Борис Казанов - Осень на Шантарских островах
"Ну и девка! -- подумал Колька, с удовольствием разглядывая ее здоровое молодое лицо, розовое в свете кормового фонаря. -- Это ж надо так влюбиться в меня!" -- потрясение думал он и стал возле нее, по привычке поднимаясь на цыпочки, чтоб сравняться с ней ростом.
-- Здравствуй, -- сказал Колька.
-- Будь здоров, -- ответила она, не глядя на него.
-- Вот ведь как увиделись... -- продолжал Колька, улыбаясь.
-- Кальпус! -- закричала она кому-то вверху. -- Ты на обруч гляди -если широкий, значит, двухсотки...
-- Чуть догребся сюда, -- говорил Колька. -- Волна выше сельсовета...
-- Не болтай под руку! -- огрызнулась она. -- Так... Триста десять, триста десять... Опять сбилась...
И недовольно посмотрела на него:
-- Ну, что тебе?
-- Ребята привет передавали, -- растерялся Колька.
-- Какой еще привет?
-- Со шхуны. В бане вместе мылись...
-- А-а! -- засмеялась она. -- А ты со шхуны? Так вы ж ушли...
-- Ребята меня послали, -- бубнил Колька свое.
-- Чего ж этот не пришел: ну, высокий такой, горбоносый, с усиками?
-- Генка, что ль?
-- А говорил -- Колей звать, жениться обещал, -- засмеялась она.
-- Он парень хороший, -- говорил Колька, он прямо обалдел от всего этого. -- Вот тебе подарок от него, -- и вытащил из-за пазухи ракету.
-- А что с ней делать?
-- К примеру, если за кольцо дернуть, сразу светло станет...
-- Лучше б банку икры передал -- страсть как икры хочется! -- сказала она и сунула ракету в карман мокрой телогрейки. -- Скажи, дождь этот кончится когда?
-- Да отсюда в двух шагах солнце жарит! -- усмехнулся Колька. -- Я, пока греб, прямо сгорел весь.
-- Оно и видно! -- засмеялась она.
-- Правду говорю.
-- Точно как твой дружок... Слушай, а голос твой мне где-то знакомый!
-- Поехали к нам? -- сказал он. -- Генка просил... -- И он представил вдруг, как озарили бы звезды ее лицо, и задрожал весь.
-- Разве ты довезешь? -- Она осмотрела его с ног до головы. -Пропадешь с тобой...
-- Любка! -- закричал Кальпус. -- Иди сама, а то я никак в голову не возьму!
-- На, передай Генке от меня, -- сказала Любка и протянула букетик ромашек. -- Насобирала в тайге, думала, что придет... -- И, не отпуская Колькиной руки, захохотала вдруг.
-- Ты чего? -- перепугался он.
-- Смешное подумала...-- ответила она и добавила тихо, глядя внимательно на него: -- А голос твой мне точно знакомый...
На пароходике милиционер спросил у него:
-- Ты где так вымок?
-- В воду упал, -- ответил Колька.
-- А ну-ка дыхни! -- предложил милиционер.
Колька дыхнул и взял у него еще одну папиросу.
"Генка, -- думал он, залезая в лодку. -- Опять поперек дороги стал... Прошлым сезоном чуть было не женился, а он взял да и отбил, и сейчас вот... Чистое недоразумение. Черта ему, а не ромашки. Мои это ромашки!"
И он сунул букетик за пазуху, где до этого лежала ракета.
-- Ну что, поплыли? -- спросил он у лодки и погладил ее мокрый пластиковый бок. Он вспомнил, как добирался сюда, и представил, как он будет добираться обратно, -- может, до самого Магадана, если ребята не повернут за ним, -- и ощутил жуткое волнение. -- Сейчас мы зададим морю копоти! -говорил он с детской радостью в голосе. -- Нам его бояться нечего!
ЖЕРЕБЕНОК
Мы стреляли тюленя всю ночь: я, Генка Дюжиков и Степаныч -- еще не старый, но больной человек. Луне было пятнадцать суток, и лед от нее был голубой, а прогретая за день вода светилась так сильно, что, если ударить по ней веслом, в воздух взлетали, казалось, целые куски огня. К утру лед пустил испарину, и зверь ничего не видел с расстояния в десять шагов, но тут у нас кончились патроны.
Мы уже собирались возвращаться на судно, как вдруг увидели тюленя.
Тюлень лежал на льдине, положив на ласты узкую голову. Он казался в тумане очень большим.
-- Эй, отдай шкуру! -- крикнул ему Генка.
Тюлень поднял голову и отполз дальше от воды -- он не видел нас.
-- Дай патрон! -- взмолился Генка.
Я ковырнул сапогом груду стреляных гильз, -- может, случайно остался один патрон? -- но патрона не оказалось. Степаныч грел поясницу у горячей трубы на корме и молчал -- его мучил радикулит, а я сказал Генке:
-- Пускай его...
-- Нет, для ровного счета надо, -- ответил он, вытащил из чехла нож и кивнул Степанычу. Тот подогнал бот к самой льдине, и Генка выпрыгнул на нее.
Тюлень увидел Генку и нырнул в лунку с талой водой, но лунка, наверное, оказалась без выхода, и мне было слышно, как тюлень заметался по ней, поднимая брызги.
Генка ухватил его за ласты, выбросил на льдину и придавил сапогом. Это был серок -- одномесячный тюлененок. Он хрипел, открывая зубастую собачью пасть, и пытался укусить сапог. Генка наклонился, и тут я увидел, как тюлень приподнял голову и посмотрел, что Генка держит в руке...
Я отвернулся от них, не мог такое смотреть.
Минуту спустя Генка вскочил в бот.
-- Ну как? -- поинтересовался Степаныч, старшина бота.
-- Ушел... -- сказал Генка. -- Да черт с ним: я как раз вспомнил, что мне на неровные числа больше везет...
-- Правильно, -- поддакнул ему Степаныч. -- Все одно всех не возьмешь...
Мы направились к шхуне и выскочили на нее в тумане так неожиданно, что едва не врезались в борт с полного хода.
На палубе горело электричество. Уборщик делал нож из куска пилы: обрабатывал заготовку на точильном станке, то и дело погружая ее в ведро с водой. Нож дымился в его руке. Я крикнул ему, уборщик отложил нож и принял конец.
Уборщик был долговязый парень с большой плешивой головой, с кротким сиянием в глазах. У него был такой вид, что, кажется, только руку протяни, как он в нее тотчас рубль положит. На самом деле это был дурной человек. Я как-то видел его на боте: он прямо сатанел, когда брал в руки винтовку... Я бы не позавидовал его жене, но он вроде был холост.
-- Остальные еще не вернулись, -- сообщил он.
-- Вижу, -- ответил Генка.
-- А вы почему так рано? -- поинтересовался уборщик.
-- Жирно жить будешь, -- ответил ему Генка. -- И так сутками в море пропадаем...
Степаныч, кряхтя, перелез на палубу шхуны и включил лебедку. Мы заложили крюк за тросы, подняли бот до уровня планшира шхуны, и я стал выбрасывать шкуры на палубу. В трюме скопилось много тюленьей крови, Генка вывернул пробку, чтоб кровь выливалась; выбросил за борт пустой патронный ящик.
-- Ну что, Степаныч? -- спросил он.
-- Вздремну до обеда, может, спина отойдет, -- ответил тот, согнувшись, щупая поясницу.
-- Тогда мы вдвоем уйдем...
-- Но-но, не вольничать у меня! -- разволновался Степаныч.
-- Не боись, старшина! -- захохотал Генка.
Степаныч пошел к себе в каюту, а мы заглянули на камбуз. Повар сидел возле гудящей плиты и крутил транзистор. Это был пожилой человек с вечным ячменем на глазу, с широким, как у топорка, носом.
-- Налей со дна пожиже! -- крикнул ему Генка. -- Хватит джазы ловить...
-- Я радиограмму получил, -- сообщил повар. Он любовно глядел на Генку и не переставал крутить ручку настройки. -- Тебе дочка привет передавала...
-- Что мне до нее? -- ответил Генка, закуривая.
-- Обрюхатил девку, а теперь в кусты? -- засмеялся повар.
-- Это еще как сказать... Значит, не дашь пожрать?
-- Вам не положено, -- ответил повар. -- Вы свое на бот получаете...
-- Пошли на остров! -- предложил мне Генка. -- Жратву добудем: яйца там, уток набьем...
-- Волоса добудьте на кисти! -- крикнул Степаныч из каюты. -- Судно нечем красить к городу.
-- Откуда мы его возьмем? -- удивился я.
-- Кони там ходют, отрежьте с хвоста.
-- Ты мне поймай, тогда я отрежу, -- ответил Генка.
Он пошел за ружьем, а я открыл сушилку, бросил туда вонючую сырую робу и переоделся в сухое. Одежда моя вылиняла от частых стирок, приятно пахла машинным маслом и была такая горячая, что прямо обжигала кожу. Когда я надел ее, у меня сразу появилось настроение ехать на берег. Тут как раз появился Генка. Он был в бушлате, опоясанный широким охотничьим ремнем. Ружье висело у него за спиной, дулом вниз.
Шхуна стояла на якоре у самой кромки ледового поля. Туман оторвался от воды и повис на высоте тонового фонаря, и был четко виден горизонт справа, словно выкругленный льдом, а слева -- по чистой воде -- хорошо просматривался остров Елизаветы, напоминавший раскинувшуюся женщину.
Мы спустили в воду ледянку -- легкую промысловую лодку из пластика. Я залез в нее, Генка бросил мне сверху веревку, ведро и якорь, а потом прыгнул сам -- лодка плавно отыграла на воде. Я вставил в кольца два узких финских весла и погреб по медленно поднимавшемуся и опускавшемуся морю. Небо прояснялось на глазах, туман отволокло в сторону, наше дыхание было хорошо заметно в воздухе, и было пусто вокруг, и вода заблестела.
Стая топорков осторожно опустилась перед носом лодки. Генка вскинул ружье и выстрелил -- я услышал свист дроби, струей пролетевшей мимо меня, и притормозил веслом.
-- Ты что, сдурел? -- сказал я ему.
-- Не боись, -- успокоил меня Генка. -- Не задену...
Топорки вынырнули так далеко, что невозможно было поверить, что только что они находились у самого борта лодки, а две птицы бежали по воде, оставляя крыльями широкий след ряби, -- топоркам надо разогнаться, чтоб взлететь; а одна птица крутилась на месте, распластав крылья, и я взял ее в воде -- теплую, серую, с бесцветными тупыми глазами и двумя желтыми косичками на голове -- и бросил Генке. Топорок раскрывал гнутый красный клюв и сучил лапками. Генка выпотрошил его и положил дымящуюся тушку на дно лодки.
