Семен Подъячев - Мытарства
— Землячекъ, а, землячекъ, ты чего это носъ-то повѣсилъ?..
Я обернулся и увидалъ какое-то квадратное, обросшее рыжими волосами, улыбающееся лицо стараго мужика. Глаза у него какъ-то странно, точно онъ игралъ ими, то закатывались кверху подъ лобъ, оставляя одни только бѣлки, то сурово спускались внизъ, при чемъ рыжія, необыкновенно густыя брови свирѣпо хмурились… Толстыя красныя губы улыбались и какъ-то смѣшно оттопыривались подъ самый носъ — маленькій и сизый, похожій на грецкій орѣхъ…
Онъ повторилъ свой вопросъ и, видя, что я не отвѣчаю, заговорилъ снова.
— Тебя какъ звать-то?.. Брось думать-то! Э, милый, всѣ мы люди и всѣ человѣки: съ кѣмъ грѣхъ да бѣда не бываетъ… Пройдетъ все… опять на дѣло поступишь: ты человѣкъ, вижу я, не глупый… Не вѣшай головы, не печаль гостей!… Пропился, знать, ась?
И, видя, что я опять не отвѣчаю, онъ продолжалъ:
— Всѣ мы такъ-то… не одинъ ты… Эва народу што, а спроси у любого, какъ, молъ, сюда попалъ? — по пьяному дѣлу!… Всѣ мы по пьяному дѣлу… Просты мы ужъ очень… слабы… къ вину предвержены… Женатъ?..
— Женатъ.
— А зять есть?
— Нѣтъ, зятя нѣту.
— Нѣту?.. говори слава Богу…
— Что-жъ такъ?
— А такъ… зять, я тебѣ прямо, милый, атлепартую: ядовитая штука… особливо богатый… заноза!… Я, можетъ, черезъ зятя-то и пропадаю…
— Какъ такъ?
— А такъ… ты слушай… Ты мнѣ вотъ человѣкъ чужой, впервой тебя вижу, а душа у меня къ тебѣ лежитъ… родные-то нонче хуже чужихъ… Опять и такъ сказать: понятія у нихъ нѣтъ, т. е. насчетъ хоть бы вотъ нашего брата… По ихнему пропился — и больше ничего, никакой къ человѣку жалости нѣтъ… Хоть издохни!… «Такъ и надо, скажутъ, за дѣло»… Видно, кто въ этой шкурѣ не бывалъ, на морозѣ не дрогъ, тотъ нашего брата постигнуть и понять не можетъ… потому — душа зачерствѣла… Говорится пословица: окрѣпнетъ человѣкъ — крѣпше камня, ослабнетъ — слабже воды… По Христову ученью какъ? знаешь?.. прощай человѣка во всемъ, несчетное число разъ прощай, а они разу не простятъ… зачерствѣли!..
Онъ помолчалъ, досталъ тавлинку, понюхалъ, заморгалъ глазами часто-часто, крякнулъ и опять началъ, не торопясь, съ разстановками, степенно и внушительно, точно попъ съ амвона:
— ІІІуринъ у меня есть… Епаломъ звать… допрежь его Епалкой звали. а теперича Епаломъ Митричемъ величаютъ… живетъ здѣсь, въ Москвѣ на хорошей линіи, управляющимъ домовымъ на Петровкѣ… Сестра моя Грушаха за ёмъ… Ну, только жисть ея хвалить погодить… прямо надо сказать — желтенькая жисть!… Спуталась она съ нимъ въ дѣвкахъ… дура баба, извѣстно… Ну того… затижалѣла… Онъ, не будь дуракъ, хотѣлъ было того — улизнуть;… отвертѣться, бросить ее. Да нѣтъ, стой, — шалишь!. Не на такую нарвался… сичасъ она, другъ милый, того… куда слѣдуетъ жалобу… Такъ и такъ, говоритъ, у меня документъ есть, собственноручный его, что жениться хотѣлъ… Опять, говоритъ, на Царицу Небесную Матушку Казанскую клялся… Портниха она, Грушаха-то, съ измалѣтства въ Москвѣ, порядки знаетъ… Ну, отлично… Туды, сюды… анъ, врешь — женись! Такъ и женился… ничего не попишешь… Я въ тѣ поры жилъ ничего, хорошо, исправно. Мастеровой я… по конапатному дѣлу, конапатчикъ… Деньжонки у меня о ту пору, прямо тебѣ скажу, были… Виннымъ дѣломъ я мало зашибался, — гроза надо мной была: баба, жена — покойница, царство небесное… Отлично. Свадьбу надо играть, а у него, у шурина-то, волкъ его съѣшь, денегъ нѣтъ… Вретъ ли, въ заправду ли, а только говоритъ: нѣтъ и нѣтъ… Дѣло-то опосля узналось — совралъ онъ… тѣнь, тоись, одну наводилъ… Ну что жъ, думаю, надо человѣка выручить по родственному… Далъ ему.
Онъ опять помолчалъ и опять понюхалъ табачку.
— Сто бумажекъ ему, не за столомъ сказано, чорту, собственноручно всучилъ… Отлично!… Сыграли свадьбу. — Онъ меня такъ на рукахъ и носитъ… такой, сякой, немазаный, шуренокъ, родной! — Ладно, молъ, хорошо!… Ну стали они жить: жена на машинкѣ трыкъ, трыкъ… Онъ на линію попалъ… зафортунило ему… Знаешь, какъ пойдетъ линія, играетъ и глиняна… Одначе денегъ мнѣ не отдаетъ… Не отдаетъ да и все!… нѣту и нѣтъ… «Погоди, говоритъ, отдамъ, ужли зажилю»… Ну, водочки мнѣ поставитъ, закусить, то, се, умаслитъ: министръ, а не мужикъ… Тянулъ, тянулъ. Старуха покойница поѣдомъ ѣстъ меня: «завыли наши денежки»!… Захворала инда отъ этого. А можетъ и отъ чего другого, только похворала, похворала да и съ копыльевъ долой… отдала Богу душу… Загоревалъ я… закургузилъ… нынче выпить, завтра съ похмелья… Денежки таютъ… Думаю себѣ: ладно, у шурина есть… Пить да пить, милый, пить да пить… втянулся!… На Хиву попалъ, потерялъ ликъ человѣчій… въ люди ужъ совѣстно идти, — нагъ, босъ, трясеніе во всѣхъ суставахъ… Но, однако, разъ собрался, отрезвѣлъ, ужаснулся самъ на себя… Пойду, думаю, къ шурину, возьму свои деньги, поступлю въ монастырь къ преподобному Мефодію на Пѣсношу… Тамъ, знаю, возьмутъ меня… Тамъ и косточки похороню, думаю… Пошелъ вечеромъ къ нему… днемъ то не ловко: ужъ очень я того, оборвался… Прихожу. Ну, здорово живете! Посмотрѣлъ онъ на меня: «ты кто, говоритъ, такой?..» Какъ кто?.. возьми глаза въ зубы… шуринъ твой Никифоръ!… «Буде, говорить, врать то»… Да что ты, говорю, Епалъ, аль бѣлены объѣлся?. За деньгами я къ тебѣ пришелъ… «За какими деньгами»? За своими. За долгомъ. «Что ты, говоритъ, золотая рота, какой долгъ?.. Ничего я тебѣ не долженъ»! Побойся, говорю, Бога, сестра вотъ свидѣтельница… Сестра молчитъ, ни чукнетъ… голову наклонила: покраснѣло у ней все рыло, какъ зарево… «Уходи, онъ говорилъ опять, пока цѣлъ»… Заплакалъ я… На колѣнки передъ нимъ всталъ, на старости лѣтъ, передъ жуликомъ… прошу, плачу… Да гдѣ же! нѣшто проймешь душу человѣчью, коли она зачерствѣла… Не далъ… отперся… кликнулъ пошелъ дворниковъ… «Выведите, говоритъ, его за ворота, да дайте ему хорошаго раза»… Ну дворники, извѣстно, рады… имъ потѣха… вытащили меня за калитку да и давай вваливать… Отвѣсили разовъ пятокъ, пустили… Эхъ, обозлился я о ту пору… Да… а, что станешь дѣлать?.. Ну, думаю, пропадай! Взялъ, понимаешь, впервой отъ роду, всталъ на углу Столѣшникова переулка, у церкви то… знаешь?.. началъ просить Христовымъ именемъ… И задалось мнѣ на диво… какой-то баринъ цѣлковый далъ сразу… Рупь семь гривенъ, живымъ манеромъ подстрѣлилъ я о ту пору… Ну, извѣстное дѣло, куда идти?. Одна нашему брату дорога не заказана — въ трактиръ… Думаю себѣ, выпью водочки для храбрости, куплю ножикъ, зарѣжу пойду его анафему… Пришелъ въ трактиръ выпилъ сотку, мало показалось, еще выпилъ… а тамъ еще… до сыта налакался… всѣ деньги ухнулъ… По утру въ части проснулся… Вотъ вѣдь какое дѣло!..
— Видаешь его когда?
— Нѣтъ… Господь съ нимъ… На што онъ мнѣ?.. А что, другъ, — добавилъ онъ, помолчавъ, — не подремать-ли намъ пока, а?.. До ужина то далеко…
И, говоря это, онъ положилъ «кренделемъ» на столъ руки, ткнулся въ нихъ головой и вскорѣ захрапѣлъ…
XIX
Я хотѣлъ было послѣдовать его примѣру, но не могъ и вышелъ изъ столовой на крыльцо…
Постоявъ здѣсь съ полчаса, я думалъ было идти обратно, потому что озябъ и что-то стало у меня покалывать въ боку, какъ вдругъ увидалъ идущую подъ горку къ крыльцу, гдѣ я стоялъ, высокую женщину, закутанную въ сѣрую шаль… На рукахъ она несла грудного ребенка и вела за ручку дѣвочку, худенькую и крайне бѣдно одѣтую… Подойдя къ крыльцу, она остановилась и спросила у меня, съ трудомъ выговаривая слова отъ усталости и тяжело дыша, какъ загнанная лошадь:
— Батюшка, здѣся столова, ай нѣтъ?..
— Здѣсь.
— Скажи ты мнѣ на милость, какъ мнѣ мужа сыскать?..
— А онъ здѣсь?
— Здѣся… Я доподлинно узнала… здѣся онъ… Охъ, отъ Калуцкихъ воротъ шла… смерть моя! Какъ мнѣ его увидать-то, разбойника?!
— Спросить надо… тутъ народу много… Иди за мной.
Я ввелъ ее въ столовую. Она, робѣя, остановилась въ дверяхъ. Вѣроятно, этотъ шумъ и видъ множества такихъ «страшныхъ» людей поразилъ ее… Ее сейчасъ же окружила толпа любопытныхъ.
— Кто такая? Зачѣмъ? Кого надо?
— Мужа бы мнѣ… сказывали: здѣся…
— Мужа?.. Какого мужа? какъ звать? — заоралъ какой-то здоровенный малый надъ самымъ ея ухомъ. — Не я-ли грѣхомъ…
— Звать-то… Иваномъ… Иванъ Красавинъ… Фабричный онъ… на самоткацкой работалъ…
— Иванъ Красавинъ! — заоралъ малый, обернувшись къ толпѣ, - Красавинъ! Иванъ Красавинъ… чортъ… эй! кто здѣся Красавинъ, выходи лѣшій!… Эй, Красавинъ!..
— Здѣся!… Я Красавинъ! — раздался гдѣ-то вдали голосъ.
— Иди сюда, дьяволъ… жена пришла!…
Торопливо, расталкивая толпу, появился Красавинъ. Это былъ малый, лѣтъ тридцати, испитой, измятый какой-то, съ синими мѣшками подъ глазами… Увидя жену, онъ какъ-то сразу ошалѣлъ и попятился назадъ, точно волкъ, котораго выгнали облавой изъ чащи прямо на охотника… Онъ глядѣлъ на нее во всѣ глаза и, очевидно, даже не вѣрилъ себѣ — жену-ли онъ видитъ, или это дьявольское навожденіе… Баба заплакала… Дѣвочка уцѣпилась обѣими рученками за подолъ матери и тоже заплакала…
