Любовь Миронихина - Анюта
Перед Пасхой мать стала подумывать, у кого бы занять до осени фунта три-четыре муки. Не сидеть же им в такой праздник за пустым столом, надо детям хотя бы по блинку спечь.
- Где ты займешь сейчас? Если у кого и есть последнее, кто тебе даст? сомневалась Настя.
- А вон дед Романёнок, говорят, ездил на заработки со своими девками. Он нам все-таки родня, хоть и дальняя.
- Он с тобой роднился, когда Коля был председателем, а сейчас ты ему не нада. Не клуми голову, не связывайся с Романёнком. Лучше давай так сделаем: нагоним самогоночки и сбегаем на станцию. Что нам стоит пробежаться пятнадцать километров - одна нога здесь, другая там.
- Нет уж, кума, не с нашим носиком зернышки клевать, не с нашей совестью самогонку гнать, - грустно говорила мамка.
И напоминала куме, что еще одну бабу, с Милеева, засудили за самогонку. Свою надежду перехватить до осени хотя бы фунт-другой муки она не оставила и как-то в разговоре с дедом к слову намекнула. А тот возьми да и согласись: пожалуйста, говорит. Мамка удивилась и обрадовалась, подумала, что по доброте душевной, по-родственному.
- Дядь, ты не думай, я же не за так, осенью отдам тебе все до грамма.
- Это само собой, - отвечал Романёнок, глядя куда-то в сторону. - Но у меня, понимаешь ты, в чем дело... дрова кончаются. Дров дюже много идет. И я бы тебе, Сашка, дал мучицы со всем моим удовольствием, если бы ты мне привезла дровец.
- Как дровец? На чем? - не поняла мать.
Дед только плечами пожал: дескать, на чем хочешь, хоть на себе. И тут до матери дошло. она нахмурилась и сердито уставилась деду под ноги. Так они и разговаривали, не глядя друг на друга. Анюта наблюдала со стороны эту сцену и про себя грустно вздыхала: не видать им на Пасху ни блинцов, ни хлебушка.
Простившись с дедом, мать так понеслась к дому, что Анюта за ней не поспевала. Ни словечка не вымолвив, сжав губы в ниточку, направилась сразу к Настиному двору и выкатила старую тележку. Намучившись таскать на себе дрова, крестная приделала к тележке оглобли и приспособилась запрягать корову.
Анюта сразу все поняла и взмолилась:
- Мам, не надо! Суббонька чуть живая, я лучше сама впрягусь и привезу ему эти дрова.
- Хоть ты не терзай мою душу! - закричала мамка.
Отправили Витьку за Романёнком, тот сразу прибежал, очень довольный. Заткнул за пояс топорик, и они отправились в лес.
- Много не накладывай! - сурово предупредила деда мамка. - Корова сильно отощала за зиму.
- Га! На твоей корове только пахать и дрова возить возами, а не на этой тачке! - хохотнул Романёнок.
Суббоня и вправду вышагивала бодренько. откуда у нее только силы брались? Они изо всех сил помогали, подталкивая тележку. Все-таки дед, паразит, нагрузил с верхом. Но с мамкой не поспоришь.
- Хватит! - и решительно сбросила часть.
И Романёнок промолчал. Везти как будто недалеко, но тяжело было толкать в горку. А пока через речку протащили тележку - умучились. Не столько Суббоня, сколько они втроем привезли дрова Романёнку. Сам он вышагивал впереди и на них не оглядывался: мол, моя работа закончилась, а остальное меня не касается. Мать тоже не взглянула на него ни разу.
Они быстро свалили дрова у забора, развернулись и уехали. Даже не стали дожидаться, пока дед отвесит муку. Витьку потом прислали за этой мукой. больно дорого она им стала. А тут еще Настя поджидала их на дороге, уперев руки в боки. Она уже и рот раскрыла, чтобы как следует отчехвостить куму. Но кума сама взмолилась, чуть не плача:
- Ой, Настя, молчи, мы еле живы! Я и сама не рада, дура набитая. Погляди, у меня руки дрожат, и детей, и корову надсадила.
И Настя пожалела ее, весь свой гнев перенесла на Романёнка. Но, выпрягая Суббоньку, не удержалась, предупредила куму:
- Ты думала, отдашь ему долг, и спасибо? Нет уж, милая моя, он с тебя за это одолженье все жилы вытянет, а потом еще не раз вспомянет.
Так оно и вышло, как Настя сказала. На этом дело не кончилось. В воскресенье на Троицу сели они завтракать. Завтракали по-праздничному блинами с простоквашей. Вдруг заходит к ним романёнкова девка, села на сундук. Они удивленно на нее поглядели: никогда она к ним не ходила.
И мамка пригласила ее к столу! Анюта с беспокойством поглядывала на тонкую стопку блинов, оставленных Насте и крестному. А эта краснощекая, мордастая Полька как ни в чем не бывало подсела к столу и стала уписывать, как будто три дня не ела. Они же, романята, каждый день хлеб едят и блины, не то что другие.
- Знаешь, зачем я к тебе, теть Саш? - жуя, сказала Полька. - Батька прислал. пойдем-ка завтра огород вспашем на твоей корове. Там немножко осталось, один краешек, под гряднуе.
- Как это "вспашем"? На нашей корове? - удивилась мамка.
Но тут вспомнила, что это за муку дядька считается. Полька пожала плечами.
- А матушки мои родимые! Как же земля его носит, вашего батьку! Может, мне ему и дровец пару раз привезти? Кулаком его называют, и правда кулак. Никто его, ирода, не пожалел, когда у вас зимой корова пала, только я, дура, пожалела дядьку...
Мать кричала и выговаривала словно в беспамятстве. Все, что долго копилось в ней, вдруг всколыхнулось и выплеснулось в потоке слов. Романёнок стал только поводом. Она помянула про какие-то два мешка с зерном, которые дед украл прямо с поля, когда сын его был председателем. И про то, как он родную сестру заморил голодом и работой, а детки ее по миру пошли...
Полька Романёнкова, как будто другого и не ждала, поспешно доела блин, вытерла рот рукавом и встала:
- Меня послали, теть Саш, я и пришла.
- А я тебе ничего и не говорю. Ты батьке своему передай: ему скоро на тот свет собираться, Бога бы побоялся!
В дверях Полька столкнулась лоб в лоб с крестным и Настей. Крестный удивленно посторонился, пропуская ее, а Настя вмиг поняла, в чем дело. Даже на крыльцо выскочила вслед за непрошеной гостьей и долго высказывала ей в спину:
- Когда Коля дом вам помогал строить и каждый день на стройку бегал, он с вас проценты брал? Ты спроси-ка, спроси своего куркуля. что он тебе на это скажет?
В хате слышен был Настин зычный голосина: кровопийца, иуда! Наверное, и до романёнкова двора долетало. А мамка вдруг опустилась на скамеечку у печки и зарыдала в голос. Анюта не знала, чем ее утешить, так и страдала молча, стоя над нею, глядя на ее склоненную голову.
- Вот еще, из-за такой пакости расстраиваться! Да еще в праздник. Сейчас я тебя, кума, развеселю, - утешала Настя.
И крестный, очень довольный, распахнул полу телогрейки, а там - Настин графинчик с малиновой настойкой. Берегла к Троицыну дню, припрятывала от мужиков.
Усадили мамку за стол, стали праздновать и закусывать остывшими блинами. Настя даже попробовала песню троицкую затянуть. Из окна Анюта видела, что молодежь потянулась на мельницу. Как до войны. Нет, все по-другому.
- Ни веселья прежнего нет, ни многолюдья - жизнь испаряется, погрустнела крестная. - Но ты сходи, Нютка, обязательно, попляши. Твое время настало на гулянки ходить.
Весной сорок восьмого вернулся последний, а может, предпоследний солдат с войны. Еще совсем молодым парнем ушел этот козловский Васька на войну, попал в плен, потом отсидел в лагере - и вот остался цел.
Целый месяц только о нем и говорили в деревнях. Сколько надежд он всколыхнул своим нечаянным возвращением! Вот и Витьке какой-то дурак сказал: так и батька твой может в один прекрасный день явиться. Даже слух прошел, что один мужик со станции видел его на войне.
Этот доброхот брякнул и забыл, а парнишка покой потерял. Замучил дядь Сережу вопросами и каждый день после школы ходил на дорогу встречать. Анюта раз и другой приводила его насильно домой. И ругать-то его не было сил: такой он стоял жалкий и горемычный на этой пустой дороге, в огромных батиных валенках с калошами, овечьем треухе и длинном ватнике, подпоясанном ремнем.
- Печаль ты моя, посинел уже весь и все выглядывает. Кого ты здесь выглядишь, ни души вокруг, - напевала ему Анюта, увлекая за собой.
Весна была гнилая, слякотная, пока до дому дойдешь, ледяной ветер всю душу выполощет. Но дома их ждали теплая печка и интересная книжка на весь вечер. Анюта старалась накормить братца повкуснее и "зачитать" его до дремы. Ничего у нее не получалось: он вставал и ложился с одной мыслью. А однажды расплакался, как маленький:
- Сил нет больше терпеть, когда же дождемся папку!
Надо было его пристыдить, утешить - почему же Анюта промолчала? Давно уже перешел Витька на ее руки. Мать весь день на ферме и на огороде. В сумерках вернется, ляжет на свой топчан лицом к стене и затихнет. Так они и жили.
Анюта первая заметила, что Витькины лицо и руки обметала коричневая корочка. Такое с ним и раньше бывало по весне. До войны фельдшерица делала ему уколы, а в войну немец-доктор давал мази. Но теперь, в распутицу, не добраться было до Мокрого - в больницу или к бабке Шимарихе. В колхозе даже тяжелобольным не давали лошадь.
Еще через несколько дней Витька захрипел и стал покашливать.
