Святослав Рыбас - На колесах
Полетаева отодвинулась от двери.
- Не бойтесь, пройдем, - сказал Никифоров.
Лес понемногу отступал, появились круглые лужайки. За деревьями мелькнуло небо, и затененный лесной коридор вывел на большую поляну.
- Кажется, приехали, - сказал Никифоров.
Полетаева удивленно посмотрела на деревянную картографическую вышку с полуразобранным полком и заросшими кипреем опорами, на лес и, улыбнувшись, вышла.
Она с ожиданием поглядела на него. Никифоров засмеялся и полез на вышку.
Оттуда было далеко видно лес и поля, и то, что ушло, стало сном: на карнизе маленькой красной колокольни с безмятежной грустью гуркают голуби; мальчик сунул в рот два пальца и засвистел, замахал свободной рукой; захлопав крыльями, голуби нехотя взлетели...
Внизу на поляне шла женщина в синей джинсовой юбке и красной кофте с короткими рукавами. Ее темные волосы были заколоты на затылке красной заколкой, и, когда она наклонялась, заколка блестела. Из-под ее ног взлетали синекрылые кобылки и зеленые кузнечики. Никифоров стоял на вышке, смотрел, как женщина срывает высокие ромашки, нивяники, складывает цветок к цветку. Далеко над деревнями плыли маленькие облака, похожие на белых зайцев.
- Что вы там увидели? - крикнула женщина.
Он улыбнулся.
- Слезайте оттуда! - засмеялась она. - Не думаете же вы, что я вас туда загнала?
- Думаю, - ответил Никифоров и спустился.
Она стояла, положив букет на сгиб левой руки. "Так держат ребенка", мелькнуло у него.
- Ну, показывайте, что собрали, - сказал Никифоров. - Запомните, это нивяник. Не просто ромашка, а нивяник. У каждою цветка есть свое имя.
- А для меня это ромашка, - возразила она.
- Нет, это нивяник. Ромашка не такая. - Он огляделся. Рот! Видите, насколько меньше. У нивяника на стебле один цветок, а у пиретрума сразу три. И листья совсем разные.
- А это как называется? - Женщина присела и сорвала маленький голубовато-фиолетовый цветок.
- Герань луговая.
- А вот это незабудка! - показала она. - А это иван-да-марья! Улыбаясь, она поглядела на него снизу вверх. - Правильно?
- Правильно. - Он присел рядом. - А это что? - Наклонил стебель короставника.
Она прикрыла глаза и покачала головой.
- А это? - Коснулся желтой чашечки лютика.
- Лютик! - сказала она.
- А это? - Показал на кукушкины слезы.
Она снова покачала головой.
- Вы не знаете родной природы, - строгим голосом вымолвил Никифоров. Садитесь. Двойка.
- Ну, еще что-нибудь спросите, - сказала она. - Хотите я венок сплету? Из нивяников.
Она села на траву, юбка на бедрах натянулась, оголив колени. Поправив подол, она поджала под себя ноги, выбрала шесть цветков и стала вязать их жгутом, быстро работая пальцами.
Никифоров сел, поднял голову к небу и смотрел на облака.
- Знаете, что я вспомнил? На языческой Руси посылали к предкам посланников: приносили жертвы. И не только на Руси, везде... И их украшали венками из цветов. Цветок - это знак бесконечной жизни.
- Значит, венок - символ жертвы? - спросила она.
- Скорее, знак предкам.
- Ну, вы самый настоящий язычник!
- Язычник, - согласился Никифоров.
Он привстал, подвинулся к ней и опустил голову на ее колени. Полетаева просунула руку под его затылок, приподняла и убрала с юбки остатки ромашек. Он не знал, сбросит она его голову или снова опустит себе на колени. Они смотрели друг на друга, потом она отняла руку и стала доплетать венок.
Он видел сдвинутые темные брови, опущенные уголки рта, голубовато-зеленые жилки на открытой шее. Она подняла руки и надела на себя венок. Он зажмурился, слыша, как бьется в ее коленях кровь, как она дышит и как ее голос звучит сквозь стрекотание певчих кузнечиков: "Ты же знаешь, что потом наступит пустота. Я этого не хочу. Этого не будет, ибо наше время случайно и пора возвращаться".
Он открыл глаза от ее прикосновения.
- Все-таки очень жарко. Еще немного - и солнечный удар, - сказала она.
- У меня уже солнечный удар.
- Все мужчины, как маленькие дети. Неразумные и хитрые.
Никифоров рывком встал, протянул ей руку и помог подняться. Он задержал горячую сухую ладонь, потом она ускользнула. Полетаева повторила:
- Неразумные и хитрые.
- А русалки с венками заманивают неразумных язычников в омут.
Они вернулись к машине. На раскаленной вишневой эмали, как в гладкой воде, отражались их фигуры.
Пока ехали по лесной дороге, Полетаева не сказала ни слова, только отрывала белые крыльца лепестков и бросала в окно.
Никифоров вспомнил, как шел мимо ее дома и как почему-то было стыдно. Только что она была совсем близко, и он касался ее тела. Он подумал, что даже не пытался ее поцеловать. Ему показалось, что она ждала этого. "Она порядочная женщина, - сказал себе Никифоров. - Она ждала, что я просто ее поцелую. Не замечу ее неуступчивости и поцелую". Он не жалел, что не решился. Нечего было себе лгать: он знал, что такое короткая связь, какую пустоту и злобу дарит она. Могло быть, а не случилось. И это не случилось тоже связывало их.
- О чем ты думаешь? - спросил Никифоров.
- О том же, что и ты.
- Тогда ты ведьма... Хотя недавно была русалкой.
- Нет, я не русалка и не ведьма. Просто замужняя женщина. Есть у меня муж. Правда, он сейчас в отъезде. Муж - хорошая защита от случайных знакомых.
- По-моему, тебе не нравится, что ты говоришь.
- Это тебе не нравится. А я иногда напоминаю себе, что я мужняя жена.
- А когда он вернется?
- К Новому году.
- Ну это скоро. Сейчас липы цветут, лето под горку пошло. Новый год совсем скоро.
- Скоро... И будем все начинать сначала... Ну, хватит! Не надо об этом. Расскажи лучше о себе.
- У меня все хорошо.
- Так не бывает.
- Почему не бывает? Сын не болеет, жена не пилит, с тещей нейтралитет. И на работе все в порядке: обещали снять только к концу года.
- Тебе тоже не нравится, что ты говоришь.
Они подъехали к санитарной станции. Полетаева отдала акт. Никифоров увидел, что цвет ее глаз похож на лесную герань. Она надела себе на голову венок, улыбнулась и, уже выйдя, сказала:
- Будь умницей. Все будет хорошо.
Он смотрел, как она уходит свободной прямой походкой, и испытывал глубокое одиночество.
Подул ветер, прикоснулся к кленам и снял несколько желтовато-зеленых листьев. Один лист опустился на лобовое стекло. Никифоров прислушался, не отзовется ли ее голос. Нет. Не отозвался. Был слышен шум далекого автоцентра, находившегося почти в двадцати километрах отсюда.
Он отвез акт, думал быстро уехать домой и не смог уехать.
Его занятия были повторением прошлых занятий и разговоров. Принял на работу двух отслуживших в армии парней, объяснился с мастером Верещагиным, распорядился направить на помощь малярному участку двух женщин из бухгалтерии и отдела кадров. С трудом уговорил их, обошел цех, ответил пятерым заказчикам, почему сорваны сроки ремонта... И так далее.
Но уже со следующего дня Никифоров заметил за собой странную новость: он мысленно разговаривал с Полетаевой. И она отвечала! Ну, это сон, баловство, думал он, это пройдет.
- ...Может, вы вправду хотите загнать нас за Можай? Я готов. Заедем в московскую дирекцию, а потом я в ваших руках. Видите, как лето бежит вприпрыжку... Такие длинные росы! А ведь уже позднее утро. Еще только ильин день, еще целый август впереди, но посмотрите вдаль, что за черная сеть вьется над горизонтом? Это пробные облеты грачей. На Илью до обеда - лето, а после обеда - осень...
Никифоров поехал с Полетаевой в Москву. Его вызвали в дирекцию, а она просто сбежала со своей санитарной станции, и оба понимали, что у них свидание, что они связаны общей тайной, что никакого будущего у них нет. Поэтому и последний летний месяц тоже был с ними как дружеское предостережение.
- Что у тебя нового? - спросила Полетаева.
- Вот еду с тобой... Наверное, там меня не долго продержат. Подождешь? Или сходи в кино, пока я буду объясняться.
- Лучше подожду. Мне будет приятно тебя ждать. - Но, сказав это тоном близкой женщины, она постаралась исправиться и добавила: - Только ты не долго, да?
Та, к которой Никифоров привык, не походила на нынешнюю Полетаеву. Та была свободна в речи, взгляде, одежде. А эта внимательно вглядывалась в него.
- Значит, тебя еще не снимают с работы? - улыбнулась она.
- Зимой снимут, я тебе уже докладывал...
- А что ты тогда станешь делать? Пойдешь учителем ботаники? Не боишься?
- Боюсь? - Он засмеялся. - Чего же бояться? Власть мне не нужна. У меня от нее постоянный голод на людей. Снимут - я сразу выздоровлю.
Полетаева тоже засмеялась:
- Странный ты... Это пройдет. Все наладится, даже не вспомнишь. У памяти хороший вкус.
- Порой мне кажется, что такие, как я, смешны и нелепы. Я жду, что мне дадут медаль...
- Ты гордец, каких свет еще не видывал!
- Какая-нибудь награда мне обеспечена, - сказал Никифоров.
- Наказание - это тоже награда.
Так они переговаривались, развлекаясь в дороге, и спустя час въехали в Москву. Но Москва была только снаружи, а внутри машины по-прежнему оставалось ощущение дороги. Чем больше людей было на улицах, тем незаметнее они становились, и поэтому город был для Никифорова и Полетаевой как будто лесом.
