Алексей Писемский - Масоны
- Вы посмотрите, - перешла она уже прямо к делу, - вот какие у меня перчатки!
И Миропа Дмитриевна показала штопанные и расперештопанные перчатки.
- А вот мои башмаки! - продолжала она и высунула из-под платья продырявленный носок своего ботинка.
Откупщица, дама лет пятидесяти, если не с безобразным, то с сильно перекошенным от постоянного флюса лицом, но, несмотря на то, сидевшая у себя дома в брильянтовых серьгах, в шелковом платье и даже, о чем обыкновенно со смехом рассказывала ее горничная, в шелковых кальсонах под юбкой, была поражена ужасным положением Миропы Дмитриевны.
- Но разве ваш муж не дает вам ничего на туалет? - спросила она голосом, исполненным искреннего участия.
- Ему давать не из чего: мы живем только жалованьем, - произнесла с грустью Миропа Дмитриевна.
- Как же это? - проговорила с удивлением и потупляя несколько глаза откупщица. - Вы еще с откупа получаете!
- Ни копейки! - объяснила с оттенком благородства Миропа Дмитриевна.
- Неужели откуп вам не платит? - спросила откупщица с возрастающим недоумением.
- Откуп, конечно, готов бы был платить, - отвечала с печальной усмешкой Миропа Дмитриевна, - но муж мой - я не знаю как его назвать - в некоторых, отношениях человек сумасшедший; он говорит: "Царь назначил мне жалованье, то я и должен только получать".
Говоря это, Миропа Дмитриевна старалась передразнить грубый и, по ее мнению, дурацкий голос Аггея Никитича.
- А о том, как и на что мы должны жить, Аггей Никитич и не помышляет, заключила она.
- Однако как же вы в этом случае поступаете и справляетесь с вашим хозяйством? - сказала с прежним участием откупщица.
- Поступаю так, что ем один только черный хлеб и хожу в худых башмаках.
Миропа Дмитриевна в этом случае лгала бессовестным образом: она ела каждодневно очень лакомые кусочки, так что, не говоря о чем другом, одного варенья наваривала пуда по три в год и все это единственной своей особой съедала; но Аггея Никитича она действительно держала впроголодь, и когда он, возвращаясь из суда с достаточно возбужденным аппетитом, спрашивал ее:
- А что, Мира, мы будем обедать сегодня?
- Да я не знаю, - отвечала Миропа Дмитриевна сентиментальным голосом, что-нибудь там сделано, если только лавочник отпустил в долг.
- Почему же в долг? - осмеливался иногда заметить Аггей Никитич. - Я, кажется, недавно отдал тебе мое жалованье.
- Что же ты, - возражала ему Миропа Дмитриевна тихим и вместе с тем ядовитым голосом, - думаешь, что я куда-нибудь растранжириваю твое великое жалованье? Так, пожалуйста, не давай мне ничего и распоряжайся хозяйством сам.
На слова твое великое жалованье она делала заметное ударение и очень хорошо, конечно, знала, что сам хозяйничать Аггей Никитич не сумеет, да и не захочет. Он же, в свою очередь, совершенно понимал, что все это ему мстят за его бескорыстие по службе, тогда как, по его пониманию, если бы Миропа Дмитриевна была хорошая женщина, то должна была бы похвалить его за то, а не язвить постоянно какой-то нуждой, которой и быть не могло, потому что у Миропы Дмитриевны был собственный капитал, простиравшийся вместе с недвижимыми имениями тысяч до пятидесяти, о чем она имела неосторожность признаться Аггею Никитичу, заманивая его жениться на ней.
Возвращаюсь, однако, к описанию тех отношений, которые установились между Миропой Дмитриевной и откупщицей после их откровенной беседы. Откупщица в то же утро передала мужу своему о стесненном положении Зверевых и, переговорив с ним, сказала Миропе Дмитриевне:
- Если Аггей Никитич не желает получать с откупа, то мы готовы вам платить.
Миропа Дмитриевна при этом сильно смутилась и вспыхнула.
- Но я не смею, боюсь, потому что, если Аггей Никитич узнает это, так я не знаю... он прибьет, убьет меня!.. Он, я вам говорю, сумасшедший человек в этом отношении.
- Да он и не узнает о том! - возразила откупщица. - Это только будет известно Теофилу Терентьичу (имя откупщика), мне и вам, и мы вас просим об одном: растолковать Аггею Никитичу, что нельзя же так поступать, как он поступает с Василием Ивановичем Тулузовым; согласитесь: генерал, откупщик стольких губерний, посажен им в острог, и это, по словам мужа моего, может кончиться очень дурно для Аггея Никитича.
- Разве я того не понимаю, почтеннейшая Анна Прохоровна (имя откупщицы), и не предсказывала Аггею Никитичу, что с ним может быть; но он таить я не хочу пред вами - такой упрямый олух, что когда упрется во что, так надобно очень много времени, чтобы повернуть его в другую сторону.
- Все-таки, значит, вы имеете на него влияние? - проговорила откупщица, хорошо понимавшая силу женской хитрости.
- Конечно, без сомнения! - воскликнула Миропа Дмитриевна. - И как он ни капризен, но в сущности - малый ребенок, который тем только существует, что я вожу его на помочах.
Говоря о своем влиянии на мужа, Миропа Дмитриевна имела целью закрепить свое право получать за это влияние деньги и получать их сколько возможно подольше и побольше.
Вслед за тем откупщица, при первой же уплате месячных денег, напомнила Миропе Дмитриевне:
- Надеюсь, что вашими внушениями облегчится хоть немного участь бедного Василия Ивановича.
- Все, что зависит от меня, я сделаю и имею некоторую надежду на успех, - ответила на это Миропа Дмитриевна и повела с первого же дня незаметную, но вместе с тем ни на минуту не прерываемую атаку на мужа, начав ее с того, что велела приготовить к обеду гораздо более вкусные блюда, чем прежде: борщ малороссийский, вареники, сосиски под капустой; мало того, подала даже будто бы где-то и случайно отысканную бутылку наливки, хотя, говоря правду, такой наливки у Миропы Дмитриевны стояло в подвале бутылок до пятидесяти. Аггею Никитичу, конечно, все это кинулось в глаза.
- Что у нас за праздник сегодня? - сказал он не без иронии.
- Никакого праздника нет, - возразила ему невиннейшим голосом Миропа Дмитриевна, - но наскучило есть одно и то же; живем, никакими удовольствиями не пользуясь; надобно же, по крайней мере, есть, что нам нравится.
- Разумеется! - подхватил Аггей Никитич, очень довольный, с своей стороны, таким взглядом жены.
Не ограничиваясь вкусным обедом и угощением Аггея Никитича наливкой, Миропа Дмитриевна по окончании трапезы хотела было даже адресоваться к нему с супружескими ласками, на которые она с давнего уже времени была очень скупа, и Аггей Никитич, понимая, что это тоже была месть ему, чувствовал за то к Миропе Дмитриевне не гнев, нет, а скорее презрение. "Вот видите ли, чем желает наказать меня", - думал он и не позволял себе, конечно, ни одним намеком потребовать от Миропы Дмитриевны должных мужу нежностей. Но когда она в настоящие минуты сама обратилась к нему с заявлением оных, то он довольно резко уклонился от того. Миропу Дмитриевну это удивило, тем более, что она считала Аггея Никитича до сих пор влюбленным в нее, и внушило ей даже подозрение, нет ли у нее соперницы. "Но кто же мог быть таковою? Неужели служанки заменили ему меня?" - спрашивала она себя мысленно, хотя это казалось ей совершенно невозможным, потому что в услужении у нее были те же дне крепостные рабыни: горничная Агаша и кухарка Семеновна, до того старые и безобразные, что на них взглянуть даже было гадко. "Но Аггей Никитич весьма часто ездил в уезд и, может быть, там развлекался?" подумала она и решилась в эту сторону направить свое ревнивое око, тогда как ей следовало сосредоточить свое внимание на ином пункте, тем более, что пункт этот был весьма недалек от их квартиры, словом, тут же на горе, в довольно красивом домике, на котором виднелась с орлом наверху вывеска, гласящая: Аптека Вибеля, и в аптеке-то сей Аггей Никитич последние дни жил всей своей молодой душой.
Здесь, впрочем, будет нелишним заметить, что когда кто-либо и о чем-либо постоянно мечтает и постоянно одного желает, то вряд ли каждому не удастся осуществить этого желания своего. Главною мечтою Аггея Никитича, как это знает читатель, с самых юных лет было стремление стяжать любовь хорошенькой женщины, и даже, если хотите, любовь незаконную. Такой любви Миропа Дмитриевна, без сомнения, не осуществила нисколько для него, так как чувство ее к нему было больше практическое, основанное на расчете, что ясно доказало дальнейшее поведение Миропы Дмитриевны, окончательно уничтожившее в Аггее Никитиче всякую склонность к ней, а между тем он был человек с душой поэтической, и нравственная пустота томила его; искания в масонстве как-то не вполне удавались ему, ибо с Егором Егорычем он переписывался редко, да и то все по одним только делам; ограничиваться же исключительно интересами службы Аггей Никитич никогда не мог, и в силу того последние года он предался чтению романов, которые доставал, как и другие чиновники, за маленькую плату от смотрителя уездного училища; тут он, между прочим, наскочил на повесть Марлинского "Фрегат "Надежда". Без преувеличения можно сказать, что дрожь пронимала Аггея Никитича, когда он читал хоть и вычурные, но своего рода энергические страницы сего романа: княгиня, капитан, гибнувший фрегат, значит, с одной стороны - долг службы, а с другой любовь, - от всего этого у Аггея Никитича захватывало дыхание. Равным образом не бесследно прошел для него появившийся тогда роман Лермонтова "Герой нашего времени". Сам герой романа, впрочем, не понравился Аггею Никитичу; он сейчас в нем подметил гвардейского ломаку, зато княжна Мери и дама с родинкой на щеке очаровали его. Но вот однажды Аггей Никитич, страдая от мозоли, зашел в аптеку Вибеля и застал там самого аптекаря, который был уже старик, из обрусевших немцев, и которого Аггей Никитич еще прежде немного знал, но не ведал лишь одного, что Вибель лет за десять перед тем женился на довольно молоденькой особе, которая куда-то на весьма продолжительное время уезжала от него, а ныне снова возвратилась. Аггей Никитич подошел к аптекарю и едва только выговорил: "А позвольте вас спросить...", как из дверей в промежутке между шкафами, из коих на одном было написано narcotica*, а на другом - heroica**, появилась молодая женщина, нельзя сказать, чтобы очень красивая лицом, но зато необыкновенно стройная, с чрезвычайно ловкими и грациозными манерами, и одетая совершенно по-домашнему.
