Владимир Короленко - Том 1. Повести и рассказы 1879-1888
— Что это, откуда-то дует… — послышался тихий голос матери. Тогда Михаил повернулся на стуле, и Марк понял, что участь его решена. Поэтому он со злобой отмахнул руку незнакомца и храбро выступил перед удивленными зрителями.
— Он говорит, вот этот… — заговорил Марк громко и с очевидным желанием свалить на мужика целиком вину своего неожиданного появления, — узнай, говорит, что, мне лошадей распрягать или не надо?..
— Кто? Где? — спрашивал отец, повернувшийся на говор.
— Там вот, мужик.
Но мужик в это время предательски отодвинулся к выходной двери и, наполовину скрывшись за ней, политично ожидал конца сцены. Маша, увидев этот маневр, пришла в негодование.
— А ты зачем прячешься? Вот видишь какой: вытолкнул Маркушу, а сам спрятался!..
Это вмешательство выдало всех. Михаил взял с комода свечку, поднял ее над головой и осветил детей.
— Эге, — сказал он, — тут их целый выводок. И дурень Хведько с ними. Хведько, это ты там, что ли?
— А никто, только я. Я бо спрашиваю, чи распрягать мне коней?
— Дурень, запирай двери! — крикнул Михаил. — Да не уходи пока! Погоди там в передней.
Мужик с большой неохотой повиновался.
— Ну, теперь расправа: как вы сюда попали, пострелята? Ты зачем их привел, Хведько?
— А какой их бес приводил… Я вошел спытать, чи распрягать мне коней. Гляжу, а их там напхано целый угол. Вот что! А мне что? Вот и маленькая панночка говорит: «Ты ребеночка привез»… Какого ребенка, чудное дело…
Все засмеялись.
— Ну, теперь вы говорите: как сюда попали?
Оба мальчика угрюмо потупились… Они ждали чего-то необычайного, а вместо того попали на допрос, да еще к Михаилу.
— Мы услышали, что ребеночек плачет, — ответила одна Маша.
— Ну, так что?
— Нам любопытно, — угрюмо ответил Марк, — откуда такое?
— Ого, ого! — сказал на это Генрих, который между тем взял на руки свою Шуру. — Вот что называется вопрос! Спросите у него, — кивнул он на Михаила, — он все знает.
Михаил поправил свои очки с видом пренебрежения.
— Под лопухом нашли, — сказал он, отряхивая свои кудри.
Пренебрежение Михаила задело Марка за живое.
— Глупости, — сказал он с раздражением. — Мы знаем, что это не может быть. На дворе дождик, она бы простудилась.
— Ну вот, одна гипотеза отвергнута, — засмеялся Генрих, — подавай, Миша, другую…
— Спустили прямо с неба на ниточке.
— Рассказывайте… — возразил Марк, входя все в больший азарт. — Видно, сами не знаете. А мы вот знаем!
— Любопытно. Верно, от старой дуры, няньки?
— Нет, не от няньки.
— А от кого?
— От… от жида Мошка.
— Еще лучше! А что вам сказал мудрец Мошко?
— Расскажи, Вася, — обратился Марк к Головану.
— Нет, рассказывай сам. — Вася был очень сконфужен и чувствовал себя совершенно уничтоженным насмешливым тоном Михайловых вопросов. Марк же не так легко подчинялся чужому настроению.
— И расскажу, что ж такое? — задорно сказал он, выступая вперед. — У бога два ангела…
И он бойко изложил теорию Мошка, изукрашенную Васиной фантазией. По мере того как он рассказывал, его бодрость все возрастала, потому что он заметил, как возрастало всеобщее внимание. Даже мать позвала отца и попросила сказать, чтобы Марк говорил громче. Генрих перестал ласкать Шуру и уставился на Марка своими большими глазами; отец усмехнулся и ласково кивал головой. Даже Михаил, хотя и покачивал правою ногой, заложенною за левую, с видом пренебрежения, но сам, видимо, был заинтересован.
— Что же, это все… правда? — спросил Марк, кончив рассказ.
— Все правда, мальчик, все это правда! — сказал серьезно Генрих.
Тогда Михаил, еще на минуту перед тем утверждавший, что ребят находят под лопухом, нетерпеливо повернулся на стуле.
— Не верь, Марк! Все это — глупости, глупые Мошкины сказки… Охота, — повернулся он к Генриху, — забивать детскую голову пустяками!
— А ты сейчас не забивал ее лопухом?
— Это не так вредно: это — очевидный абсурд, от которого им отделаться легче.
— Ну, расскажи им ты, если можешь…
— Ты знаешь, что я мог бы рассказать…
— Что?
Михаил звонко засмеялся.
— Физиологию… разумеется, в популярном изложении… Надеюсь, это была бы правда.
— Напрасно надеешься…
— То есть?
— Ты знаешь немногое, а думаешь, что знаешь все… А они чувствуют тайну и стараются облечь ее в образы… По-моему, они ближе к истине.
Михаил нетерпеливо вскочил со стула.
— А! Я сказал бы тебе, Геня!.. Ну, да теперь не время. А только вот тебе лучшая мерка: попробуйте вы все, с вашею… или, вернее, с Мошкинои теорией сделать то, что, как ты сейчас видел, мы делаем с физиологией… Вы будете умиляться, молиться и ждать ангелов, а больная умрет…
— Ну, умирают и с физиологией, я знаю это по близкому опыту… — сказал Генрих глухо.
— Частный факт, и физиология плохая…
— Этот частный факт для меня — пойми ты — общее всех твоих обобщений. Погоди, ты поймешь когда-нибудь, что значит смерть любимого человека, и частный ли это факт.
— Истина выше личного чувства! — сказал Михаил и смолк. Он понял, что с Генрихом нельзя теперь продолжать этот разговор.
VIIIВ комнате стало тихо. Дети недоумевали. Они не поняли ни слова из того, что говорилось, но ощутили одно: это спорность их теории. Они были смущены и нерадостны.
В это время Хведько, о котором все забыли, высунул опять голову из-за косяка двери.
— А что, мне распрягать коней, чи нет? — произнес он с глубокою тоской в голосе.
Это вмешательство показалось всем очень кстати. Михаил весело засмеялся.
— Ага! — сказал он. — Вот еще один мудрец. Попробуем сейчас маленькую индукцию… Как ты думаешь, Хведор, куда мы с тобой ехали?
— Да я ж думаю никуда, только сюда.
Он внимательно, не отрывая выпученных глаз, смотрел на Михаила, как будто боялся его шутливых расспросов.
— Ну?
— А что ну?
— Ну, приехали мы сюда или нет?
— Э, вы бо все смеетесь. Чего бы я спрашивал, когда оно само видно?
— Так зачем же лошадям стоять на дожде, дурню?
— От и я так думал, — обрадовался Хведько. — Оно хоть дождя уже нет, а таки лошадям стоять не для чего. Пойду распрягать. Так и говорили бы сразу…
И он поторопился уйти с видимым облегчением.
— Ну, и вы тоже… марш обратно! — сказал отец.
— А… а деточку? — сказала Маша печально. Виновница всей кутерьмы находилась в спальне.
Мать тихо сказала что-то, и вскоре бабка вынесла ее на руках в хорошеньком белом свивальнике.
Среди кучи белья виднелась маленькая головка. Глаза смотрели прямо, на лице было то странно сознательное выражение, которое порой делает лица детей почти старческими. Девочка зевала и потягивалась.
— Гордячка какая! — неизвестно почему решила про нее Маша, поднимаясь на цыпочки.
Если б мама была здорова, она, наверное, вспомнила бы, что детям нужно принести платье. Но теперь никто не обратил внимания на то, что они вышли, как и вошли, в одних рубашонках, Шура осталась на руках отца.
Выйдя в коридор, Маша тотчас же побежала в детскую, но мальчики замешкались. Марк увидел в наружную дверь, что около конюшни стоит бричка, а Хведько распрег уже лошадей и ведет их под навес. Это его заинтересовало, и он юркнул на крыльцо; Вася пошел за ним.
Хведько привязал лошадей, потом его белая свита замелькала около брички, и он вынес оттуда громадный чемодан. Втащив его на крыльцо и поставив на верхней ступеньке, он по-своему, с наивною фамильярностью обратился к Марку:
— А то, видно, у вас родилось тут что-то?
— Не что-то, а девочка!
— Вот и я говорю. А о чем это паничи спорились?
— А это, видишь ты… Мы говорим: у бога два ангела…
— Ну-ну, не два — много… Мало ли их у бога… богато…
— Правда? А Михаил говорит: глупости!
— Но!.. Молодой панич иной раз скажет, так будет над чем посмеяться! — И он сам засмеялся.
Дети почувствовали к нему полное доверие.
— А правда, что детей приносят ангелы?
— Оно… того… так надо сказать, что детей приносят бабы… таки не кто другой… А душу ангелы приносят. Вот уж это так ваша правда. Вот что, хлопчики: душу… Ну, а мне, хлопчики мои, надо сундук нести, вот что. А то я бы тут вам все это отлично рассказал…
И Хведько взвалил себе на плечи тяжелый чемодан.
Мальчики очень жалели об этой необходимости. Там, в кабинете, их теория, успешно выдержавшая в детской их собственную критику, как-то помутилась. Они чувствовали недоумение и растерянность. Здесь же короткая беседа с Хведьком опять восстановила ее в прежнем порядке и стройности.
И оба они посмотрели на небо в одно время.
Только теперь они обратили внимание, что и на дворе тоже все странно. Первая странность состояла, конечно, в том, что они стоят на крыльце босые и неодетые, в такую пору, и что их обдувает прохладный и сырой ветер. Кроме того, на дворе там и сям странно светились лужи, каким-то особенным, загадочным отблеском ночного неба, а сад все колыхался, точно он еще не мог окончательно успокоиться после волнений ночи. Небо светлело, но тем резче выделялись на нем крупные тяжелые и будто взъерошенные облака. Точно кто-то пролетел по небу, все раскидал, все перерыл, и теперь так трудно привести все в порядок до наступления утра. А между тем всюду заметна была торопливость. Одно тонкое облако, вытянувшееся до самой середины неба громадным столбом, быстро наклонялось, столб ломался и закрывал одни звезды, между тем как из-за него бойко выглядывали другие. Какие-то раскиданные по небу лохмотья стягивались к одному месту, в сплошную тучу, которая все оседала книзу; и по мере того как туча спадала, становилось светлее, и можно было разглядеть, как осина в саду то и дело меняется от ветра, взмахивая своими, белыми снизу, листьями.
