Алексей Писемский - Люди сороковых годов
Занавес опустился. Плавин (это решительно был какой-то всемогущий человек) шепнул Павлу, что можно будет пробраться на сцену; и потому он шел бы за ним, не зевая. Павел последовал за приятелем, сжигаемый величайшим любопытством и страхом. После нескольких переходов, они достигли наконец двери на сцену, которая оказалась незатворенною. Вошли, и боже мой, что представилось глазам Павла! Точно чудовища какие высились огромные кулисы, задвинутые одна на другую, и за ними горели тусклые лампы, - мелькали набеленные и не совсем красивые лица актеров и их пестрые костюмы. Посредине сцены стоял огромный куст, подпертый сзади палками; а вверху даже и понять было невозможно всех сцеплений. Река оказалась не что иное, как качающиеся рамки, между которыми было большое отверстие в полу. Павел заглянул туда и увидел внизу привешенную доску, уставленную по краям лампами, а на ней сидела, качалась и смеялась какая-то, вся в белом и необыкновенной красоты, женщина... Открытие всех этих тайн не только не уменьшило для нашего юноши очарования, но, кажется, еще усилило его; и пока он осматривал все это с трепетом в сердце - что вот-вот его выведут, - вдруг раздался сзади его знакомый голос:
- Здравствуйте, барин!
Павел обернулся: перед ним стоял Симонов с нафабренными усами и в новом вицмундире.
- Ты как здесь? - воскликнул Павел.
- Я, ваше высокородие, завсегда, ведь, у них занавес поднимаю; сегодня вот с самого обеда здесь... починивал им тоже кое-что.
- Что же ты нанимаешься, что ли?
- Нет, ваше высокородие, так, без платы, чтобы пущали только - охотник больно я смотреть-то на это!
Плавин все это время разговаривал с Видостаном и, должно быть, о чем-то совещался с ним или просил его.
- Хорошо, хорошо, - отвечал тот.
- Господа публика, прошу со сцены! - раздался голос содержателя.
Павел почти бегом бросился на свою скамейку. В самом начале действия волны реки сильно заколыхались, и из-под них выплыла Леста, в фольговой короне, в пышной юбке и в трико. Павел сейчас же догадался, что это была та самая женщина, которую он видел на доске. Она появлялась еще несколько раз на сцене; унесена была, наконец, другими русалками в свое подземное царство; затем - перемена декорации, водяной дворец, бенгальский огонь, и занавес опустился. Надо было идти домой. Павел был как бы в тумане: весь этот театр, со всей обстановкой, и все испытанные там удовольствия показались ему какими-то необыкновенными, не воздушными, не на земле (а как и было на самом деле - под землею) существующими - каким-то пиром гномов, одуряющим, не дающим свободно дышать, но тем не менее очаровательным и обольстительным!
IX
СВОЙ УЖ ТЕАТР
Приближались святки. Ученье скоро должно было прекратиться. Раз вечером, наш" юноши в халатах и туфлях валялись по своим кроватям. Павел от нечего делать разговаривал с Ванькой.
- Что ты, Иван, грамоте не выучишься? - сказал он ему.
- Я умею-с! - отвечал Ванька, хоть бы бровью поведя от сказанной им лжи.
- Что ты врешь! - произнес Павел, очень хорошо знавший, что Ванька решительно не знает грамоте.
- Умею-с, - опять повторил Ванька.
- Ну, возьми вот книгу и прочти! - сказал Павел, показывая на лежащую на столе "Русскую историю".
Ванька совершенно смело взял ее, развернул и начал смотреть в нее, но молчал.
- Ну, какая же это буква? - спросил его наконец Павел.
- Веди, - отвечал Ванька; и - не ошибся.
- А это какая?
- Аз!.. - И в самом деле это была а.
- Ну, что же из всего этого выйдет?
Ванька слегка покраснел.
- Вот это-то, барин, виноват, я уж и позабыл.
- Это нельзя забыть; это можно не знать, понимаешь ты, а забыть нельзя, - толковал ему Павел.
- Да я, барин, по своей азбуке вот знаю, - возразил Ванька.
- Покажи твою азбуку, - сказал Павел.
Ванька сходил и принес масляную-замасляную азбуку.
По ней он еще мальчишкой учился у дьячка, к которому отдавали его на целую зиму и лето. Дьячок раз тридцать выпорол его, но ничему не выучил, и к концу ученья счел за лучшее заставить его пасти овец своих.
- Какой это склад? - говорил Павел, показывая на слог ва в складах.
- Ва, - отвечал Ванька, весьма недолго подумав.
- А это что такое? - продолжал Павел, показывая уже в книге на ря (слово, выбранное им, было: Варяги).
Ванька опять молчал.
- Какой это склад? - обратился Павел снова к складам.
- Ря, - отвечал Ванька, после некоторого соображения.
- А это какой? - спросил Павел из книги и показывая на слог ги.
Ванька недоумевал, но по складам объяснил, что это ги.
- Отчего же ты по складам знаешь, а в книге нет? - спросил Павел.
Ванька молчал. Дело в том, что он имел довольно хороший слух, так что некоторые песни с голосу играл на балалайке. Точно так же и склады он запоминал по порядку звуков, и когда его спрашивали, какой это склад, он начинал в уме: ба, ва, га, пока доходил до того, на который ему пальцами указывали. Более же этого он ничего не мог ни припомнить, ни сообразить.
- Хорошо он умеет читать! - произнес Плавин, выведенный наконец из терпенья всеми этими объяснениями.
- Умею-с, - объяснил и ему Ванька.
- Поди ты, дуралей, умеешь! - воскликнул Павел.
- Чего тут не уметь-то! - возразил Ванька, дерзко усмехаясь, и ушел в свою конуру. "Русскую историю", впрочем, он захватил с собою, развернул ее перед свечкой и начал читать, то есть из букв делать бог знает какие склады, а из них сочетать какие только приходили ему в голову слова, и воображал совершенно уверенно, что он это читает!
- Умею! - произнес он, самодовольно поднимая свою острую морду.
Юноши наши задумали между тем дело большое. Плавин, сидевший несколько времени с закрытыми глазами и закинув голову назад, вдруг обратился к Павлу.
- А что, давайте, сыграемте театр сами, - сказал он с ударением и неторопливо.
Павел даже испугался немножко этой мысли.
- Как сыграем, где? - произнес он.
- Здесь у нас вверху, в зале.
- А декорации где же и занавес?
- Все это сделаем сами; я нарисую, сумею.
Павел взглянул почти с благоговением на Плавина.
- Завтра я пойду в гимназию, - продолжал тот: - сделаем там подписку; соберем деньги; я куплю на них, что нужно.
Павлу это предложение до такой степени казалось мало возможным, что он боялся еще ему и верить.
- Теперь, главное дело, надо с Симоновым поговорить. Пошлите этого дурака - Ваньку, за Симоновым! - сказал Плавин.
- Поди, Иван, сейчас позови Симонова! - крикнул Павел сколько мог строгим голосом.
Ванька пошел, но и книгу захватил с собою. Ночью он всегда с большим неудовольствием ходил из комнат во флигель длинным и темным двором. В избу к Симонову он вошел, по обыкновению, с сердитым и недовольным лицом.
- Поди к господам; посылают все, почитать не дадут! - проговорил он, махнув с важностью книгой.
- Что им надо? - отозвался лежавший на печи Симонов.
- Надо, знать, ступай!
Симонов сейчас же соскочил с печи, надел вицмундиришко и валяные сапоги и побежал.
Ванька тоже побежал за ним: он боялся отставать!
- Извините, я уж в валенках; спать было лег, - сказал Симонов, входя в комнаты.
- Ничего, - отвечал Плавин, вставая и выпрямляясь во весь свой довольно уже высокий рост. Решительность, сообразительность и воодушевление заметны были во всей его фигуре.
- Знаешь что?.. Мы хотим сыграть театр у вас в верхней зале, позволишь ты? - спросил он Симонова.
- Театр? - повторил тот. - Да гляче бы; только чтобы генеральша не рассердилась... - В тоне голоса его была слышна борьба: ему и хотелось очень барчиков потешить, и барыни он боялся, чтобы она не разгневалась на него за залу.
- Генеральша ничего, - сказал Павел с уверенностью: - я напишу отцу; тот генеральше скажет.
- Это вот так, ладно! Папаше вашему она слова не скажет - позволит, сказал Симонов. Удовольствие отразилось у него при этом даже на лице.
- Это, значит, решено! - начал опять Плавин. - Теперь нам надобно сделать расчет пространству, - продолжал он, поднимая глаза вверх и, видимо, делая в голове расчет. - Будет ли у вас в зале аршин семь вышины? - заключил он.
- Надо быть, что будет!.. Заглазно, конечно, что утвердительно сказать нельзя... - отвечал, придав мыслящее выражение своей физиономии, Симонов.
- Пойдем, сходим сейчас же, смеряем, - сказал Плавин, не любивший ничего откладывать.
- Сходимте, - подхватил и Симонов с готовностью.
- Возьмите и меня, господа, с собою, - сказал Павел. У него уже и глаза горели и грудь волновалась.
Симонов сейчас засветил свечку, и все они сначала прошли по темному каменному коридору, потом стали подниматься по каменной лестнице, приотворили затем какую-то таинственную маленькую дверцу и очутились в огромной зале. Мрак их обдал со всех сторон. Свечка едва освещала небольшое около них пространство, так что, когда все взглянули вверх, там вместо потолка виднелся только какой-то темный простор.
- Ого! Тут не две, а пожалуй, и четыре сажени будут! - воскликнул Симонов.
