Вениамин Каверин - Девять десятых судьбы
Он попытался отворить ее - за дверью послышался шорох. Не говоря ни слова, он жестом подозвал Шахова.
Шахов приложился ухом к двери - ничего не было слышно. Тогда он спросил ясным, отчетливым голосом:
- Кто здесь?
Голос гулко отдался под низкими потолками.
Никто не ответил.
Он постучал в двери рукояткой револьвера:
- Отворите! Ваши все сдались!
Снова никто не ответил; и вдруг в напряженной тишине Шахов явственно услышал шорох.
- Послушайте, - сказал он, - даю вам слово, что, если вы сдадитесь добровольно, вы будете отпущены. Всех сдавшихся юнкеров освободили на честное слово.
Он не успел еще договорить последней фразы, как за дверью ударил револьверный выстрел.
- Стреляет, стерва! - удивился красногвардеец.
Новый прилив бешенства начал подмывать Шахова; однако-ж он сдержал себя и снова пытался уговаривать.
- Да поймите вы, чорт возьми, что это бесполезно! Ну, вы убьете одного, даже двух людей. Все равно, вас возьмут через четверть часа!
За дверью стукнули обо что-то револьверным дулом.
Шахов едва успел отскочить - пуля пролетела от него на полшага.
Красногвардеец молча отошел на несколько шагов в сторону, приложился и, как на учебной стрельбе, выпустил все шесть пуль одну за другою.
Все шесть пролетели мимо - едва только последняя гильза выскочила из затвора, как раздался новый револьверный выстрел.
На этот раз человек за дверью попал в цель - красногвардеец выронил винтовку, коротко закричал и упал лицом вниз на пол.
Шахов приподнял его - пуля попала в ключицу, несколько капель крови брызнули на шею и грудь - и оттащил в сторону.
Красногвардеец, коротко и тяжело дыша, левой рукой ощупывал рану.
- Он видит, куда стрелять... - вдруг пробормотал он, пытаясь подняться и снова садясь на пол.
Шахов оставил его и, сжав зубы, вернулся обратно; он поставил фонарь на край ящика и, каждую секунду ожидая нового выстрела, принялся осматривать поверхность двери.
Это была довольно плотная дверь, скрепленная широкими планками; увидеть что-либо через такую дверь было невозможно.
Проводя по поверхности двери рукой, он уколол палец о дощечку, расщепленную пулей, и тотчас же эта легкая острая боль прояснила его отяжелевшее сознание.
- Так вот в чем дело... Стало-быть, он в темной комнате, а у нас здесь светло, фонарь... Он нас сквозь эти дыры, проделанные пулями, видит... Стало-быть, если потушить фонарь...
Он открыл дверцу фонаря и пальцем прижал фитилек: тотчас же на двери замаячили неярким светом несколько круглых отверстий.
Он приложился глазом к одному из них и увидел небольшой, слабо освещенный круг на голой стене; он сдвинулся немного ниже - в полумраке скользнула и тотчас же исчезла рука, сжимающая рукоятку револьвера.
Переходя от одного отверстия к другому, он осмотрел почти всю комнату - эта комната освещалась карманным фонариком или свечою; она была почти пуста, на полу, собирая что-то, ползал человек.
Шахов ясно различил блестки погон, скользнувшие в тусклом свете, этот человек был офицером и этот офицер был в двух шагах от Шахова.
Юнкер, шесть часов назад стоявший на часах у ворот Зимнего, легко узнал бы этого офицера; это был тот самый прапорщик Миллер, который тщетно пытался оповестить защитников Зимнего о том, что дворец окружен войсками Военно-Революционного Комитета.
В одной руке он держал револьвер, а другою шарил на полу, должно быть искал оброненный патрон.
Шахов, напряженно щуря глаз, следил за каждым его движением.
Офицер встал, сделал несколько шагов по комнате и вдруг обернулся.
Лицо его осталось в тени, свет был за спиною, - но это движение, походка были мучительно знакомы Шахову. Напрягая память и в то же время не упуская из виду ни одного движения офицера, Шахов начал медленно поднимать руку с револьвером.
Офицер стоял теперь перед самой дверью и застрелить его было гораздо проще, чем оставить в живых.
Шахов тщательно целил ему в левую сторону груди.
И вдруг смутное чувство покатилось по телу, в горле пересохло; но он был попрежнему спокоен, рука не дрожала, палец не скользил по курку.
- Чего ж я, в самом деле, жду? - холодно подумал он и в ту же минуту понял, что ждет, когда офицер отойдет в сторону или повернется так, чтобы можно было обмануть себя и не убить его, а только ранить.
И в самом деле, едва он это понял, как офицер отошел от двери.
Тогда, наконец, Шахов наставил дуло в одно из отверстий и торопливо дернул курок.
И тотчас же он бросился к двери и начал вышибать ее частыми и короткими ударами приклада.
Дверь распахнулась, наконец.
В первое мгновенье он ничего не видел - вслепую сделал несколько шагов, двинул ногой сброшенный на пол телеграфный аппарат, из которого выползала длинная белая лента, и только тогда, обводя взглядом голые, запыленные стены, наткнулся на офицера.
Офицер стоял в самом темном углу, бессильно сползая вниз по стене и пытаясь достать выпавший из раненой руки револьвер.
Шахов вздрогнул и выпрямился.
Он подошел к нему вплотную и, вглядываясь в это бледное лицо с отпадающей нижней губою, выронил револьвер и схватил офицера за руку.
Он сказал сдавленным голосом, не веря тому, что сейчас произнесет это имя:
- Галя!
Офицер посмотрел на него в упор, с усилием попытался двинуть повисшей, как плеть, рукой, отделясь от стены, сделал шаг вперед и грохнулся на пол.
9.
В одной из комнат второго этажа Шахов опустил на диван беспомощно повисшее тело и, протолкавшись сквозь толпу солдат и матросов, добрался до комнаты, в которой час назад было арестовано Временное правительство.
- Спешное дело! - прокричал он красногвардейцам, пытавшимся его остановить, и с размаху толкнув дверь, лицом к лицу столкнулся с комендантом дворца.
- По вашему приказанию...
- Нашли что-нибудь? - быстро спросил комендант.
- Да... На чердаке. Вход со двора по круговой лестнице. Я поставил туда караул...
- Бумаги?..
- Вот все, что я нашел...
Комендант перелистал бумаги.
- Временное правительство, - прочел он про себя, - обращается ко всем классам населения с просьбой поддержать Временное правительство...
Он взял другую бумагу:
- Всем, всем, всем... Временное правительство на посту. Положение признано благоприятным. Городская дума на стороне правительства. Дворец обстреливается ружейным огнем без всяких результатов... Временное правительство обращается ко всем классам населения...
Он уронил телеграмму на пол.
- Товарищ комендант...
- Нужно наладить охрану дворца, - быстро сказал комендант, поднимая свои лихорадочные глаза на Шахова, нужно установить посты, караулы. Отыщите товарища Измайлова и скажите ему, что я направил вас в его распоряжение. А потом... Как ваша фамилия, товарищ?
- Шахов.
- Найдите меня завтра... Я буду здесь или в Смольном...
--------------
Молоденький прапорщик с опухшим, бледным лицом лежал там же, где Шахов его оставил.
Шахов наклонился над ним: дыханья не было слышно.
Тогда он повернул голову прапорщика так, чтобы свет белых глазированных ламп падал прямо в лицо, и приподнял веко: зрачок сузился.
Еще со времени Варшавы и фронта он знал, как одиночные санитары переносят раненых: он взвалил вялое тело на плечи и посадил его за своей спиною, продев свои руки под коленями прапорщика; с обеих сторон вдоль его плеч повисли маленькие белые руки.
От этих до-странности знакомых рук, которые он столько раз вспоминал в своем одиночестве, шел теперь сладковатый запах пороха.
Он торопливо прошел через комнату и, боясь, чтобы его не задержали (вокруг него мало-по-малу собирались солдаты, матросы, бродившие по дворцу толпами), бросился в первую попавшуюся дверь.
В темноте, толкаясь плечами о стены, он спустился по лестнице на двор; караулы еще не были поставлены и ему удалось, вместе с толпой, пройти через ворота.
На Дворцовой площади еще звенели оружием отряды матросов, с того берега Невы, где темнели неясные очертания крепости, раздавались хриплые крики.
Полуразрушенные штабеля дров еще заграждали выход на площадь - Шахов едва протиснулся в узкий проход между двумя поленницами.
Он обошел площадь со стороны Александровского сада и Невский, утомительно-ровный, открылся перед ним с холодным светом фонарей вдоль почерневших зданий.
У Казанского собора и на углу Михайловской видны были костры пикетов. Он свернул налево по Мойке - никто не остановил его и он шел около получаса.
Наконец, прислонившись плечом к стене, он медленно опустил тело на землю и отер пот со лба.
Прапорщик Миллер или тот, кто час назад называл себя прапорщиком Миллером, лежал на мокром тротуаре, далеко вверх закинув бледное лицо.
Он был без фуражки - спутанные, остриженные по-мужски, волосы падали на лоб. Свет фонаря тускло скользил по серебру погон, по кокардам на сапогах.
