучи человеком одиноким и богатым, выписал садовника-англичанина, который оказался хоть пьяницею великим, но мастером своего дела. Англичанин прежний запущенный барский сад разбил по новому и математически-правильному плану, устроил твердые дорожки и газоны, которые своею гладкостью напоминали ковры, тем более, что местами они были украшены цветными клумбами, обложенными затейливыми глиняными рамками. На одном из таких газонов в несколько глухом месте сада, по рисунку самого Кавинина, было сделано из цветных клумб как бы нечто похожее на масонский ковер, в средине которого высилась мраморная тумба, тоже как бы напоминающая жертвенник масонский; на верхней доске этой тумбы были сделаны солнечные часы. Густо разросшиеся аллеи старого сада англичанин сровнял и подстриг. Такое обновление сада производилось, конечно, лет двадцать тому назад; но Дмитрий Васильич дал англичанину на выучку трех-четырех молодых мальчиков, а потому, когда англичанин умер, или, точнее сказать, опился, то выросшие мальчики, давно превратившиеся из Петрушек и Ванек в Петров и Иванов, до сих пор обрабатывали сад приблизительно в том виде, как преподал им англичанин: русские люди, как известно, сами измышлять не умеют, но зато очень скоро выучивают другими народами придуманное и твердо это запоминают. Когда наше маленькое общество вошло в сад, то за исключением аптекаря и почтмейстера, весьма часто посещавших своего собрата по масонству, остальные все почти ахнули, так как никто из них никогда во всю жизнь свою и не видывал такого прекрасного сада. Сам Дмитрий Васильич сидел в это время на балконе в покойных катающихся креслах: ходить он, по милости подагры, не мог. Вибель представил ему кавалеров и дам. Дмитрий Васильич всех их оприветствовал весьма любезно и попенял только откупщику, зачем тот трудился присылать запасы, и что он должен был бы только известить Дмитрия Васильича, что такие приятные гости желают посетить его сад, тогда, конечно, все бы было приготовлено. На это Рамзаев, извинившись в своем поступке, объяснил, что этот пикник он дает в благодарность своим добрым знакомым и потому просит у Дмитрия Васильича позволения быть немножко хозяином в его саду. "Будьте тут как бы дома!" - отвечал ему тот. Представляя Кавинину вместе с прочими господина Зверева, Вибель чуть ли не сделал при этом некоторого масонского знака, потому что Дмитрий Васильич своей распухшей подагрической рукой долго и крепко пожимал могучую длань Аггея Никитича, а затем последовало все, что обыкновенно следует на всевозможных пикниках. Хворый Кавинин, впрочем, так как ему запрещено было по вечерам спускаться в сад, пожелал играть в преферанс, который составлял единственное его развлечение и в который он до сих пор мастерски играл. Партнерами его вызвались быть откупщица и Миропа Дмитриевна; на другом столе на том же балконе затеяли вист с болваном аптекарь, почтмейстер и ополченец; молодежь же вся хлынула в сад. Лакеи стали разносить чай, после которого все танцующее общество собралось на платформу, и под режимом откупщика начались танцы. Миропа Дмитриевна, сколь ни занята была игрою, взглядывала по временам на танцующих, желая видеть, с кем именно танцует супруг ее; но Аггей Никитич и тут оказал необыкновенную предусмотрительность: первую кадриль он танцевал с одной из толстых дам, несмотря на все отвращение к сей даме, которая, кроме своей безобразной фигуры, носила с собой какую-то атмосферу погребной сыроватости; на вторую кадриль Аггей Никитич пригласил долговязую невесту инвалидного поручика. Пани Вибель, все это подмечавшая, начала, как кажется, немножко дуться на своего поклонника, но Аггей Никитич и это перенес, рассчитывая на вальс, на который пригласил уж пани Вибель. Танец этот они давно танцевали весьма согласно в три темпа, а в настоящем случае оба даже превзошли самих себя; с первого же тура они смотрели своими блистающими зрачками друг другу в очи: Аггей Никитич - совсем пламенно, а пани Вибель хотя несколько томнее, может быть, потому, что глаза ее были серые, но тоже пламенно. Все это ускользнуло от внимания Миропы Дмитриевны отчасти потому, что танцы происходили довольно далеко от нее, а сверх того она перед тем поставила огромный ремиз, благодаря которому ей предстоял значительный проигрыш, ибо игра, из угождения Кавинину, была по десяти копеек за фишку. Танцы, наконец, прекратились, и начал петь хор певцов известную в то время песню:
Гриб-боровик,
Всем грибам полковик,
Под дубом стоючи,
На все грибы глядючи,
Повелел, приказал:
Всем грибам на войну идти.
Молодежь, совершенно не понимавшая скрытого значения сей, по-видимому, простой песни, разбрелась по аллеям сада, но Аггей Никитич опять-таки выдержал принятую им систему осторожности. Он к пани Вибель не подходил даже близко и шел в толпе с кем ни попало, но зато, когда балкона стало не видать, он, как бы случайно предложив пани Вибель свою руку, тотчас же свернул с нею на боковую дорожку, что, конечно, никому не могло показаться странным, ибо еще ранее его своротил в сторону с своей невестой инвалидный поручик; ушли также в сторону несколько молодых девиц, желавших, как надо думать, поговорить между собою о том, что они считали говорить при своих маменьках неудобным. Аггей Никитич между тем вел свою даму все далее и далее; мрак начал их окружать полный, и Аггей Никитич вдруг обнял пани Вибель, приподнял ее, как перышко, кверху и поцеловал. Она прильнула своими устами к его устам и стремительно повторила свой прежний вопрос:
- Вы ходите к мужу учиться только масонству?
- Нет! - отвечал ей на этот раз совершенно откровенно Аггей Никитич. А вы тоже для масонства слушаете поучения вашего мужа?
- О, нисколько, - отвечала, нервно рассмеявшись, пани, - я слушаю, чтобы видеть вас!
- Вы не женщина, а божество! - мог только воскликнуть Аггей Никитич и снова обнял пани Вибель с таким сильным увлечением, что та поспешила отстраниться от него и произнесла:
- Вы безумствуете! Опомнитесь, где мы...
- Для меня это все равно! - отвечал Аггей Никитич: его многообильная кровь прилила ему окончательно в голову.
- Но для меня не все равно; поверните назад! - приказала ему пани Вибель.
Аггей Никитич хоть и дышал тяжело, но повернул. Руки у обоих ходенем ходили.
- Неужели, - проговорила пани Вибель, когда они стали подходить к освещенным аллеям, на которых виднелись некоторые из гуляющих, - вы еще сомневаетесь, что я уже ваша?
- Нет, не сомневаюсь, - отозвался Аггей Никитич глухим голосом.
Затем пикник кончился, как все пикники. Старики, кончив свою игру, а молодежь, протанцевав еще кадриль, отправились в обратный путь на освещенных фонарями лодках, и хор певцов снова запел песню о боровике, повелевающем другим грибам на войну идти, но...
Не послушались белянки:
Мы-де чистые дворянки,
Неповинны мы тебе
На войну идти;
Отказалися опенки:
У нас ноги сухи, тонки;
Не пошли и мухоморы:
Мы-де сами сенаторы.
Посреди такого всеобщего ликования одна только Миропа Дмитриевна сидела в лодке злая-презлая, но не на мужа, за которым она ничего не заметила, а на этого старого черта и богача Кавинина, которому она проиграла тридцать рублей, и когда ему платила, так он принял ассигнации смеясь, как будто бы это были щепки!
V
В тот самый день, как откупщик праздновал пикник, в Геттингене к отелю "Zur Krone"*, который и тогда был лучшим в городе, подъехала дорожная извозчичья карета. Стоявший около гостиницы гаускнехт{51} ее поспешил отворить дверцы кареты, и из нее вышли Сусанна Николаевна и Егор Егорыч, постаревший, сгорбившийся и совсем, как видно, больной, а вслед за ними, чего, вероятно, не ожидает читатель, появился Антип Ильич. Сей верный камердинер не в первый уже раз был за границей, и, некогда прожив с своим, тогда еще молодым, барином более трех лет в Германии, он выучился даже говорить по-немецки. В настоящую же поездку Егора Егорыча Антип Ильич, видя, до какой степени господин его слаб и недужен, настоял, чтобы его тоже взяли, убеждая тем, что он все-таки будет усерднее служить, чем какие-нибудь иностранные наемные лакеи. Выйдя из кареты и, видимо, прибодряясь, Антип Ильич поспешно сказал гаускнехту, что нужны два большие номера.
