Анатолий Ким - Стена (Повесть невидимок)
- Гуляете? - вопросил он первое, и нам показалось, что в его голосе сквозит какое-то неожиданное для нас подобострастие, зависть даже...
- Гуляем, - ответила Анна, и в тоне ее ответа прозвучал вызов и даже отдаленные нотки мести...
- А бумаги забрали? - задал священник второй вопрос, и мелодия речи стала совсем иною - суховато и деревянно прозвучал на этот раз его голос среди лесной тишины. Ни дуновения ветерка, ни шелеста листвы...
- Вы имеете в виду свидетельство о венчании? - опережая Анну, поспешил ответить Валентин.
- Да, справочку. И квитанцию об уплате.
- Все получили, за все заплатили, не беспокойтесь, владыка, - на сей раз опередила Анна.
- Меня нельзя называть владыкой, - усмехнувшись хмуроватыми глазами, ответил священник. - Я пока что всего второй священник в церкви.
- Кто-то, наверное, забыл взять документы? - спросил Валентин.
- Да, одна какая-то парочка.
- Может, еще не удосужились подойти? Гуляют возле церкви, вот как мы здесь,
- миролюбиво продолжал Валентин.
- Никого не осталось, все разошлись.
- Вернутся в другой раз, батюшка, уж не беспокойтесь. Они, должно быть, просто очень разволновались при святом таинстве, - ханжеским тоном молвила Анна, и голубые глаза ее отнюдь не благочестиво уставились в черные очи молодого священника. Он слез с роллера, поставил машину на рогатые подножки, снял с головы кепку и, отвернувшись куда-то в сторону, к глубине леса, перекрестился. Затем подошел к нам, причем Валентин, желая загладить нелестное, очевидно, впечатление батюшки от тона и речей Анны, захотел приложиться к его незанятой правой руке - в левой тот держал кепку. Валентин уже свою руку протянул вперед, желая снизу подхватить белую кисть батюшки под ладонь, одновременно нагнулся и, кажется, уже вытянул для поцелуя губы - но священник проворно отдернул свою руку и спрятал ее за спину. Никак не объясняя этой своей немилости по отношению к жениху, батюшка даже не взглянул на него и со строгим видом обратился к невесте:
- Послезавтра обязательно придите ко мне на исповедь. Обоих касается. Надо вам помолиться, покаяться и причаститься.
- Приедем... обязательно придем, святой отец, - давала Анна лживые обещания, проникновенно глядя в глаза священнику. - Как не прийти, нагрешили уж больно много. Надо покаяться, вестимо. Молодой священник сначала как бы через силу усмехнулся - потом внезапно залился звонким хохотом. В курчавой реденькой бороде его просвечивал розовый подбородок, ранняя лысинка надо лбом, в обрамлении длинных волос, сверкнула на солнце синеватым бликом. Батюшка развеселился от столь явного разыгрывания Анною шута горохового, и мы вмиг ощутили большое облегчение на душе - он стал нам понятен, почти ощутился ровесником. Валентин также невольно рассмеялся, глядя на развеселого попа-роллиста, который уже натягивал на голову кепку и вновь козырьком назад - собираясь садиться верхом на машину и мчаться дальше.
- Святым отцом тоже не следует называть меня, не надо этого, - улыбаясь, наставлял он Анну, - пусть так католики называют своих священнослужителей. А мы, православные, всегда помним о своих грехах и не называем себя святыми.
- А как же вас называть прикажете, батюшка? Так нельзя и этак нельзя, искренне попеняла ему Анна.
- Так и называйте... Для всех, в общем-то, я отец Владимир.
- Отец Владимир... А вы женаты, есть у вас супруга, то есть матушка? Где вы живете? И куда вы едете - в город? - засыпала его вопросами Анна.
- В городе и живу. Там у меня временная квартира. Назначен сюда недавно, всего месяц как будет. Квартиру при храме для меня еще не приготовили... Матушки нет, я иеромонах. Пострижен, согласно данному обету, не должен иметь жену, - словно отчитался отец Владимир, усмехаясь, бегло глянув на Анну, на Валентина, затем уставясь темными глазами в глубину белой березовой рощи, насквозь пронзенной сверкающими стрелами солнечных лучей.
- Как же так? Ведь вы такой молодой, - заволновался теперь и Валентин. Извините меня, но я знаю... Не очень-то радостно жить так...
- Вы знаете, как надо жить, чтобы было радостно? - все так же непонятно усмехаясь и глядя в сторону, молвил иеромонах.
- Ну, что вам сказать...
- Нет, не знаете, - решительно перебил отец Владимир; пригнув голову и обе руки возложив на рукояти руля, он принялся ногою гонять дрыгающий рычаг стартера. - И никто не знает, пока не обратимся к Господу. Двигатель схватился, затарахтел, и сквозь его шум лихой мотороллист в длинной рясе, из-под полы которой выставлялись синие джинсы и нога, обутая в новую кроссовку, прокричал напоследок:
- Придите послезавтра оба! Поговорим. Я вас научу... С этим он и отбыл, поехал, видимо, на свою временную квартиру, а мы остались в осиянном лесу, чтобы продолжить день самого большого счастья, какое только могло быть отпущено нам. Однако прерванное внезапным появлением священнослужителя, высокое мгновение прошло безвозвратно, хотя мы еще довольно долго разгуливали по березовой роще, взявшись за руки, и даже нашли несколько хороших грибов, не отходя далеко от машины. Видимо, иеромонах увез на своем мотороллере секрет того, как надо сохранять веселье и радость земного бытия. Он обещал, правда, научить нас этому, но к назначенному времени мы к нему не поехали, а потом и вовсе забыли про уговор с отцом Владимиром. Может быть, именно этому человеку удалось бы спасти нас и решительно повлиять на благополучный исход нашей общей судьбы. Как знать. Однако что надо разуметь под благополучием судьбы? Встречу ли на этом свете двух людей, которые, полюбив друг друга, сделались от этого несчастливы, - или лучше было бы для них совсем не встретиться? И как говорила Анна, вотще надеяться на наших мужичков, которые сами-то боятся жить и вот-вот помрут от своего непобедимого страха. Чем бы смог помочь священнослужитель, отец Владимир, окончательно сброшенному в книге земного бытия со счетов дохода в графу убытков Валентину, давным-давно потерявшему всяческую цель в жизни? Я понимал это и примирился со своей невидимостью в истории славной родины - и, признаться, мне даже нравилось собственное ничтожество. Так было даже удобнее невидимки истории не отвечают за ее пакости... А отец Владимир, в джинсах, верхом на мотороллере, - о Господи, для чего Ты присылал его к нам туда, в белый березовый лес? После венчания мы поехали в Москву и организовали великое переселение почтенного экс-доцента из первопрестольной девяностых годов в провинциальный захудаленький городишко на реке Гусь. И вскоре после этого наступила осень, которую помолодевший, свежекрашеный кандидат филологических наук встретил в качестве учителя истории городской средней школы, где учащихся было не более сотни. Он втайне гордился тем, что сумел стать выше предрассудков и всяческой конформистской дребедени - единственно по зову любви да из-за желания быть счастливым рядом с любимой женщиной, не моргнув глазом перечеркнул всю свою карьеру. Но втайне он разумно предполагал, что с Москвой у него отнюдь не все порвано, ведь квартира московская оставалась за ним (в провинциальную школу его взяли безо всякой волокиты выписки-прописки, с руками, с ногами, ибо за всю историю школы никогда в ней не работал учитель с научной степенью) Москва не терялась окончательно, поэтому не исключалась возможность, что Анна когда-нибудь захочет переселиться в столицу. От такой чести она почему-то сразу же и решительно отказалась - Анна не могла бы тогда и самой себе объяснить, что заставляет ее упрямо отвергать самое естественное выгодное положение, к которому неожиданно подвела ее судьба. Итак, за лето вполне установившись в своих берегах, река нашей мистической страсти потекла более спокойно и размеренно, и уже настала возможность осмотреться и определить, в каком положении и на каком свете мы оказались... Странными и, в сущности, по-людски даже страшными были для каждого из нас два вместе прожитых года. Валентин вполне познал ад душевный, кромешный, когда человеку кажется, что в груди у него все вытлело и там буквально воняет гарью и через ноздри вышибается горючий газ. Только чиркни огненной искрою - и все кругом полыхнет... Может быть, когда-то и впрямь были счастливы в своем самом первом браке монады Анны и Валентина, - и вот после бесконечных преображений и скитаний по разным мирам вновь встретились - на Земле - и узнали друг друга... Но слишком долгое время они, видимо, находились врозь, слишком круто жили по-разному, слишком много любили других. А при встрече обнаружилось, что оба они уже являются безнадежными мутантами. Начиная от людей времен Пушкина, русское общество прошло несколько ступеней мутации, отразившихся на новых поколениях удивительным преображением их природной искренности в чистейшее лицемерие. В результате чего, например, Валентин вначале, в годы оны, стал партийным членом, а потом, когда это членство стало вредным для здоровья, он сжег партбилет. Душа Анны претерпела не менее изощренные операции перемен, итогом которых стало удивительное несоответствие, когда нежная и изящная женщина, чувствующая себя в душе не только человеком пушкинского времени, но и самим Пушкиным - Анна не раз говорила мне, что в ней возродился Александр Сергеевич,- была глубоко несчастна из-за того, что он-то все стихи уже написал в своей другой жизни, а на ее долю остались только чувство оскорбленности, униженности бездушным светским обществом да возможность весело ругаться натуральным русским матом. Но, будучи преподавательницей литературы в школе и аспиранткой в институте, она и тут не могла реализовать свое умение - и проверяла достигнутое за многие годы трудов мастерство исключительно на Валентине. И тем не менее наедине с самой собою она переписывала в специальные интимные альбомы - по примеру таких, какие заводили в пушкинские времена нежные образованные барышни, - любимые стихи почитаемых ею поэтов. Мало того - она делала в этих же альбомах зарисовки, подкрашенные нежной акварелью: иллюстрации к стихам или просто импровизированные рисунки, изображающие различных великосветских красавиц в платьях прошлого века. Когда однажды вечером она показывала мне эти альбомы, мы были в комнате, которая называлась "папиным кабинетом", я долго молча смотрел на Анну, не зная, что и сказать. И наконец с трудом высказал то, в чем должен был признаться уже давно:
