Сергей Юрьенен - Сделай мне больно
Прочие "ребята" еще томились в волнующем тумане общих душевых. Некоторые заодно стирали свои носки, надев, как варежки; при этом выстиранные - при отсутствии на кафеле каких-либо крюков - находчиво вешались на члены. Загнанные в открытые кабинки видом моющихся венгерок, совершенно голых через одну, выйти "ребята" не могли просто физически.
А у него - ни отзвука. Несмотря на ягодицы - в кабинке как раз напротив. Впрочем, одетые в монокини. Полные и круглые, и с влипшим треугольничком белых трусов, завязки которых струились по бедрам. Не распаренно-тупые, а смышленые - такое выражение имели. Заложив руки за голову в клеенчатом чепце с оборочками, их обладательница выгибалась в облаке тумана. К нему спиной. Нет, никакого импульса. Этакая русалка: снизу женщина, а сверху, как тинэйджер, хрупкая. Углы локтей, мыски слегка отросших после бритья подмышек, едва намеченные груди, но каждая с припухлостью, увенчанной соском. Она закрыла воду, стянула чепчик и оказалась стриженной "под мальчика".
- Сэрвус! - поднял он руку.
Иби проморгалась и большерото улыбнулась:
- А, сэрвус! Как ты вчера?
- Я ничего. А ты?
- О, лучше не вспоминать... - Она опустила голову, пальцами ног ухватывая перепонки шлепанцев. - В этом "Золотом быке" я обнимала до утра ну, как его... ватерклозет? После МГУ со мной такого еще не было.
- Ты тоже из МГУ?
- Только первый курс. Потом вернулась в Будапешт.
Однокашники, они, соприкасаясь мокрыми локтями, вышли в раздевалку. Она открыла шкаф - наружу, разогнувшись на ремне, вывалилась бляха с пятиугольной звездой. Она спрятала душевые принадлежности, закрыла дверцу, замкнула и повернулась к нему своей глазастой грудью.
Он опустился на скамейку.
- А плавать не идешь?
- Уже.
По краям белой, а точнее, облипше-курчавой условности с завязками кожа была чисто выбрита. Она поставила рядом с ним свою длинную голень, и пристегнула ключ на красном ремешке. К щиколотке. Ногти на ноге покрыты были сиреневым лаком.
- После этой водки бассейн хорошо. Культуру воды предпочитаю.
- Эту культуру там слегка разбрызгали.
- Ну... Не в первый раз. Зато переводить не надо. Потому что после обеда - ох! Ваши боссы, как ковбои, рвутся в нашу прерию. Ну, в эту самую пушту. Кроме закатов, там, как в вашей песне: степь да степь кругом. Это, по-твоему, для русских интересно? По-моему, только есть предлог, чтобы напиться, как быкам. Фаустов, он... Кей-Джи-Би?
- Он "Интурист". И Хаустов.
- Нет! Ничего не говорю. Тем более что он ведет себя, как рыцарь. Только довольно бедный. И пахнет изо рта. А тот, без шеи - тот, по-моему, маньяк. Он что? Он гиперсексуал?
- Он босс.
- Это я поняла. Но я забыла, как тебя зовут? Ах, Александр... Чао, Александр!
- Одну минуту.
- Да?
- Твоя зажигалка. У меня она...
Улыбаясь и не понимая, Иби засовывала края волос под шапочку.
- Ну, - смутился он... - Коктейль "Молотов"?
- Прекрасно, - не изменились синие глаза. - Зажжешь мне сигарету, да? При случае.
Оставшись в одиночестве, он не сразу встал со скамьи, а только успокоившись. Ухмыляясь в зеркале любовнику-герою из мелодрамы немых времен, он зачесал назад и гладко волосы и с сумкой на плече поднялся в бар.
Игнорируя культуру воды, Комиссаров смотрел на свою бутылку "пепси-колы" - женственную и в выпуклых извивах. Зеркальные очки его взглянули озабоченно.
- Как?
- Нормально.
Комиссаров вынул сине-красную соломинку и поставил в неловкое положение:
- Глотни.
Отказываясь, Александр чувствовал, что рдеет. Он принес себе свою "пепси" и вынул из облатки индивидуальную соломинку.
- Скоро и до нас она дойдет, - обреченно сказал Комиссаров. - Леонид Ильич завод у них покупают. В порядке детанта. Под их влияние попал наш Генеральный секретарь. Жена у него, говорят... не слышал? Из кочевниц. Пауза. - Так что скоро будем водку "пепси-колой" запивать. И чего они в ней нашли? Изжога только от нее. "Байкал" наш лучше.
- Ну, не скажи. Аптечный вкус.
- Так в том и дело! "Пепси-кола" просто наркотик. Потому американы и не выдают секрет рецепта. Тогда как "Байкал" полезен. Особенно для нас, мужчин. В "Байкал" ведь эту добавляют - вытяжку. Из оленьих рогов.
- Панкреатин.
- Что я говорю? Не из рогов. Из надолбий молодых оленей.
- Из надлобий.
- Я и говорю - из них. Надолбий.
Двое русских за границей, они молчали. О чем им было говорить?
Комиссаров взглянул на часы.
- В этой душевой, там как? Оголяться, что ли, обязательно?
- Венгры предпочитают.
- С ними все ясно. Угро-финны. А наши как? Не следуют примеру?
- Воздерживаются.
- Окунуться, что ли, и мне? Как-никак минеральные воды. Тонизируют?
- Лучше "Байкала".
Они встали из-за столика и разошлись.
День был сырой и легкий. Словно с обложки переводного романа (а именно романа Эльзы Триоле "Незваные гости") толстые вязы вдоль шоссе зябко зеленели на ветру. Западные деревья. Он почувствовал себя заграницей на добросовестном асфальте, плоско залившем подступы к водолечебнице. "Икарусы" стояли с разжатыми дверьми. Он поднялся в ближайший. Выбрал он себе заднее сиденье. Высоко и уютно - как в самолетном кресле. Закурим белую американскую. А там и воспарим - над прожитой впустую жизнью.
Семнадцать ему было, "нигилисту" и "фрондеру" из одной случайной, но хорошей семьи, когда на Черном море, в Сочи, а именно в сквере Морского вокзала он увидал рекламную надпись: "ЖИЗНЬ ХОРОША ЕЩЕ И ТЕМ, ЧТО МОЖНО ПУТЕШЕСТВОВАТЬ".
Как вкопанный стоял он перед благоухающей клумбой, куда в свою очередь был вкопан раскрашенный фанерный щит с сентенцией, сразившей наповал своим сарказмом - быть может, и невольным, для рубрики "Нарочно не придумаешь" в сатирическом журнале, хотя и десять лет спустя воображение рисует светлый образ ироника с кистью, Сократа из Управления садов и парков, сквозь благодушную курортную цензуру наугад метнувшего свой бисер: "Жизнь хороша еще и тем..."
А оказалось - таки-да. Именно этим. Он вырвал это - возможность оторваться. И в отрыве было совсем неплохо. Ну, а там...
Там будь что будет.
В автобус поднялась распаренная Рублева.
- Уже?
- Чего одной-то...
- А критик наш?
- В гостинице осталась. Праздник у нее.
- Какой?
Женщина расхохоталась, он смутился. Она уселась сиденьем ниже: "Уф-ф".
- Я-то в Москве еще отпраздновала. Эх! самые что ни на есть денечки пропадают... - Аглая расщелкнула зеркальце, отвинтила колпачок с губной помады и с восхищением сказала: - А мадьярки эти: ну, бесстыжие! Обратил внимание на нашу переводчицу? Хотя, между нами говоря, особенно показывать там нечего.
- Ну почему? - оспорил Александр.
На внутренних ветках Венгрии поезда оказались, как на детской железной дороге. Где-нибудь в парке культуры и отдыха.
Этот бежал к югославской границе.
Местные цыгане ехали стоя в тамбуре, белые люди из Москвы - в вагоне сидя. Подперевшись кулаком, он щурился на залитую солнцем низменность, иногда бросая взгляд на Иби - она читала, уронив очки на нос. Нога на ногу - в вытертых джинсах, белых носках и кедах. Забивший место рядом с ней интеллектуал по линии "Интуриста" тоже был с книжкой - повышал свой уровень. Пришел разносчик в белой куртке, и Александр купил бутылку "Orangina". Пузатая, французская бутылка запотела и пузырилась. За окном цвели и отбегали абрикосовые деревья - розовые и лиловые.
Подсел ударник.
- Что, лимонад купил?
- Оранжад.
- Красивый. Почему не пьешь?
- Поэтому.
- Так газ выходит?
- Пусть.
Даун выбил дробь по столику,
- Дашь глотнуть? - Ответа не дожидался, взял и обслюнявил. - А вкусный... Лучше апельсина. Попробуй!
- Пей-пей.
- Да не, я только вкус. Охота перепробовать побольше. Слышь. А "мигалок" я в Дебе так и не нашел. Может, в этом Кишкимете будут.
- Мы едем не в Кешкемет.
- А куда же?
- В Сегед.
- Ну, тогда буду в Сегеде искать. Слышь? Мне еще знаешь, чего нужно? "Шариков" с кадрами - перевернешь, и с них трусы слезают. Не видел, где продаются? Однография называется.
- Порнография.
- Не, не! Там кадра одна на "шарик". А парнография - где на пару это самое. Их у нас ребята навострились. С лимитчицами из деревни фотаются. Показать? - Он стал выворачивать из-за пазухи свой потайной карман.
Рядом остановился солист "Веселых ребят" и подмигнул Александру.
- Обратно с сексом к людям лезешь? А барабан свой бросил? Вот цыганы сейчас укатят, будешь на кастрюле тогда играть!
Дауна как ветром сдуло.
- Тоже мне лабух! - Солист присел напротив. - Лопух, а не лабух. - Я вам не помешаю? Все степь да степь... Страна не очень интересная.
- Мне нравится.
- Наверное, первая у вас?
Александр кивнул.
- Тогда понятно. Тогда это, как первая любовь.
- Любовь? Не знаю... Скорей, как первая измена.
- А разве вы женаты? Я-то, слава Богу, холостой. И для меня Италия была, как первая любовь.
- Вы были в Италии?
