Василий Нарежный - Том 1. Российский Жилблаз
Когда пришло время одеваться к венцу, я с помощию слуги кое-как напялил на себя кафтан и, посмотря в зеркало, чуть не ахнул. Кафтан доставал до самых пят, но зато уже руки мои точно были как бы связанные назад. Но так и быть! К вечеру объявили мне, что как в доме одна карета, в которой поедет невеста, то соблаговолял бы я ехать верхом. Я и на то согласился и в сопровождении человек четырех вооруженных слуг, перекрестясь на все четыре стороны, отправился в путь, горя нетерпением скорее окончить все сии церемонии.
Глава V Какие нечаянности!Часа через два прибыли мы в церковь. Светильники были возжены; в скором времени явилась прелестная моя невеста, и союз брачный заключен с сердечным удовольствием. Я клялся в вечной верности, но казалось, что она не так-то весело делала свое обещание; и я причел сие обыкновенной женской застенчивости. Я был несказанно весел и, едучи обратно уже рядом с женою, благодарил бога за ниспослание мне такового счастия.
У ворот встретили нас слуги ружейными выстрелами, и я не мог довольно налюбоваться, с какою честию высаживали меня из кареты и провели в покой, где уже стоял стол, обремененный яствами и разными напитками, несмотря, что едоков было только двое, ибо я с удивлением узнал, что никто не был приглашен нам сопиршествовать. Было несколько за полночь, как встали мы из-за стола, и двое слуг под руки повели меня, но не в брачный покой, а в прежнюю мою опочивальню. Я молчал, полагая, что новобрачная на первый раз совестится раздеться в присутствии мужчины. Меня раздели и, к еще большему моему изумлению, советовали одеться в то платье, в котором я приехал. «Так угодно княгине», – представляли они, и сего было довольно, чтоб я беспрекословно повиновался ее воле. Едва облачился я в свое вретище, как и она явилась в прекрасном спальном платье и показалась мне столько прелестною, что я упал к ногам ее и протянул руки для объятия колен ее. Она отпрянула шага на три и сказала величественным голосом: «Умерьте, князь, свои восторги; сядьте и выслушайте меня. Я одна из тех несчастных, которых называют обольщенными. За несколько лет полюбил меня один князь, и я не могла не отвечать ему. Я обокрала почтенного отца и бежала в сию пустыню. Всякий день обещал похититель мой на мне жениться и до сих пор обманывал. Мне стыдно было даже слуг своих быть простою наложницею; а слыша от него неоднократно, что в селе Фалалеевке есть князь Чистяков, я воспользовалась его отсутствием, и следствие вам известно. Я сделалась княгинею. Если же он возвратится сюда и если бы я дозволила вам хотя один раз воспользоваться правами супружества, то мы оба погибнем. Мне нрав его известен! Итак, князь, за труд, который вы для меня предприняли, не откажитесь принять небольшой подарок, и прошу немедленно выйти, да советую и впредь не подходить сюда близко».
Кончив такую речь, она встала, сунула мне за пазуху кошелек, поклонилась и вышла.
Я сидел подобно каменному истукану и, может быть, просидел бы так долго, если бы не явились трое слуг, из коих двое опять взяли меня под руки и повели, а третий прибавлял мне ходу, постукивая кулаком в спину. Мы сошли на двор, там за вороты и, наконец, пошли лесом. Ночь была глубокая. Проливной дождь осенний ведром катился с неба. Сколько я могу чувствовать, так, кажется, меня вели около двух часов, наконец остановились и, проклятые плуты, пожелав моему сиятельству покойной ночи, оставили в дуброве. Хохот их долго раздавался. Я стоял, опершись о дерево, и долго не мог хорошенько опомниться. Когда пришел в чувство, то горесть, близкая к отчаянию, мною овладела. Я произнес только: «Безумец! И ты льстился еще быть счастливым? Здесь твое ложе брачное!» Потом повалился у корня древесного на мокрый мох и листья. Я не чувствовал сырости, хотя, пришед в надлежащее положение души моей, на рассвете увидел, что почти купаюсь в тине. Сильный озноб пронял насквозь мои кости. Дрожа всем телом, встал я и побрел наудачу. Все прежние философские умствования мои исчезли, как исчезает последний луч зари, когда покроется небо громовою тучею. Густота леса беспрерывно меня затрудняла. И как я шел в сильном возмущении, так сказать напролом, то в скором времени прутья нахлестали мне лицо порядочно. Деревенский мой балахон открыл в некоторых местах старые раны, кои залечены были в Фалалеевке. Сапоги равным образом были изувечены, и к закату солнечному один из них напрямки отказался продолжать услуги своему господину. Не только к вечеру, но и к самой ночи не мог я найти выходу из сего проклятого леса. Я начинал думать, что моя невеста была не что иное, как проклятая ведьма, которая решилась погубить своего мужа в сем околдованном месте. Видя ясно, что к вечерней моей трапезе столько же иметь буду припасу, как и к обедней, я выбрал место под развесистою елию, ибо она было возвышеннее других; постлал постелю из обсохших уже листьев, лег на них, призвав в помощь ангела-хранителя, оделся балахоном, во время дня высохшим, и готовился предаться в объятия сна, как, к немалому моему изумлению, в некотором отдалении послышал я басистые голоса, которые беспрерывно произносили «ау! ау!».
«Вот тут-то беда! – сказал я сам себе. – Проклятая ведьма, видно, послала леших задавить меня». Восклицания их час от часу приближались к моему логовищу, и я, видя, что нет спасения, вскочил, накинул на себя балахон и решительно вскарабкался на самый верх ели. Хотя иглы и довольно меня щекотали, однако я, выбрав крепкий и кудрявый сук, сел на него верхом и расположился ожидать окончания моих преследователей. И в самом деле, они с разных сторон сошлись у моей еловой крепости, и один сказал:
– Остановимся здесь отдохнуть.
1-й леший. Ну, плохо нам будет, видно, проклятый ускользнул.
2-й леший. Правду сказать, – я и сам не знаю, за кем и за чем мы целый день рыскали здесь по трущобам.
3-й леший. Разложи-ка огонек, да отогреемся, у меня есть запасная фляжка с винцом.
1-й леший. А у меня добрый кусок жаркого. Я предчувствовал, что не скоро возвратимся.
2-й леший. А у меня на закуску трубка и пузырь табаку.
3-й леший. Дельно! давай раскладывать огонь.
Я испугался не на шутку. Если они меня и не увидят, то, злобные лешие, задушат дымом.
Они начали трудиться, собрали кострик дров, развели огонь, и спокойно лежа на приготовленной мною постеле, кушали со вкусом жаркое, попивая из фляжки, и когда кончили все, то принялись за трубку, которая попеременно переходила из рук в руки. Не евши целый день, с какою охотою согласился бы я называться в их обществе четвертым лешим! Чему я дивился, так было то, что они очень походили на людей и вооружены порядочно. «На что, – думал я, – чертям ружья и пистолеты? Уж полно, не разбойники ли?» Эта мысль показалась мне основательною, и, не знаю отчего, я крепче прижался к дереву. Видно, есть случай, что люди страшнее чертей. От последних есть надежда избавиться силою креста, а от первых иногда и пестом не отделаешься.
Когда кончили они зубную и губную работу, то второй из них сказал к первому:
– Ну, брат, расскажи ж нам теперь об этом чудном деле, вить ты был сам при этом.
Первый согласился и рассказал преподробно последнее мое приключение в доме Харитины: мое венчание, мой торжественный оттуда выход, словом – я в сем плуте признал слугу, который привез меня в сей вертеп мошенников, прислуживал мне и после провожал в спину тумаками.
– Мы возвратились уже в дом на рассвете, – продолжал он, – и, к великому удивлению, услышали в покоях шум, вопль и крик. Мы входим в залу – о ужас! – новая княгиня Чистякова стоит на коленях пред раздраженным князем Светлозаровым.
Князь Гаврило хотел было продолжать и уже раскрыл рот, как с удивлении приметил, что старый Причудин побледнел как снег.
– Как? – сказал он дрожащим голосом, – так вы женились в лесном доме на беспутной женщине, которая убежала от отца с бездельником Светлозаровым?
– Да!
– Какого она роста?
– Выше среднего.
– Волосы?
– Самые темно-русые!
– Глаза?
– Черные, блестящие!
– Не заметили ль на левой ноздре маленького черного пятнышка?
– Как не заметить, когда оно составляло особенную красоту!
– Полно! – вскричал Причудин. – Довольно. Знай! Теперешняя жена твоя есть, – пожалей о мне, благородный человек; пожалей о старом, несчастном друге твоем, – знай, что я должен выговорить, – она есть Надежда, дочь моя!
Он зарыдал горько, закрыл лицо руками и, шаткими шагами пошед в свою моленную, заперся в ней и не выходил во весь день, вечер и ночь.
Князья, отец и сын, остались пригвожденными к своим местам. Они наконец взглянули друг на друга, и князь Гаврило, взяв сына за руку, пожал и сказал сквозь слезы:
– Узнай и ты! Теперешняя жена моя есть твоя незнакомка на паперти святого Николая.
