Аркадий Аверченко - Антология Сатиры и Юмора России XX века
— Ну как же я могу догадаться… (Врешь, милая! Уже догадалась. Иначе зачем бы он взял тебя за руку?..)
— Не догадываетесь? Вы, такая чуткая, такая красивая… — Красота тут, конечно, ни при чем, но — каши маслом не испортишь.
Скачите дальше:
— Вы… не догадываетесь? Вы, у которой сердце звучит, как Эолова арфа, под малейшим порывом налетевшего ветерка, Вы, у которой глаза, как зеркальная лазурь Лаго-Маджиоре, проникающая, как стрела, в самую глубину сознания бедного больного человеческого сердца, бьющегося в унисон с теми тонкими струнами… которая…
Такой разговор требуется минут на шесть.
Ничего, что глупо. Зато складно. Тут тебе и Эолова арфа, и Лаго-Маджиоре, и унисон. Советую напирать не на смысл, а, главным образом, на звук голоса, на музыку.
Очень рекомендуется, не окончив фразы, нервно вскочить, махнуть рукой и, наскоро попрощавшись, уйти.
Это производит впечатление. А кроме того, и из запутанной фразы выкрутитесь.
На третий день смело входите и говорите такую на первый взгляд странную фразу:
— Мэри! (Или Ольга, или Эльза). Что вы со мной делаете?!
— А что такое? Что я с вами делаю?
— Посмотрите на меня (не нужно забывать: еще в передней смахнуть платком пудру с лица. Но — осторожно: жженая пробка под глазами может размазаться). Вы видите?!
— Да, вид у вас неважный… Но разве я виновата?..
— Вы виноваты! Только вы. Вы приходите ночью к моему изголовью, и… и… я больше так не могу!!!
По общечеловеческой логике нужно бы ответить на это так:
— Чего вы ко мне пристали с вашим изголовьем? Мало ли какая ерунда будет вам сниться? Что ж, я за это должна и отвечать?!
Но… ни одна женщина не скажет так. Нужно знать женщину.
Она только воскликнет:
— Боже мой! Но разве я этого хотела?! Мне самой тяжело, что вы так мучитесь…
Слышите? Ей тяжело! Она, значит, вам сочувствует. Она, значит, как говорят профессиональные рыболовы, «зацепилась на крючок».
В этом месте я подхожу к самому деликатному вопросу, о котором мне, при моей застенчивости, трудно и слово вымолвить.
Вы должны ее поцеловать. Только, ради бога, не сразу.
Не обрушивайтесь на нее, как глетчер, не рычите, как бегемот.
Тихо, деликатно возьмите за руки. Приблизьте свои глаза к ее глазам (губы, как известно, покорно следуют за глазами — деваться им некуда). Ближе… Ближе… Загляните в таинственную бездну ее глаз.
И вот — в этой позиции сразу и не разберешь: вы ли ее поцеловали, она ли вас.
Конечно, дальнейших советов я не могу давать. Я слишком скромен для этого. Можете даже, поцеловав, пойти домой — и на этом успокоиться.
* * *Знавал я одного человека, который всю рассказанную мною поэтичную процедуру невероятно упрощал. Именно, оставшись с женщиной наедине, бросался на нее, точно малайский пират, и принимался ее целовать.
Я как-то спросил его возмущенно:
— Как можешь ты так по-разбойничьи вести себя с женщиной? А если получишь отпор? Скандал?!
— Отпор бывал часто. А скандалу не было. Женщина предпочитает молча, без крику, отвесить пощечину.
— Ага! Значит, ты получал пощечины?!
— Ну, от женщины не считается. И потом на 100 женщин — только шестьдесят дерутся. Значит, я работаю в предприятии из 40% чистых. Этого не приносят владельцам даже самые лучшие угольные копи или учетный банк.
— А вдруг жена пожалуется мужу?
— Побоится! Ты не знаешь мужей. Муж никогда не поверит, чтобы человек ни с того ни с сего полез целоваться. «Ага, — скажет он. — Значит, ты перед этим кокетничала, значит, дала повод?!» Нет, это штука безопасная.
Этот пример я привел для того, чтобы сказать, что я отношусь к такой манере ухаживать с отвращением. Я — поэт и нахожу, что всякое красивое чувство не должно быть оптовым — с исчислением процентов прибыли.
Как поэт еще раз говорю: лучший прием для успеха, это — «вы мне снились». Долбите, как детям, пока не подействует.
* * *Другой мой знакомый, как он сам выражался, «работал фарфором». Прием, по-моему, тоже дешевый.
Однажды купил он на аукционе прескверную фарфоровую кошку и китайца, которого если ткнуть в затылок — он начинал мотать головой. С тех пор владелец этих вещей говорил всем дамам, на которых имел виды:
— Старинный фарфор любите?
Какая уважающая себя дама осмелится ответить «не люблю»?
— Люблю, — ответит она.
— Очень?
— Ах, ах, ужасно люблю!!
— У меня есть очень недурная коллекция старинного фарфора. Не хотите ли зайти осмотреть?
— Гм!.. Удобно ли это? Впрочем…
Часто дама, уже собираясь уходить и надевая перед его зеркалом шляпу, вспоминала:
— Да! А где же этот твой знаменитый фарфор?
— А вот там стоит.
Ткни китайца в затылок. Видишь, как забавно? Настоящий, брат, алебастр!
И долго еще после ухода парочки китаец с задумчивой иронией качает видавшей виды головой.
Последний совет: женщина, даже самая бескорыстная, ценит в мужчине щедрость и широту натуры. Женщина поэтична, а что может быть прозаичнее скупости?..
Любящая женщина, которая с негодованием откажется от любой суммы денег, ни слова не возразит вам, если вы купите ей билет в театр или заплатите за нее в кафе.
Один известный мне человек сразу погиб во мнении любящей женщины после того, как, расплачиваясь в кафе, стал высчитывать:
— Два стакана кофе с булочками — 3½ марки. Ты пила белый кофе, я черный — значит, с меня на ½ марки меньше. Да ты откусила своими очаровательными белыми зубками у меня кусок пирожного, приблизительно одну треть, — значит, с тебя еще 20 пфеннигов. С тем, что я платил за тебя в трамвае — с тебя, царица души моей, 2 марки 35 пфеннигов.
Нужно ли говорить, что на таком пустяке этот идиот сломал себе шею, хотя и был красив как бог!
* * *Кстати, вы, может быть, спросите: а где же советы, как ухаживать не за дамами, а за девушками.
Этих советов я не могу дать.
Потому что за девушками не «ухаживают».
Им делают предложение и женятся.
После же женитьбы молодой человек может прочесть мое руководство сначала.
И то, руководство это будет полезно не тому, который женился, а другому молодому человеку — постороннему.
Современники об Аркадии Аверченко
Надежда Тэффи
Началось это приблизительно в 1909 году. Точно не помню. Я годы различаю не по номерам (год номер тысяча девятьсот такой-то), а по событиям.
Время тогда было строгое. Смех не имел права на существование. Допускался только так называемый «смех сквозь незримые миру слезы», пронизанный гражданской скорбью и тоской о несовершенстве человечества.
Как раздражали эти «незримые слезы» Достоевского!
«Никогда еще не было сказано на Руси более фальшивого слова, чем про эти „незримые слезы“».
А ведь как ценил Достоевский Гоголя! Как жил Гоголь в его подсознательном! Не знаю, заметил ли кто-нибудь, что мать Раскольникова звали Пульхерия Ивановна и что в письме своем к сыну упоминала она о купце Афанасии Ивановиче, с которым вела дела. Ведь эти два имени-отчества теперь уже стали нарицательными, дать их Достоевский нарочно никак не мог. Они выскочили оба вместе из его подсознательного, из той потайной душевной кельи, где любовно запечатлелись.
А вот этих «незримых слез» он вынести не мог. Но в русской литературе требование на них укоренилось надолго.
Да, ирония, сатира на нравы — это извольте, но свободный смех, о котором Спиноза сказал, что он «есть радость, а потому сам по себе благо», — это было неприемлемо. Очаровательные юмористические рассказы Антоши Чехонте были прощены автору, только когда он прославился художественной грустью своего таланта.
Где-то на задворках чуть дышали «Стрекоза» и «Осколки». Грубый лейкинский юмор мало кого веселил. В газетах на последней странице уныло хихикал очередной анекдот и острые намеки на «отцов города, питающихся от общественного пирога». При этом были и картинки. У действующих лиц изо рта вылезал пузырь, а на пузыре выписывались слова, которые это лицо произносит. Юмористические журналы продергивали тещу, эту неистощимую тему, свободную от цензурного карандаша.
Не могу указать точно, когда это началось, но в то время, о котором сейчас идет речь, газеты по понедельникам не выходили. И вот один предприимчивый журналист — Василевский He-Буква (этот странный псевдоним произошел оттого, что брат журналиста писал под именем «Василевский Буква») — задумал выпускать по понедельникам литературную газету. Газета имела успех. Я тоже принимала в ней участие, помещая мои первые рассказы. Тогда впервые появились остроумные фельетоны, подписанные именем Аверченко.
