Александр Грибоедов - Сочинения
Отзовитесь словечком. Андрей, обними Чебышева за меня, коли он не в Америке. Друг и брат, напиши ко мне поскорее.
Паскевичу И. Ф., 3 декабря 1828*
<3 декабря 1828. Тавриз.>
Почтеннейший мой покровитель граф Иван Федорович.
Как вы могли хотя одну минуту подумать, что я упускаю из виду мою должность и не даю вам знать о моих действиях. Замедление могло только произойти от продолжительных и бесконечных моих переговоров или от курьеров, которых, вероятно, задерживают в карантинах. Я всякую мелочь касательно моих дел довожу до вашего сведения, и по очень простой причине, что у меня нет других дел, кроме тех, которые до вас касаются. Для большего вашего удовлетворения пересылаю вам мою депешу к Нессельроде под открытою печатью, и всегда буду это делать, кроме таких случаев, которые ни под каким видом уже не могут для вас быть занимательны. Например: о переводчиках, и канцелярских издержках, о подарках, о суммах на постройку квартир и всякий вздор; до сих пор я только об этом писал мимо вас, потому что это касается департамента азиатских дел, и слава богу, что эта чаша вас миновала, у вас довольно таковой дрязги в нашей канцелярии.
Что вы думаете о наших европейских делах? Я не совсем разделяю вашей мысли, чтобы англичане вздумали нам открыто враждовать. У них своих домашних запутанностей много. Глупый министр Wellington, долг необъятный, Ирландия и Португалия в виду. Одно только меня смущает, читанное мною в «Courrier», который, как вам известно, журнал министериальный, где именно сказано, что Россия отказалась от трактата трех держав и преследует собственно свои завоевательные виды. Коли зимою не будет мира1, то я полагаю, что Австрия выставит на границе огромную военную силу и принудит нас сделать то же в отношении к ней. Но хотя это и введет нас в излишние издержки, но тем всё и кончится.
Вот вам депеша Булгарина об вас, можете себе представить, как это радует:
«Граф Паскевич-Эриванский вознесся на высочайшую степень любви народной. Можно ныне смело сказать, что он, победив турок, победил и своих завистников. Общий голос в его пользу. Генералитет высший, генерал-адъютанты, офицеры, дворянство, чиновники, литераторы, купцы, солдаты и простой народ повторяют хором одно и то же: «молодец, хват Эриванский! Вот русский генерал! Это суворовские замашки! Воскрес Суворов! Дай ему армию, то, верно, взял бы Царьград!» и т. п.
Повсюду пьют за здоровье Эриванского: портреты его у всех. Я еще не помню, чтобы который-нибудь из русских генералов дожил до такой славы. Энтузиазм к нему простирается до невероятной степени. В столице против него нет ни одного голоса.
Даже реляции его ужасно как нравятся: они хотя и грешат иногда против грамматики, но идут прямо к сердцу. Рассказ понятный, живой, с душой, с чувством.
Недавно на молебствии за его победы один генерал сказал за новость, что Эриванскому дали Андрея2. – Он взял Андрея, возразил некто, и все повторили: по-суворовски. Одним словом, герой нынешней войны, наш Ахилл-Паскевич-Эриванский. Честь ему и слава! Вот уже с 1827 он гремит победами»3.
А я прибавлю – с 1826. Впрочем, посылаю вам листочек в оригинале. Я для того списал, что рука его нечеткая. Тут же, коли полюбопытствуете, найдете много вредных толков на мой счет г. Родофиникина, моего почтенного начальника, на которого я плюю. Свинья и только.
Расшевелите наше сонное министерство иностранных и престранных дел. Напишите, ваше сиятельство, прямо к государю ваше мнение насчет Аббас-Мирзы, что хорошо бы его вооружить против турков. Я без особого подтверждения начальства не могу на себя это взять. В 1821 году я это очень успешно произвел в действие и получил головомойку от Нессельроде, хотя Ермолов вполне одобрил меня. Так и теперь может случиться. Вы похвалите, а черти меня расклюют.
Да и Аббас-Мирза мне не поверит, покудова я не объявлю ему категорически воли государя императора. Как вы думаете о поездке моего принца4 в Петербург? Я в моей депеше к Нессельроде пишу несколько в духе нашего министерства5. Но вот мое истинное мнение:
1) Допустить его [к] государю императору в Петербург.
2) Велеть ему драться с турками.
3) Обещать торжественно, что мы возведем его на престол, ибо это нам ничего не стоит, упражнение войску в мирное время, издержки пусть его будут, а влияние наше к Азии сделается превозмогающим, пред всякою другою державою.
4) Куруров не уступать ни под каким видом6.
Слава богу (не приписываю моему умению, но страху, который нагнали на всех успехи нашего оружия), я поставил себя здесь на такую ногу, что меня боятся и уважают. Дружбы ни с кем не имею и не хочу ее, уважение к России и к ее требованиям, вот мне что нужно. Собственные Аббас-Мирзы подданные и окружающие ищут моего покровительства, воображая себе, что коли я ему что велю, то он непременно должен сделать. Это хотя и не совсем так, потому что он старый плут, многое обещает, а мало исполняет; но пускай думают более о моем влиянии, чем есть на деле. Теперь стоит только министерству меня поддержать, а если иначе, si on me donne des dégoûts, adieu l'ambition et tout ça qui s'en suit, cela n'est pas ma passion dominante. Zinondali et la Kakhetie valent encore mieux, quoique je n'ai rien au monde qu'une perspective d'avancement et une modique pension qui m'en reviendrait avec le temps[144].
Кому от чужих, а мне от своих, представьте себе, что я вместо поздравления получил от матушки самое язвительное письмо. Только, пожалуйста, неоцененный благодетель, держите это про себя и не доверяйте даже никому в вашем семействе. Мне нужно было вам это сказать, сердцу легче.
Поздравляю вас с полком вашего имени8. Кажется, что вы должны быть довольны этим живым монументом.
Засим следует три просьбы: 1) Осмеливаюсь вашему сиятельству напомнить о моей бумаге № 44 сентября 8-го о моем переводчике Шах-Назарове9. 2) При мне находится для рассылок и для разных поручений дворянин Саломон Кабулов, которого я с собою взял по предварительному сношению с Сипягиным. Не знаю, как и когда доносил вам об этом покойный военный губернатор10, сделайте мне одолжение причислить его куда-нибудь, и чтобы он считался в откомандировке при мне. Аттестаты его посылаю к Устимовичу. 3) Примите в ваше покровительство надворного советника Челяева, который некогда был прокурором в Тифлисе, потом при Сипягине. Он меня об этом не просит, но еще в бытность мою в Тифлисе он очень желал быть лично известным вашему сиятельству11. Все его знают за самого благонамеренного и расторопного человека, сведущего в законах, и, наконец, грузина, каких я мало встречал, с европейским образованием и нравственностию. Притом простите слабости человеческой. Нина тоже обращается к вам с просьбою об нем и, не смея прямо это сделать, стоит возле меня и заставляет меня всеусердно о том при вас стараться. Мне самому смешно, когда вспомню свой собственный стих из «Горя от ума»:
Как станешь представлять к крестишку ли, к местечку,
Ну как не порадеть родному человечку.
Вчера давал мне вечер с штуками и беглербек12, где провозглашали славу вашу во все четыре угла обеденной комнаты. Мать его говорит, что каждый день в молитвах своих вас поминает, для того, что такой великий человек почтил в ней вдову гиланского Гедаст-хана. Вот что значит подарить 5 т. червонцев.
Работа орденов остановилась, потому что золотых дел мастера все к нам перешли в Урдабад. Я уже писал к генералу Мерлини, чтобы на время выслать сюда двоих, уведомляя его, что вместе с тем доношу вашему сиятельству. Оконченная для вас звезда очень великолепна, и пошлется с тем вместе особый чиновник в Тифлис при фирмане шаха и с поздравлением по случаю побед ваших.
Прилагаю здесь несколько строк для тифлисских газет, коли вы одобрите.
Прощайте, ваше сиятельство, расцелуйте вашу жену и детей милых, жаль, что они мало меня знают, Остаюсь вам по гроб преданный
А. Грибоедов.
Я, право, не знаю, как мне быть с моим жалованием, не для собственных издержек, а для экстраординарных по службе. Теперь дышу только двумя тысячами макдональдовских, которые вы мне дали в Ахалкалаках, и из них уже тысяча прожита, а своих ни копейки!!
Главное
Благодетель мой бесценный. Теперь без дальних предисловий, просто бросаюсь к вам в ноги, и если бы с вами был вместе, сделал бы это, и осыпал бы руки ваши слезами. Вспомните о ночи в Тюркменчае перед моим отъездом. Помогите, выручите несчастного Александра Одоевского. Вспомните, на какую высокую степень поставил вас господь бог. Конечно, вы это заслужили, но кто вам дал способы для таких заслуг? Тот самый, для которого избавление одного несчастного от гибели гораздо важнее грома побед, штурмов и всей нашей человеческой тревоги. Дочь ваша едва вышла из колыбели, уже государь почтил ее самым внимательным отличием, Федю тоже, того гляди, сделают камер-юнкером. Может ли вам государь отказать в помиловании двоюродного брата вашей жены, когда двадцатилетний преступник уже довольно понес страданий за свою вину, вам близкий родственник, а вы первая нынче опора царя и отечества. Сделайте это добро единственное, и оно вам зачтется у бога неизгладимыми чертами небесной его милости и покрова. У его престола нет Дибичей и
