Ольга Туманова - Плесень
Во второй части строения, большей, был собственно сам убойный цех. В цехе стоял привычный гул. Плавно плыли по воздуху подвешенные на крюках куры. На цементном полу, всегда залитом кровянистой водой, в резиновых сапогах, в огромных уродливых резиновых фартуках стояли женщины и монотонно делали свое дело. Дело было несложное. Курицу, еще живую, хватала одна из женщин с тележки и автоматическим движением руки навешивала шеей на крюк. Затем курицу глушило током, и тушка по транспортеру двигалась дальше к женщине, такой же безлико-резиновой, и та так же равнодушно автоматическим движением руки снимала очередную, еще дергающуюся птицу, надрезала ей под клювом артерию и вновь вешала птицу на крюк. Трепыхаясь, куры плыли по залу, по капле роняя на пол кровь. Иногда часть крови кто-нибудь из женщин собирал в миску и поливал цветы, и ни у кого на фабрике не было таких роскошных цветов, как в убойном цехе.
В конце линии технолог убойного цеха Маркова браковала птицу. Конечно, у всех кур вид был не товарный, ведь растили их не на еду, они исправно несли яйца, и только когда старели и снижали яйценоскость, поступали в убойный. А здесь их уже делили на разные категории, а тех, что больны, сбрасывали с крючка на землю, они пойдут на костную муку. Остальные в магазин, и за ними выстроится возбужденная нервная очередь, и, выбираясь из толчеи, женщины понесут их домой, довольные покупкой.
Линию остановили. Снимая тяжелые фартуки, женщины шли плескаться под раковиной, с удовольствием переобувались в комнатные тапки и рассаживались в красном уголке обедать.
Гвоздарев, начальник убойного цеха, только что вернулся с планерки. Ни на кого не глянув, прошел по цеху нахохлившись, лицо в красных пятнах. И закрылся в своем закутке.
Гвоздарев ехал на планерку с твердым намерением добиться, чтобы мастер по холодильным установкам и сантехник срочно занялись своим делом - неисправным холодильником и прорванными трубами, а прораб прислал людей чинить крышу, но Иванюта и слова сказать ему не дал, тут же вспомнил, что убойный цех несет фабрике одни убытки - куры идут по низкой цене, а затрат на их обработку много - и более других должен быть заинтересован, чтобы вовремя продавали яйцо, за счет которого и живет вся фабрики, и убойный в том числе.
Вот так постоянно, ради высших целей, спасая одно, гробили все, и конца тому не было видно, куда ни глянь.
Гвоздарев, молодой парень, два года назад окончил институт, и с удовольствием согласился на эту должность, от которой умудренные опытом отказались. Ну, а как же. Все-таки, начальник цеха - тут нужны и знания его, и организаторские способности, и... Да ничего и никому не нужно. Он верил в себя, думал, что организует цех в прекрасно отлаженный, бесперебойно работающий механизм, сделает его передовым производством, куда не загонять будут штрафников, а брать на работу по очереди лучших. Теперь руки у него тряслись, как у алкаша, хотя он был не любитель, и даже на праздники не злоупотреблял.
За два года, которые иногда казались ему одним беспрерывным битьем о стенку, Гвоздарев смирился и с липкими мухами - может завхоз и прав, от ядохимикатов вреда будет больше. Но полчища крыс приводили его в бешенство. Однажды все-таки вспыхнет эпидемия, ну, ладно, пусть за то у санитарной службы голова болит. Хотя... и себе не признаваясь, Гвоздарев крыс побаивался. Ладно бы одна пробежала. А то - стая! К тому же, обглоданные крысами куры убытками ложились на убойный, а директор и так корил их постоянно убытками, словно они устанавливают расценки на мясо. Но ведь им государство хоть какую дотацию, а платит, но попробуй только заикнись, мол, где она, та дотация, на что идет?
Шемякин возит яйцо - всех, у кого есть водительские права, Фридман призвал, как военкомат. Но если Шемякин, отбарабанив день на вагоне, не захочет выйти вечером в убойный (А что ему хотеть? Если ему и заплатят дополнительно, то копейки), тогда к утру при такой жаре мясо пропадет. Вечно у них какая-то чехарда с магазинами. Там полки пустые, люди за дохлыми курами давятся, а они мясо сдать в торг не могут. Тысяча причин у них, чтобы продукты гробить. И так гладко говорят, что Иванюта, что Фридман. И про контракт, и про международный престиж, и про договоры, и про бартер для рабочих, и про транспорт. Ну, не могут отдать в торговлю, ладно, допустим, но почему своим рабочим не продать? Через час пусто будет, только скажи.
- Максимыч, обедать иди, - донеслось из цеха. Павел буркнул в ответ, и сам не понял что; не вышел.
Втащили фляги с обедом. На убойный автобус с обедом приезжал, объехав все птичники, и котлеты давно уже раскрошились, и перемешались с кашей, но женщины не шумели. Столовский обед, такой на вид не аппетитный, их не интересовал. Не отказывались от него лишь потому, что его почти полностью оплачивал профком, и отказываться было обидно. Будет что-то вкусненькое - съедят, не будет отдадут собакам. У них свой обед готов. Вкусно пахнет крепкий бульон из свежих курочек, их себе выберут лучше, чем для Иванюты и Фридмана и полчища их блатных. Хотя чего бы Иванюта ел этих замарашек? Ему с бройлерной возят. А уж Фридман, тот каждое утро на бройлерной да на свинокомплексе пасется - живут рабочие в одном поселке, все знают.
Временами птичницы, особенно те, что помоложе и на фабрике работали недавно, начинали шуметь: убойный кур ест, не платит, прибыли наши тратит. Они, каждая в свое дежурство, тоже курочку съедала, у планового и убытки эти были запланированы, но они давали прибыль, они правили бал, а эти - дармоеды. Но тут Иванюта был на стороне убойного, разговоров таких как не слышал, птичницам обещал, конечно, "разберемся", а итээровцам, если и те заикались про воровство, советовал идти работать на убойный и есть кур всласть. Рабочих в убойном цехе всегда не хватало. В основном здесь работали женщины, они и сами час-то болели, стоя целыми днями в резиновых сапогах в воде, и дети у них болели. Привозил Фридман иногда в цех солдатиков, но те были неопытны и больше помогали грузчикам. Одно время здесь работали элтепеешники, но начались новые веяния, и профилакторий перестал направлять своих клиентов на фабрику. И женщины работали месяцами без выходных, а получали почти вдвое меньше птичниц, да и слышали на всех собраниях, что от их цеха одни убытки и они как бы из милости получают от фабрики зарплату.
Скажи женщинам, что они воруют, обидятся и не поймут. Это работать на птице и не есть ее вдоволь? Да на какой фабрике - кондитерской, скажем, нельзя есть шоколад? В каком магазине не варят в перерыв обед из дефицитных продуктов? С какой стройки не несут материал для ремонта квартиры? Хорошо, если б только для своей... С собой выносить - другое дело. Так никто в открытую и не выносит, выносят по-тихому, понимая, что это прегрешение, но прегрешение почти что узаконенное, все несут и не нести? С какой стати? И платить за кур из зарплаты? Да еще и в очереди за ними стоять? И работать в этом аду?
И почему-то всегда так получается, что один и тот же поступок выглядит абсолютно по-разному, если совершаешь его ты, сосед или посторонний. У тебя всегда есть объективные причины, у соседа - смотря, что за сосед, если человек хороший и ты с ним ладишь, ясно, что его жизнь заставляет, если ты с соседом в конфликте, то ясно, что он вор, а уж про тех, что работает на другом производстве и норовит продать тебе втридорога то, что вынес, не заплатив ни копейки, ну, тот, ясно хапуга и гад. Вот, на барахолке, так там, конечно, одни спекулянты торгуют, нет у них ни стыда ни совести. И слов уже не хватает, чтобы высказать все свое возмущение и ими и властями, что не желают порядок в стране навести. Но как можно сравнить вещи, которыми торгуют на барахолке, с курицей, проданной вчера соседке?
А столовая своя, фабричная? Конференции нет без того, чтобы Гулову не ругали взахлеб, навзрыд, до визга. За все: за то что невкусно готовит, за то, что все продукты раздает блатным да бухгалтерии с плановиками. А ведь Римму Михайловну тоже понять надо. Продукты привезут строго по норме, сколько человек на фабрике, столько и отсчитают. Так разве может она все на готовку пустить? Если много привезли сметаны там или творога, то рабочим развезут, конечно, понемножку, чтобы знали, как директор о них заботится. А если мяса кошкины слезы или тот же сыр, или колбаска копченая из расчета всем по кусочку, а директору разве откажешь? Иванюта сам, конечно, не ходит. У того старуха для этого есть, и раньше-то покоя от нее не было, а уж теперь, как она на пенсию ушла - посещение столовой у нее как выход на работу, строго по графику, и ладно б брала себе да директору, а то ей же и детям надо, и знакомой какой, и врачихе, и в аптеку, что ни быть благодетельницей за чужой-то счет? Фридману откажешь? Тот берет, не спрашивая. Заберет и то, что для своих детей было припрятали. Попробуй, не дай бухгалтерии, они в тот же день проверку сделают, и акт составят, что рабочим по куску колбасы не хватило. Плановому не дашь? Тоже хорошо считают, попробуй только откажи в чем-нибудь. А фельдшеру - она каждый день приходит пробу с обеда снимать. Только скажи, что для нее не осталось, сразу обед несъедобным окажется. А профкому? Та и так на конференциях замордовала, а если узнает, что плановикам да бухгалтерии дала что-то, чего ей не оставила, ну... Диспетчеру не дать? А завтра у завхоза "Москвич" сломается или Иванова на сборы увезут, та машину не даст, и на чем продукты везти, на себе? В мастерскую ремонтную не дать - а кто ножи наточит да мясорубку наладит? И так кроме мясорубки да ножей у девчат ничего нет, все вручную. А комиссии - сколько их? И народные контролеры, и санинспекция. Те акт составляют и сумку ставят. Ты им продукты в сумку - они тебе акт. Если фабричные хоть деньги платят, те берут, как пошлину, и спасибо не говорят. А завхоз - он что, спрашивать будет? Он взял да пошел, ведь его машина продукты привозит. Ну и своим девочкам надо, иначе кто у этой плиты раскаленной стоять будет за такие копейки, на которые и не купишь ничего.
