Валериан Скворцов - Каникулы вне закона
Из вежливости я кивнул. Двинув заросшими сивыми бровями вверх и потом вниз, он то ли ответил, то ли поинтересовался таким образом - что угодно?
Бочкового было угодно.
Я взглянул на свои швейцарские "Раймон Вэйл". До контакта оставалось двадцать семь минут.
Стакан с пивом русачок поставил на замызганную картонку фирмы "Хайнекен" вместе со счетом. Одежка, выходит, срабатывала. Денежным я не выглядел. С меня полагалось вперед.
Я расплатился и спросил:
- Что-то пустынно сегодня?
- Сегодня? - переспросил бармен, запихивая деньги в карман жилетки. Еще явятся...
Говорил он с сильным южным акцентом.
Мне показалось, что он напряженно пытается припомнить завсегдатая из разряда интеллигентных мастеровых и, поскольку это не получается, насторожился.
Потоптавшись, бармен вернулся к стойке, и было слышно, как постукивают кассеты, которые он перебирает возле проигрывателя, выискивая музыку для гостя. Она рявкнула, но заросший патлами русачок перехватил рев регулятором громкости и под сурдинку Высоцкий спел:
Я лег на сгибе бытия,
На полдороге к бездне.
И вся история моя
История болезни...
Это должно было потрафить моим вкусам. Полагалось пригорюниться. Я и пригорюнился, поскольку причин для дурного настроения хватало. Во-первых, я не предугадал жесткой опеки с утра. А возможно, и ночи. Усман, стреляный воробей, что-то учуял, потому и высылает дочь, не хочет светиться. Или, проделав домашний анализ, сожалеет, что проглотил мою дешевую наживку и выплевывает ее?
Во-вторых, на старте операции я допустил серьезный сбой, позволив втянуть себя в "технически" рискованную стычку. Это - грязная работа.
Профессионально меня переигрывали. Не сладкая парочка, конечно. Их командование. Оно, ведь, могло и специально выставить "наружку" в ослабленном составе. Скажем, чтобы перенапрячь джигита и русачка, подставить под мои кулаки и, отсняв ролик, заиметь криминальную "компру" на залетного шпиона.
В разведке, вернее, в культуре её ведения существуют свои стили, аналогия с шоу-бизнесом здесь вполне уместна. К классике свое нынешнее исполнение порученной партии я бы не отнес. Гнал пошлятину, попсу. Без предварительных подходов ринулся разрабатывать Усмана, да ещё ночью. Казалось бы, проспавшись, утром-то мог бы избежать силового контакта с противником! Нет, впал в агрессивность, а это, как и сквернословие в беседе, - мусор, признак болезни. И уж если быть откровенным до конца, свидетельство страха.
Страх действительно подкрался ко мне. И хозяйничал в душе. Не тот тренированно легко преодолимый страх, после которого начинается раскрутка, как говорят кулачные бойцы, рук и ног. Страх из-за реальной возможности, что взялся за работу не по плечу. Страх износа. То есть, что сдаю и профессионально, и душевно. Укатали сивку крутые горки.
Лучше бы бармену не ставить пластинку Высоцкого про то, как он "лег на сгибе бытия". Потому что три месяца назад я тоже лег и тоже на сгибе, но только грязного капота наемной "копейки" лицом вниз на блокпункте станицы Галюгановской у границы между Чечней и Ставропольским краем. По контракту с Ефимом Шлайном я и там привычно "косил" под журналиста. И когда заикнулся насчет военной бесцельности позы, солдатик, натренированно пнув меня под крестец, изрек: "Благодари, папаша, Бога, что, принимая во внимание твой доисторический возраст и вероятные радикулиты, я тебя в грязь не кладу".
Доисторический возраст. Неплохо было сказано. И неплохо про это вспоминать перед свиданием с молодой раскрашенной особой, как раз входившей в кафе "XL" и не позволявшей усомниться в характере ремесла, которым кормится. Русачок явно возрадовался. Высоцкий притих на полуслове, чтобы бармен мог высказать задушевное приветствие.
Потаскуха и наемник. Идеальный тандем. Впрочем, она тоже шанс, как и орелики на рынке. Своего рода, говоря военным языком, танк, за которым, хотя и наглотаешься пыли, но до траншеи противника добежишь. Вполне оправданный спутник прикрытия при возвращении в гостиницу.
Поскольку в руках она держала мой шарф, оставленный с попугаем, я сказал:
- Это я вас жду. Здравствуйте, Ляззат. Присаживайтесь...
Заросший любезник, порывшись в фонотеке под прилавком, запустил на проигрывателе, словно мы все снимались в кинокомедии, танго "Жалюзи", что переводится с французского как "Ревность".
Она капризно ждала, когда я помогу ей снять лисью шубку. Внешне облезлую, на самом деле - тонированного оттенка, поднимавшего цену вдвое.
Ни свитера, ни джинсов, ни кроссовок. Высокая и стройная, ладно сложенная, да и черная юбка, хотя и мини, подшита на уровне, исключающем желание усмехнуться. В глубоком декольте розоватой кофточки с объемами, которые в Легионе называли "переполненный балкон", переплетались три или четыре золотых цепочки. На одной лежал, именно лежал, а не висел, крест, возможно, из тех, которые не удалось уберечь Володиньке в Никольской церкви. Усевшись, она замысловато переплела под прозрачной столешницей ноги в черных колготках так, будто у неё были две пары коленей.
- Мне чай, больше ничего, - сказала она. - Вас зовут?
- Ефим, - представился я.
Бармен и без команды уже заваривал на стойке в стеклянной посудине с сетчатым поддоном и поршневым устройством "Английский завтрак" из свежей пачки.
Ляззат не положила на столик сигареты и зажигалку. Она не нуждалась в том, чтобы вертеть что-то в пальцах и глубокомысленно пускать дым, прикрывая напряжение, досаду, никчемность или скуку. Замшевая сумочка, повешенная на спинке стула, не напрягала ремешок в натяг. Однако, шубка мне показалась увесистой. Карманы от железа не пустовали.
Уселась она, как для деловых переговоров - с противоположного края столика, не рядом. Овальное азиатское лицо, удлиненные глаза, подпорченный западной примесью рыхловатый короткий нос, пухлые губы. Косметика плохо скрывала крупноватые поры на коже. В особенности на левой скуле, вокруг бородавки.
Отчего же отец сказал про неё - "моя дочь", да и мать, говоря про Усмана, произнесла "его дочь", почему не "наша дочь"?
Об этом я её и спросил. Она рассмеялась, показав великолепные зубы.
- Усман подобрал меня в детском доме, шестилетней, ещё до своей женитьбы. Так что, я, конечно, и Усманова дочь, и не Усманова дочь.
- А что чувствуете сами?
- Усманова дочь, - сказала она и опять рассмеялась.
Ее чай вкусно пахнул. Она грела о стеклянный сосуд, торжественно перенесенный барменом со стойки на столик, пальцы с фиолетовым маникюром.
Я вдруг подумал, что она только носит обличье шлюхи. И порадовался, что не купился на маскировку.
Мы уже не были единственными клиентами. Трое русских рассаживались, не сняв курток-пилотов, за столиком у входа. Они курили и громко разговаривали между собой и с барменом.
- Место русское, мне кажется, - сказал я.
- Да не совсем, Константин приехал из Баку...
- Из Баку?
- Убежал от азербайджанцев... да влип здесь.
- С приезжими такое всюду случается.
Отпивая из сосуда, она опускала веки, жмурилась. Еще не подняв их после второго глотка, Ляззат спросила:
- Вы нуждаетесь в помощи?
И посмотрела мне прямо в глаза.
- Информационной, - сказал я.
- Спрашивайте. Усман обычно все мне рассказывает. Я знаю про ночной разговор. Вы ведь подбирались к нему?
- Разве это плохо?
- При чем здесь плохо или хорошо?
- Подбирался, - сказал я. - Давайте теперь я подберусь к вам?
Она рассмеялась. Привычно теперь для меня.
- Возьмите тогда для храбрости второе пиво. Вы сидите перед пустым стаканом, - сказала она просто. И добавила: - Как вас зовут по-настоящему? Мне хочется называть вас настоящим именем... Вы сидели здесь с таким жалостливым видом. Как Усман после увольнения из органов...
- Бэзил, - ответил я. - Дома меня зовут Бэзил.
- Иностранец?
Я пожал плечами и спросил:
- Все приезжие из России здесь иностранцы, разве не так?
- Так, - сказала она, расплела и снова сплела свои ноги в черных колготках, переменив направление коленок.
Я не скрывал, как мне нравится смотреть на них сквозь стеклянную столешницу.
- Может быть, вы хотите есть? - спросил я.
- Я - нет, а вам предстоит "Стейк-хауз". Лучше поужинайте там. Действительно вкусно готовят.
Бармен поставил трем русским на столик четыре стакана.
Я взял второе пиво, потягивая которое, не чувствовал вкуса под прессом тех странных и тревожных сведений, которые вываливала на меня Ляззат. В сущности, она пришла как посол Усмана. Передо мной рассуждал посредник.
Я действительно вернулся в Азию.
2
Государственная безопасность, включая полицию и все её разновидности, сколько бы ни старались наивные или нанятые властями популяризаторы, ничего общего с утверждением справедливости и борьбой против зла не имела, не имеет и иметь не будет. Она вообще не нужна. Более того, путается под ногами граждан, которые, организовавшись на основе свободной самодеятельности, в состоянии обеспечивать порядок вокруг и спокойствие для себя. Может быть, отлавливание особо изощренных негодяев и требует вмешательства правительства, но под строгим контролем и в исключительных случаях, поскольку именно свободная самодеятельность граждан предупреждает превращение негодяев от рождения в матерых преступников по призванию...
