Борис Васильев - Завтра была война (сборник)
К подъезду бесшумно подкатила большая черная машина. Молодые люди отпрянули друг от друга, но сообразили, что их не видно. Четверо мужчин вышли из машины; трое сразу же направились в дом, а четвертый остался. И Юра опять медленно придвинулся, опять стал осторожно тискать ее руки. Но Зине почему-то сделалось беспокойно, и руки она вырвала.
– Ну, что ты? Что? – обиженно забубнил десятиклассник.
– Подожди, – сердито шепнула Зина.
Показалось или она действительно слышала крик Вики? Она старательно прислушивалась, но резинки нестерпимо жгли бедра, а этот противный балбес пыхтел в уши. Зиночка отъехала от него, но он тут же поехал за ней, а дальше скамейка кончалась, и ехать Зине было некуда.
– Да отодвинься же! – зло зашипела она. – Пыхтишь, как бегемот, ничего из-за тебя не слышно.
– Ну, и черт с ними, – сказал Юра и опять взял ее за руку.
– Тихо сиди! – Зиночка вырвала руку.
И снова показалось, что крикнули за тяжелыми глухими шторами, не пропускавшими ни звука, ни света. Зина вся напряглась, навострив уши и сосредоточившись. Ах, если бы вместо Юрки сейчас была Искра!..
– Господи, – вдруг прошептала она. – Ну, почему же так долго?
Она и сама не знала, как сказала эти слова. Она ни о чем таком не думала тогда (исключая, конечно, ограбление и возможное насилие над Викой), но интуиция у нее работала с дьявольской безошибочностью, ибо она была настоящей женщиной, эта маленькая Зиночка Коваленко.
Распахнулась дверь подъезда, и на пороге показался Люберецкий. Он был без шляпы, в наброшенном на плечи пальто и шел не обычным быстрым и упругим шагом, а ссутулившись, волоча ноги. За ним следовал мужчина, а второй появился чуть погодя, и тут же в незастегнутом халатике выбежала Вика.
– Папа! Папочка!..
Она кричала на всю сонную, заросшую каштанами улицу, и в крике ее был такой взрослый ужас, что Зина обмерла.
– Понятых позови! – бросил на ходу первый, сопровождавший Люберецкого. – Не забудь!
– Папа! – Вика рванулась, но второй удержал ее. – Это неправда, неправда! Пустите меня!
– Телеграфируй тете, Вика! – Люберецкий не обернулся. – А лучше поезжай к ней! Брось все и уезжай!
– Папа! – Вика, рыдая, билась в чужих руках. – Папочка!
– Я ни в чем не виноват, доченька! – закричал Люберецкий. Его заталкивали в машину, а он кричал: – Я ни в чем не виноват, это какая-то ошибка! Я – честный человек, честный!..
Последние слова он прокричал глухо, уже из кузова. Резко хлопнули дверцы, машина сорвалась с места. Оставшийся мужчина оттеснил Вику в дом и закрыл дверь.
И все было кончено. И снова стало тихо и пусто, и только железно шелестели огрубевшие каштановые листья. А двое еще продолжали сидеть на укромной скамейке, растерянно глядя друг на друга. Потом Зина вскочила и бросилась бежать. Она летела по пустынным улицам, но сердце ее стучало не от бега. Оно застучало тогда, когда она увидела Люберецкого, и ей тоже, как и Вике, хотелось сейчас кричать: «Это неправда! Неправда! Неправда!..»
Она забарабанила в дверь, не думая, что может разбудить соседей. Открыла мама Искры: видно, только пришла.
– Искра спит.
– Пустите! – Зина юркнула под рукой матери, ворвалась в комнату. – Искра!..
– Зина? – Искра села, прикрываясь одеялом и с испугом глядя на нее. – Что? Что случилось, Зина?
– Арестовали папу Вики Люберецкой. Только что, я сама видела.
Сзади раздался смех. Жуткий, без интонаций – смеялись горлом. Зина оглянулась почти с ужасом: у шкафа стояла мать Искры.
– Мама, ты что? – тихо спросила Искра.
Мать уже взяла себя в руки. Шагнула, качнувшись, тяжело опустилась на кровать, прижала к себе две девичьи головы – темно-русую и светло-русую. Крепко прижала, до боли.
– Я верю в справедливость, девочки.
– Да, да, – вздохнула дочь. – Я тоже верю. Там разберутся, и его отпустят. Правда, мама?
– Я очень хочу заплакать и не могу, – с жалкой улыбкой призналась Зина. – Очень хочу и очень не могу.
– Спать, – сказала мать и встала. – Ложись с Искрой, Зина, только не болтайте до утра. Я схожу к твоим и все объясню, не беспокойся.
Мама ушла. Девочки лежали в постели молча. Зиночка смотрела в темный потолок сухими глазами, а Искра боялась всхлипывать и лишь осторожно вытирала слезы. А они все текли и текли, и она никак не могла понять, почему они текут сами собой. И уснула в слезах.
А родители их в это время сидели возле чашек с нетронутым, давно остывшим чаем. В кухне слоился дым, в пепельнице громоздились окурки, но мама Зины, всегда беспощадно боровшаяся с курением, сегодня молчала.
– Детей жалко, – вздохнула она.
– Дети у нас дисциплинированны и разумно воспитаны. – У матери Искры вдруг непроизвольно задергалась щека, и она начала торопливо дымить, чтобы скрыть эту предательскую дрожь.
– Я этого товарища не знаю, – неуверенно заговорил Коваленко, – но где тут смысл, скажите мне? Признанный товарищ, герой Гражданской войны, орденоносец. Ну, конечно, руководство, мог ошибиться, мог довериться. Дочку сильно любит, одна она у него, Зина рассказывала.
Он ни словом не обмолвился, что сомневается в правомерности ареста, но все его существо возмущалось и бунтовало, и скрыть этого он не мог. Мать Искры остро глянула на него:
– Хорошо помню, как Люберецкий не хотел идти на эту должность – три дня уламывали. Уговаривали, просили, доказывали: партия, дорогой товарищ, требует укрепления нашей авиационной промышленности проверенными кадрами. Ты техническое училище окончил! Кому, как не тебе? Еле уломали.
– Уломали, – тихо повторил Коваленко. – А оно вон как. Ошибки не допускаете?
– Я сразу же позвонила одному товарищу, а он сказал, что поступил сигнал. Утром я уточню. Люберецкий – руководитель, следовательно, обязан отвечать за все. За все сигналы.
– Это безусловно, это конечно…
И опять нависла тишина, тяжелая, как чугунная баба.
– Что с девочкой-то будет? – вздохнула мать Зины. – Пока разберутся… А матери у нее нет, ой, несчастный ребенок, несчастный ребенок.
Андрей Иванович прошелся по кухне, поглядывая то на жену, то на мрачно курившую гостью. Присел на краешек стула.
– Нельзя ей одной, а, Оля? – Не ожидая ответа, повернулся к гостье: – Мы, конечно, не знаем, как там положено в таких случаях, так вы поправьте. Извините, как по имени-отчеству?
– Зовите товарищем Поляковой. Относительно девочки я к себе думала, да разве у меня семья? Я собственную дочь и то… – Она резко оборвала фразу, прикурила дымившую папиросу. – Берите. У вас нормально, хорошо у вас.
Встала, с шумом отодвинув стул, точно шум этот мог заглушить ее последние слова. Ее слабость, вдруг прорвавшуюся наружу. Пошла к дверям, привычно оправляя широкий ремень. Коваленко вскочил, но она остановилась. Посмотрела на мать Зины, усмехнулась невесело:
– Иногда думаю: когда же надорвусь? А иногда – что уже надорвалась. – И вышла.
Девочки спали, но видели тревожные сны: даже у Зиночки озабоченно хмурились брови. Мать Искры долго стояла над ними, нервно потирая худые щеки. Потом поправила одеяло, прошла к себе, села за стол и закурила.
Синий дым полз по комнате, в окна пробивался тусклый осенний рассвет, когда мать Искры, которую все в городе знали только как товарища Полякову, затушила последнюю папиросу, открыла форточку, достала бумагу и решительным размашистым почерком вывела в верхнем правом углу:
«В ЦЕНТРАЛЬНЫЙ КОМИТЕТ ВСЕСОЮЗНОЙ КОММУНИСТИЧЕСКОЙ ПАРТИИ (БОЛЬШЕВИКОВ)».Она писала быстро, потому что письмо было продумано до последнего слова. Фразы ложились одна к одной без помарок, легко и точно, и когда лист заполнился, осталось лишь поставить подпись. Но она отложила ручку, вновь внимательно прочитала написанное, вздохнула, подписалась и указала номер партбилета и дату вступления: 1917 год.
Глава 6
В то утро Коваленки впервые за много лет завтракали в полной тишине. И не только потому, что Зиночки не было на привычном месте.
– Я с работы отпрошусь часа на два, – сказал Андрей Иванович.
– Да, конечно, – тотчас же согласилась жена.
Ровно в двенадцать Коваленко вошел в кабинет директора школы Николая Григорьевича. И замер у двери, потому что рядом с директором школы сидела мать Искры Поляковой.
– Триумвират, – усмехнулась она. – Покурим, повздыхаем и разойдемся.
– Чушь какая-то! – шумно вздохнул директор. – Это же чушь, это же нелепица полная!
– Возможно. – Полякова кивнула коротко, как Искра. – Поправят, если нелепица.
– Пока поправят, девочка, что же, одна будет? – тихо спросил Коваленко у директора. – Может, написать родным, а ее к нам пока, а? Есть насчет этого указания?
– Что указания, когда она – человек взрослый, паспорт на руках. Предложите ей, хотя сомневаюсь, – покачал головой директор. – А родным написать надо, только не в этом же дело, не в этом!
