Джозеф Д’Лейси - DARKER: Рассказы (2011-2015)
Сунулся к нему хваленый атаман Михась, погутарить, мол, ты — зверь, я зверь, давай в стае бежать. А Юдин Михасю ответил по-своему: в церкви запер да сжег с церковью. Любил он церкви палить, почерк у него такой был. Ежели вместо села — бойня, а вместо церкви — пожарище, к гадалке не ходи, кто гулял.
Церкви, оно-то, конечно, пережиток прошлого и ловушка для неученого народа, но с имуществом-то зачем?
Остенберг до Октября в Одесском сыске работал, насмотрелся уродов. Эссеров видел, шантрапу, и террористов-безмотивников, которым все равно, кого взрывать.
А таких сроду не смотрел.
И вот задачка: банда юдинская — тридцать сабель, не более, но ад мастерила на широкую ногу. И то, что мало их, оно вдвойне злило: шайка с ноготок, тьфу-растереть, три десятка душегубов, а остановить их сложнее, чем Колчака из Сибири выгнать.
Но нет крови без пользы: лихость Юдина играла на руку. Не спрячет его никто. Ни белоказак, ни гайдамак. Его травинка сдаст, скотина любая сдаст. Хватит, — природа говорит, — землю тебе топтать. Хватит, — повторяет Остенберг. И идет по следам Упыря, близко-близко идет.
— Не человек он вовсе, — местный рассказывает.
Он — местный — жену только что закопал с дочерью. Саблями рубили его женщин юдинцы, а его не убили: чтоб мучался, значит.
— Он от дьявола, разумеете? Он дымится весь — только из ада. И вы его не поймаете, он в аду прятаться станет, у него там свои.
— Что ты несешь, черт старый? — замахивается комбриг Остенберг. — Нет никакого ада, рая нет. Есть война, и будет победа.
Местный молчит, у него руки в мозолях, он апрельскую землю копал, чтобы семью хоронить. Остенберг смягчается. Говорит: не печалься, наши уже взяли Полтаву и Екатеринослав, и Киев.
Он уводит конницу по кровавым следам Юдина: близко Упырь, комиссар, как пес, нюхом его чует. Церквушка сгоревшая на окраине.
Чем ему попы так насолили?
На востоке Колчак, он-то попов любит, он, гад, на Самару, к Волге рвется.
Вот он величина, враг с большой буквы. А что Юдин? Мелочь на карте боевых действий. С точки зрения истории — плевок. Но для Остенберга, бывшего следователя одесской уголовки, Юдин — враг номер один, дело чести.
Куда он уходит, этот Упырь? На запад ему уходить, коли ум есть, в Румынию. Нет, он на юг идет. В Харькове наши, он, безумец, к смерти своей несется.
Нет логики. Как и с церквями, и со зверством этим.
В глаза ему посмотреть бы. В душу ведь не заглянешь, душу церковники выдумали, а вот в глаза и в кишки — можно. Туда Остенберг смотреть хочет.
И догоняет он Юдина, догоняет падлу. На самой границе, недалеко от эссеровского Волчанска.
Внезапно, аж сам удивляется.
Пущай на стороне атамана ад. На стороне Интернационала пулеметы. С тачанок Остенберг стреляет, как махновцы учили. А пулеметы — это вам не девок рубить. Дохнут юдинцы, и кровушка у них людская, и мозги, что из черепов выплывают, обычные.
А вот и сам враг — на черном коне, за спинами дружков гарцует. Лица не разглядеть, далеко.
Нехай пуля разглядит.
Остенберг стреляет. Попадает. Стреляет. В цель. И третий раз туда.
Но Упырь в седле, у комбрига тик начался от злости. А тут дым — откуда столько дыма? Врага не различить за дымовой завесой.
Да что горит-то, мать его растак?
Вслепую рискует Остенберг, но Юдина след простыл.
Скрылся, подонок!
— Да не переживайте вы, Аркадий Моисеевич! Мы две дюжины его брата уложили, сам он ранен. Далеко не ускачет.
Верно говорит ординарец Третьяк.
Пятеро юдинцев с такими ранениями-то. К утру догоним.
А на третий день погони комдив кричит Степке Полищуку:
— И ты туда же, бестолочь? Слухи распускать, негожие для красноармейца? Ты, позорник, мне еще про судный день расскажи, я тебе устрою судный день.
Степка парень хороший, в нем прошлое говорит, он в прошлом в духовной семинарии учился. У всех прошлое есть, не так просто выбросить хлам этот и устремиться налегке в рассветное завтра.
— Я что, — краснеет Степка. — Но ведь правда же. Юдин, он за кого? Он не за тех, не за этих. Не за деньги он. Он за сатану своего! Я не к тому, что есть сатана какой-то, но для Юдина он есть, иначе зачем же такое творить… Вот я и веду, что сатана Юдина хранит, иначе как же он, три пули же вы в него, я сам видел.
— Видел он! — шикает Остенберг. — Я тоже много чего видел. В Одессе видел, при царизме. Взяли мы по наводке шайку, они в доме литераторов собирались, типа поэты-мистики, бледные руки, луна, фонари, Анна Ахматова. У них, поэтов, подвальчик был, а в том подвальчике гробы, ага. Они гробы на кладбище выкапывали, с покойников одежду снимали, наряжались в нее. Я им: что да как? А они, мол, дьяволу служим. И что, спас их дьявол от каторги, как думаешь? Не спас. И Юдина не спасет. А ты бы вот лучше прокламацию прочитал, чем лясы точить.
К вечеру того же дня увидали красноармейцы дом. Он стоял в стороне от дороги, посреди поля, одинешенек. А по пути к нему загнанный черный конь обнаружился.
Берет Остенберг ординарца Третьяка и еще двоих — и к дому. Пальцы на шашке пляшут. Чует, чует зверя.
Странный дом вырос посреди поля, кособокий, недобрый. А старуха встречает их самая обычная.
— Добрый день, мать. Мы — представители единственной легитимной власти, власти большевиков, Красная Конница имени товарища Буденного. Про Ленина чулы?
— Не чула.
Старуха-то не совсем старуха, ей лет пятьдесят, но лицом суха и морщиниста, волосами седа, глазами холодна.
— Так мы вам газеты дадим, почитаете, — Остенберг кивает подчиненным, чтобы дом обошли.
— Я, мил человек, неученая, читать не могу.
— Что ж, вы здесь одна живете, или как?
— Одна.
— А что же, мать, там за лошадка дохлая валяется?
— А это сына моего, — не смущается женщина. — Ко мне в гости сын прискакал.
— И кто же ваш сын, позвольте спросить?
— Так вы его знаете. Васька Юдин. Вы же, небось, мил человек, его и подстрелили.
Выхватывает комбриг наган, сердце стучит сильно, и сила по рукам разливается.
— Где он?
Не боится нагана женщина.
— В сарае.
— Сколько с ним?
— Один он. Друзья его принесли, а сами дальше поскакали. Часа два назад, вы их еще догоните.
«Так вот оно, что, — думает Остенберг, рысцой двигаясь к сараю. — Была-таки логика в маршруте Упыря. Он домой от нас шел, матушку повидать».
Комбриг замирает у сарая, дает немые команды Третьяку. Ординарец вышибает двери ногой и отскакивает от прохода. Ждут красноармейцы, слушают тишину над полем, тишину под большим темнеющим небом.
— Ты здесь, Юдин? Отвечай!
— Не ответит он вам, — смиренно говорит хозяйка странного дома. — Его уже мертвым принесли.
Остенберг недоверчиво хмурится. Заглядывает в сарай. На полу, среди сухих пучков травы лежит тело его врага.
Комбриг входит, не опуская пистолет.
Атаман лежит на спине, одетый в красные шаровары с лампасами и ботфорты. Рубаха расстегнута, глаза открыты. В груди три пулевых ранения. Чуток не хватило пулям, чтобы в сердце попасть.
Комбриг прячет наган.
«Вот ты, значить, какой, Упырь», — думает он. Облегчение и радость смешиваются с досадой. Слишком спокойный конец для человека, столько жизней сгубившего. В родительском доме, рядом с матерью…
Юдин не стар — лет тридцать от силы. Черная борода клином торчит в потолок. Щеки впавшие, волосы, как у монаха длинные, и само лицо, как у монаха, как на черных, засиженных мухами иконах.
— Здоровый, гад, — подает голос Третьяк. — С такими дырками три дня от нас ходил!
Но Остенберга больше интересует другое.
Он опускается на одно колено, смотрит в глаза мертвеца. Там тьма, там нет и никогда не было души. Разные глаза видел комбриг Остенберг, но чтоб голова у него закружилась от бездны в глазах — такого не случалось.
— Не будет у тебя спокойной смерти, атаман, — сквозь зубы клянется Остенберг.
Он вытаскивает из ножен саблю.
— Постойте! — кидается в ноги женщина.
— Да знаешь ли ты, старая, кого родила? Знаешь ли, что творил твой сын? Как он людей мучил: женщин, детей? Какая кличка у него была: Упырь? Ты, сука, знаешь?
— Знаю, пан, — восклицает женщина, потеряв, наконец, контроль. — Все знаю, но и вы знайте, что я мать. Пусть упыриная, но мать! Дайте мне попрощаться с ним. Он шел ко мне, я его много лет не бачила, дайте попрощаться! А потом делайте что надо, он заслужил.
Остенберг отталкивает женщину, плюет, но саблю прячет и выходит на улицу. Красноармейцы — за ним.
— Что задумали, командир?
— Задумал власть советскую укреплять и авторитет Красной Армии поднимать. Голову Упыря по селам повезем. Пусть видят люди, кто их спас. Чтоб другим кровососам неповадно было.
— А дальше что? Станем догонять оставшихся юдинцев?
— Пущай бегают. Мне бегать надоело. На днепровскую линию пойдем, там бои, там австрияки.
