Борис Зайцев - Дальний край
XV
Бывает так, что человек придется, или не придется к дому; Петя именно пришелся.
Несмотря на полную разницу характеров ? его и его соседей, Пете нравился их образ жизни. Считалось, что Алеша учится в Училище Живописи, а Лизавета бездельничает. Но это было не совсем верно. Алеша ходил в Училище и малевал, мастерил иногда и дома, но его нельзя было назвать рабочим человеком. Что–то глубоко–противоположное было в его натуре. Мог он и писать красками, мог сыграть на рояли, выпить в кавказском кабачке, ? но не представишь себе его за трудом упорным, требующим всего человека.
Лизавета же откровенно ничего не делала. Большая, светлотелая, она часами могла валяться на диване, задрав длинные ноги и побалтывая ими, ? и читала романы; прическа ее, разумеется, была на бок, и крючка два на платье расстегнуто. (Ноги свои она любила, ухаживала за ними, хорошо обувала, и когда была в духе, чесала себе одной из них за ухом). Потом куда-то бегала, потом у ней толклись Машеньки, Зиночки и Танюши. Алеша садился за пианино и начинался кавардак. Во всем, что она делала, был нерв, огонь. Жизнь била из нее таким вольным ключом, что Петя даже завидовал.
? Интересно бы посмотреть, ? говорил он ей. ? Бывает так, что вы, например, устанете, вам надоест, немил свет?
? Я тогда вою, ? отвечала Лизавета. ? Ложусь на пол, как собака, и подвываю. Только это редко случается. ? Она задумалась, потом прибавила: ? нет, все–таки бывает. Вы не думайте, что я такая беспутная. Я иногда очень думаю и очень страдаю.
По лицу ее прошла тень, точно она вспомнила что–то тяжелое.
? Я ? дрянь, ? сказала она, ? бездельная мерзавка.
? Не советую к ней приближаться, ? пробормотал Алеша ? он читал в газете о борцах: ? когда она в ущербе.
? Ты тоже дрянь, Алешка, ? спокойно сказала Лизавета: ? просто ты сволочь какая-то. Что я тебе, мешаю? Или пакость какую сделала?
? Это дело другое. А если ты в раже, унять тебя трудно.
И брат был прав. Пете скоро пришлось убедиться в этом. Случилось это утром, когда дома оставались только они вдвоем. Петя готовился к реферату, который должен был читать вечером, Лизавета возилась со шляпой, все было тихо, ? вдруг в квартире, этажом выше, началась возня, потом крик ? и пронзительный детский вопль. Петя не сразу понял, в чем дело, ? вопль продолжался, ? он сообразил, и сердце его сразу заколотилось: бьют ребенка.
Не успел он опомниться, как что–то бурей пронеслось по квартире, хлопнула парадная дверь, и ураган помчался дальше. Задыхаясь, Петя выскочил тоже, и через минуту увидел, как Лизавета молотила кулаками в дверь. Возня стихла, дверь приотворилась. Выглянул человек в жилете, разгоряченный борьбой, и был сразу оглушен ее криком.
? Не сметь! Не сметь, слышите вы, да как вы… негодяй!
Петя успел схватить ее сзади, как–раз в тот момент, когда она размахнулась дать по физиономии.
Едва переводя дух, бледный, Петя крикнул ошеломленному человеку:
? Это безобразие, гадость!
? Пустите меня, ? кричала Лизавета: ? я не маленькая! Я сама знаю, что с ним надо сделать.
? Однако, по какому праву… в чужую квартиру?
Отец семейства был смущен, но начинал приходить в себя и скоро должен был рассердиться.
? По такому! Вас надо излупить самого, как сидорову козу! ? крикнула Лизавета.
Дверь захлопнулась; молча, бледные, они вернулись.
? Негодяй, ? бормотала Лизавета: такой мерзавец, такой мерзавец! И зачем вы меня удерживали? Дала–б ему в морду, помнил бы.
Она сидела на диване, откинув назад голову. Петя в волнении ходил взад и вперед и отчасти даже был согласен с ней: действительно, не стоило удерживать.
Лизавета сидела недвижно. Взглянув на нее через минуту, он вдруг увидел, что глаза у ней закрыты и голова беспомощно свесилась на бок.
Петя испугался, бросился за водой. Потом он узнал, что нередко это с ней бывало: нервная приостановка деятельности сердца.
Через минуту она глубоко, мучительно вздохнула, будто разорвала путы, связывавшие грудь. Но она была слаба, и ему пришлось приподнять, слегка передвинуть ее по дивану, чтобы удобнее легла голова. Полуобняв ее, Петя вновь почувствовал прилив смутной, внеразумной симпатии к этому существу, несколько минут назад столь буйному, а теперь ослабевшему, как ребенок.
Верно, он глядел на нее с лаской; открыв глаза, Лизавета прищурилась, посмотрела на него внимательно, потом вдруг засмеялась, покраснела. Личико ее стало еще нежней, тоньше, и в блеске глаз Петя прочел что–то очень славное и радостное; что именно, он не мог еще сказать, но нечто было, несомненно.
? Ну, лежите смирно, ? сказал он, почему–то тоже улыбаясь и слегка конфузливо. ? А то опять что–нибудь…
Лизавета глубоко вздохнула, приподнялась на локте и спустила вниз ноги; как всегда, платье ее высоко поднялось, и из волос выскочила гребенка.
? Теперь прошло, ? сказала она, потянулась и весело зевнула, как большая, мягкая зверюга. ? Не говорите только Алешке, что я скандалила. А то будет смеяться. Этот Алешка… ? она задумалась: ? такое брехло!
Она села к роялю и заиграла. Тушэ, как и вся она, было мягкое, но ни одной пьесы не могла она сыграть, не сбиваясь с такта: что–то ей мешало.
Петя ушел к себе, хотел продолжать работу, но не мог; слушал Лизавету, слушал глухой шум Москвы, глядел на блиставшие в солнце листья клена, на двух каменных львов на воротах барского особняка, и ему казалось, что эта новая жизнь, новые люди, Лизавета ? отрывают его от прежнего: он становится уже немного другим. Он вздохнул. Хорошо это или нет? Он вспомнил Петербург и подумал, что, пожалуй, и хорошо. Здесь прочнее и проще ему жить. Прежние мысли ? о бесцельности и бессмысленности жизни, приходили реже и не хотелось на них останавливаться. Ответов никаких он не знал, но росло в нем какое–то здоровое, радостное чувство; мысль о самоубийстве вызывала уже смутное, но несомненное неодобрение.
В том роде занятий, который Петя выбрал ? он поступил на юридический факультет ? мелькало тоже что–то иное; он думал теперь об обществе, народе и своей роли в жизни.
Будущее представлялось ему неясно; но отчасти то, что было пережито весной, отчасти Степан, настроение времени ? все толкало в одну сторону. Когда он мечтал наедине, как сейчас, ему казалось, что он будет знаменитым адвокатом, защитником слабых и угнетенных. Например, будет выступать в процессах рабочих против капиталистов или защищать политических. И такое демократическое настроение было в нем, как ему казалось, довольно прочным: Петя решил отныне ездить всегда в третьем классе и возможно реже надевать воротнички.
Однако, их приходилось надеть именно сегодня, по случаю реферата. Предстоящее чтение немного волновало, взбадривало его. И время до пяти часов шло медленно.
Он обедал молчаливо, потом пошел переодеваться; надел чистую тужурку, фуражку и, захватив книги, вышел.
Наступал вечер. По Никитской тащилась вверх конка, краснела на закате Кремлевская башня, у университета зажигали золотые фонари. Студенческое племя ? давняя примечательность и гордость Москвы — брело то в столовую, то на лекции, синее по панелям фуражками. В консерваторию торопились будущие Рахманиновы, с гениальными волосами, скрипками, нотами. Бородачи, нагруженные статистикой, степенно следовали в редакцию. Было сухо, но они шли в галошах.
Петя вошел в университет с Никитской, и через несколько минут сидел уже в аудитории, слегка потирая холодеющие от волнения руки.
Набралось человек сорок. Прибавили электрического света, и около шести вошел руководитель, молодой, толстый адвокат, довольный тем, что вот и он в роде профессора.
? История римского сената? ? спросил он покровительственно. ? Ну–с, пожалуйста: слушаем. ? Адвокат чуть не прибавил: «ваши гости», ? но подумал, что это будет чересчур. Петя готовился тщательно и натащил из разных книжек груду сведений. Но избрал он путь странный: стал описывать власть, полномочия сената чуть не в каждые пятьдесят лет, на протяжении нескольких столетий.
Получилось убийственно. Говорил он плохо, повторялся, общее пропадало в мелочах. Заметив, что всем непроходимо скучно, он сконфузился, покраснел и едва кончил, при всеобщем унынии.
Адвокат чуть не заснул. Он оправил фрак и, когда Петя кончил, лениво слез с кафедры, подошел к нему, добродушно шепнул: «Нельзя так длинно, батенька. Ведь, это знаете…» Он покачал головой, принял официальный вид и, расхаживая взад–вперед на толстых ногах, стал разбирать прослушанное. Он отдавал должное Петиному трудолюбию, обстоятельности, но порицал план, считая его совершенно неудачным.
Петя не возражал. Ему было отчасти стыдно, отчасти почему–то смешно и весело. Он вдруг вспомнил Лизавету, представил себе, что она сделала бы, если–б попала на это собрание?
Когда он возвращался домой, светила луна, был теплый, славный сентябрьский вечер. Петя знал, что дома застанет чай, Лизавету, Алешу, кого–нибудь из козлорогов, ? и будет весело, шумно. Ему представилось, что если–б не Лизавета, возвращаться было бы гораздо скучнее и неприятнее. Потом он вспомнил, как сегодня полуобнял, передвинул ее ? что–то словно обожгло его.
