Алексей Писемский - Тюфяк
- Мне нечего понимать.
- Нет, ты должен понимать: ты брат.
- Что же мне такое понимать?
- А то понимать, что сестра твоя свела интригу.
- Тетушка...
- Нечего "тетушка". Ты думаешь - мне легко слышать, как целый город говорит, что она с этим Бахтиаровым в интриге, и в интриге мерзкой, скверной.
Павел весь вспыхнул.
- Это клевета! Прошу вас, тетушка, не говорите этого при мне.
- Нет, я буду при тебе говорить: ты должен действовать.
- Мне нечего действовать: это сплетни подлых людей.
- Ты не можешь этого сказать: это говорили мои хорошие знакомые, это говорят везде... люди постарее, посолиднее тебя; они жалеют тут меня, зная мое родственное расположение, да бедного Михайла Николаича, которого спаивают, обыгрывают, может быть, отправят на тот свет. Вот что говорят везде.
- Тетушка, пощадите сестру! - произнес Павел почти умоляющим голосом.
- Нет, мне нечего ее щадить; она сама себя не щадит, коли так делает; я говорю, что чувствую. Я было хотела сейчас же ехать к ней, да Михайла Николаича пожалела, потому что не утерпела бы, при нем же бы все выпечатала. А ты так съезди, да и поговори ей; просто скажи ей, что если у них еще раз побывает Бахтиаров, то она мне не племянница. Слышишь?
- Я не поеду, тетушка.
- Как тебе ехать? Я наперед это знала: давно уж известно, что ты никаких родственных чувств не имеешь, что сестра, что чужая - все равно; в тебе даже нет дворянской гордости; тебе ведь нипочем, что бесславят наше семейство, которое всегда, можно сказать, отличалось благочестием и нравственностью.
- Это одна клевета.
- Да за что же вы меня-то мучите, за что же я-то терзаюсь? Вы, можно сказать, мои злодеи; в ком мое утешение? О чем я всегда старалась? Чтобы было все прилично... хорошо... что же на поверку вышло? Мерзость... скверность... подлость... Я девок своих за это секу и ссылаю в скотную. Бог с вами, бог вас накажет за ваши собственные поступки. Съездить не хочешь! Лентяй ты, сударь, этакий тюфяк... ты решительно без всяких чувств, жалости ни к кому не имеешь!
В продолжение этой речи голос Перепетуи Петровны делался более и более печальным, и, наконец, она начала всхлипывать.
- Нет, видно, мне в жизни утешения ни от чужих, ни от родных: маятница на белом свете; прибрал бы поскорее господь; по крайней мере успокоилась бы в сырой земле!
Перепетуя Петровна очень расстроилась.
Вошла горничная и сказала, что больная проснулась.
- Не сказывайте ей обо мне, - говорила Перепетуя Петровна, - я не могу ее видеть, мою голубушку; страдалицы мы с ней, по милости прекрасных детушек! Я сейчас еду...
И действительно уехала, не простясь даже с Павлом.
Перепетую Петровну возмутила Феоктиста Саввишна. Она рассказала ей различные толки о Лизавете Васильевне, носившиеся по городу и по преимуществу развиваемые в дружественном для нее доме, где прежде очень интересовались Бахтиаровым, а теперь заметно на него сердились, потому что он решительно перестал туда ездить и целые дни просиживал у Масуровых.
Феоктиста Саввишна, поговорив с Перепетуей Петровной, вздумала заехать к Лизавете Васильевне посидеть вечерок и собственным глазом кой-что заметить. Она непременно ожидала встретить там Бахтиарова; но Лизавета Васильевна была одна и, кажется, не слишком обрадовалась гостье. Сначала разговор шел очень вяло.
- А вы не выезжаете? - спросила Феоктиста Саввишна.
- Нет, я не выезжала эти дни... Голова болит.
- Время такое, насморки везде. А я так сегодня целый день не бывала дома; бездомовница такая сделалась, что ужас; теперь вот у вас сижу, после обеда была у вашей тетушки... как она вас любит! А целое утро и обедала я у Кураевых... Что это за прекрасное семейство!
- А вы знакомы?
- Господи помилуй! Мало что знакома: я, можно сказать, дружна, близка к этому семейству.
- Которая из дочерей у них лучше? - спросила Лизавета Васильевна.
- Ах, Лизавета Васильевна, я просто не моту вам на это отвечать! Они обе, можно сказать, как два амура или какие-нибудь две белые голубки.
- Которая у них брюнетка?
- Старшая.
- Она мне лучше нравится.
- Да, это Юлия Владимировна: прекрасная девица. Дай только бог ей партию хорошую, а из нее выйдет превосходная жена; наперед можно сказать, что она не огорчит своего мужа ни в малейших пустяках, не только своим поведением или какими-нибудь неприличными поступками, как делают в нынешнем свете другие жены. - Последние слова Феоктиста Саввишна произнесла с большим выражением, потому что, говоря это, имела в виду кольнуть Лизавету Васильевну.
- Она очень нравится одному молодому человеку, - сказала та, не поняв последних слов Феоктисты Саввишны.
- Право? Кому же это?
- Этот молодой человек видел ее раза два. Он говорит, что она чудо как хороша собой, грациозна и бесподобно поет.
- Ай, батюшки! Кто же это такой? - спросила Феоктиста Саввишна, и у ней уже глаза разгорелись, как будто дело шло об ее собственной красоте или о красоте ее дочери.
- Он меня очень просил, - продолжала Лизавета Васильевна, - чтобы узнать стороной, как о нем думают у Кураевых и что бы они сказали, если бы он сделал предложение.
- Ах, боже мой! Кто бы это был? - сказала Феоктиста Саввишна, еще более заинтересованная. - Постойте, я ведь догадываюсь: не Бахтиаров ли?
Лизавета Васильевна покраснела.
- Это с чего вам пришло в голову? С какой мне стати говорить за него?
- Ну, я думала, так, по дружбе; он так часто бывает у вас.
- Он часто бывает у моего мужа. Нельзя ли вам, Феоктиста Саввишна, переговорить с Кураевыми?
- Да про кого, матушка, поговорить-то: я еще не знаю, про кого.
- Нет, вы наперед дайте слово, что переговорите.
- Извольте; про кого же?
- Про моего брата.
- Про Павла Васильича? Не может быть!
- Отчего же не может быть?
- Нет, вы шутите!
- Вовсе не шучу.
- Да как же? Ведь он еще не служил.
- Что ж такое! У него уж три чина.
- Да кто их дал?
- Царь дал. Он кандидат.
- Ей-богу, не знаю... Позвольте, мне от своего слова отпираться не следует: поговорить поговорю; конечно, женихи девушке не бесчестье; только, откровенно вам скажу - не надеюсь. Главное дело - нечиновен. Кабы при должности какой-нибудь был - другое дело... Состояние-то велико ли у них?
- У него своих пятьдесят душ, да после тетки еще достанется.
Феоктиста Саввишна размышляла. Она была в чрезвычайно затруднительном положении: с одной стороны, ей очень хотелось посватать, потому что сватанье сыздавна было ее страстью, ее маниею; половина дворянских свадеб в городе началась через Феоктисту Саввишну, но, с другой стороны, Бешметев и Кураева в голове ее никоим образом не укладывались в приличную партию, тем более что она вспомнила, как сама она невыгодно отзывалась о Павле и какое дурное мнение имеет о нем невеста; но мания сватать превозмогла все.
- Поговорю, Лизавета Васильевна, с большим удовольствием поговорю; я так люблю все ваше семейство! Мне очень будет приятно устроить это для вас. Вы говорите: у него пятьдесят душ и три чина?
Разговор этот прервался приходом бледного и расстроенного Павла. Лизавета Васильевна очень ему обрадовалась.
- Вот и он! Легок на помине. Как я тебя давно не видала, Поль, говорила она, целуя брата в лоб и глядя на него, - но что с тобой? Чем ты расстроен?
Павел ничего не отвечал и, почти не кланяясь Феоктисте Саввишне, сел поодаль; Лизавета Васильевна долго вглядывалась в брата и сама задумалась. Феоктиста Саввишна, внимательно осмотрев Павла, начала с ним разговаривать, вероятно, для узнания его умственных способностей; она сначала спросила его о матери, а потом и пошла допытываться - где он, чему и как учился, что такое университет, на какую он должность кандидат; и вслед за тем, услышав, что ученый кандидат не значит кандидат на какую-нибудь должность, она очень интересовалась знать, почему он не служит и какое ему дадут жалованье, когда поступит на службу.
Павел говорил очень неохотно, так что Лизавета Васильевна несколько раз принуждена была отвечать за него. Часу в восьмом приехал Масуров с клубного обеда и был немного пьян. Он тотчас же бросился обнимать жену и начал рассказывать, как он славно кутнул с Бахтиаровым. Павел взялся за шляпу и, несмотря на просьбу сестры, ушел. Феоктиста Саввишна тоже вскоре отправилась и, еще раз переспросив о состоянии, чине и летах Павла, обещалась уведомить Лизавету Васильевну очень скоро.
VIII
СВАТОВСТВО
Феоктиста Саввишна, возвратясь от Лизаветы Васильевны, почти целую ночь не спала; сердце ее каждый раз замирало и билось, когда она вспоминала, что судьба "калилась, наконец, над ней и доставила ей случай посватать. Будь другая на месте Феоктисты Саввишны, не имея для этого дела истинного призвания, она, конечно бы, не решилась сватать какого-либо полуплебея губернской аристократке и по причинам, выше уже изложенным. Собственно, два только благоприятные шанса имела Феоктиста Саввишна: во-первых, она слышала стороной, что будто бы у Кураевых продают имение с аукциона и что вообще дела их сильно плохи, а во-вторых, Владимир Андреич, обыкновенно человек гордый и очень мало с нею говоривший, вдруг на днях, ни с того ни с сего, подсел к ней и сказал: "Чем вы, любезная Феоктиста Саввишна, занимаетесь? Хоть бы молодым девушкам женихов приискивали", - а она, как будто бы предчувствуя, и ответила, что она очень рада, но только в состоянии ли будет найти достойных молодых людей. Владимир же Андреич на это возразил: "Нынче девушкам копаться нечего!" - и что вот хоть у него две дочери, девушки не из последних, а он зарываться не будет, был бы человек хороший.
