Игнатий Потапенко - Канун
Елизавета Александровна была настроена удивительно торжественно. Она какъ то вся выпрямилась и еще ближе къ вискамъ пригладила свои волосы, и въ ея лицѣ была какая-то непроницаемая строгость.
— Какое событіе! сказалъ ей Максимъ Павловичъ. — Весь городъ взволнованъ. Поздравляю васъ… Вамъ, по всей вѣроятности, это доставляетъ большее удовольствіе, чѣмъ даже Льву Александровичу.
— Почему вы такъ думаете? — величественно спросила его Елизавета Александровна.
— Но какъ же? Онъ, кромѣ почета, беретъ на себя еще и большую отвѣтственность. А вы только почетъ.
— Вы ошибаетесь. Я всегда въ душѣ чувствую отвѣтственность за каждый шагъ моего брата.
— О, въ душѣ это совсѣмъ не то, что нести отвѣтственность всенародно.
— Мой братъ не боится никакой отвѣтственности.
Дальнѣйшій разговоръ не состоялся, потому что въ это время пріѣхалъ Левъ Александровичъ.
— Такъ это правда? Вы согласились? Тутъ нѣтъ никакой ошибки? — сейчасъ же забросалъ его вопросами Максимъ Павловичъ.
— Правда, правда. Теперь уже надо это сказать. Пойдемте ко мнѣ, поболтаемъ, — отвѣтилъ Левъ Александровичъ, необыкновенно оживленный, и потащилъ Зигзагова въ кабинетъ. — Мы сейчасъ придемъ обѣдать, — сказалъ онъ Елизаветѣ Александровнѣ.
— А что, — говорилъ онъ, когда они съ Зигзаговымъ сидѣли въ кабинетѣ. — Вы находите это безуміемъ?
— Нѣтъ, не безуміемъ, а… Можно говорить, какъ думаю?
— Конечно, конечно, теперь все можно…
— Потому что, все равно, теперь вы не перемѣните вашего рѣшенія? Я, вѣдь, знаю: вы долго рѣшаете, но, рѣшивъ, стоите твердо. Вы выковываете ваши рѣшенія изъ стали. Такъ вотъ что, милый Левъ Александровичъ! не безуміе, а первый вашъ ложный шагъ…
— Милый Максимъ Павловичъ, но почему же? Вы считаете меня такимъ слабымъ и неспособнымъ!
— Нѣтъ, я считаю васъ сильнымъ и талантливымъ… Иногда вы можете возвыситься даже до геніальности. Но, простите меня, вы не додумали… Думали-ли вы о томъ, чего отъ васъ требуютъ?
— Работы, работы, работы… Энергіи, ума, яснаго взгляда… Творчества…
— Да, можетъ быть, работы, можетъ быть, и ума и энергіи, но для чего? Вы думаете — для созиданія новаго, свѣжаго, живого, здороваго, справедливаго? Нѣтъ, — и я прошу васъ, вспомните то, что я вамъ сейчасъ говорю, — для оправданія существующаго. Только это. Только для этого нужны вашъ умъ, энергія, талантъ… Оправдайте! Сами они уже не могутъ… Такъ вотъ, пусть придутъ новыя силы, свѣжія, черноземныя… и оправдаютъ. Да, — да… это иначе и быть не можетъ… Если бы это было не такъ, незачѣмъ было бы разыскивать то тамъ, то здѣсь маговъ и волшебниковъ, потому что для освѣженія и обновленія стоитъ вся Россія, весь народъ… Его позвать, его допуститъ къ работѣ, чего проще? Но нѣтъ, за это покорно благодаримъ… Народъ посмотритъ на дѣло прямо и просто, и схватитъ быка на рога… А этого вовсе не нужно… И требуется не умъ и талантъ, а искусство… Особое искусство… Отъ васъ потребуютъ искусства преподнести старое, изъѣзженное, наполовину съѣденное крысами, промозглое, въ такомъ видѣ, чтобы оно казалось новымъ… Въ этомъ вся суть. Вы не первый Левъ Александровичъ… Были таланты и умы… Были Сперанскіе, были и Ножанскіе… И простите, ужъ я такъ настроенъ, что способенъ даже къ предсказаніямъ, и если вы останетесь тѣмъ, чѣмъ были, чѣмъ знаемъ мы васъ, — то вы уйдете оттуда разбитымъ и искалѣченнымъ, а если вы, затуманенный чадомъ власти, увлечетесь «искусствомъ», то, милый мой Левъ Александровичъ, вы превратитесь въ ничтожество и, ужъ простите мнѣ и это, ради моей дружбы… удалитесь съ презрѣніемъ.
— Значитъ, по вашему, ни за что не браться и сидѣть сложа руки? спросилъ Левъ Александровичъ.
— Да, ни на что не браться. Время еще не пришло… Теперь время ѣздить въ ссылку… Лео ничего не сдѣлалъ, но Левъ сдѣлаетъ не больше…
— Максимъ Павловичъ, вы знаете, какъ я васъ люблю, — съ нѣкоторой трогательной ноткой въ голосѣ сказалъ Левъ Александровичъ. — И какъ благодарю я васъ за ваши дружескія предостереженія… Но я вашихъ мнѣній не раздѣляю… Пойдемте обѣдать, милый другъ…
— Нѣтъ, не пойду сегодня. Благодарю васъ.
— Почему?
— Я слишкомъ взволнованъ, буду портить вашъ аппетитъ и въ особенности аппетитъ Елизаветы Александровны.
— Полноте… Пойдемте, пойдемте! Не огорчайте меня.
— Нѣтъ, нѣтъ, благодарю васъ. Долженъ огорчить. Мы еще повидаемся. Когда ѣдете?
— Черезъ три дня.
— Ну, такъ повидаемся. И непремѣнно, непремѣнно. Да я, кстати, и спѣшить долженъ. У меня сегодня маленькая вечеринка.
Лицо Льва Александровича сдѣлалось огорченнымъ. — Вечеринка? Концертъ? — спросилъ онъ.
Зигзаговъ усмѣхнулся. — Для Льва Александровича, пожалуй, концертъ, а для его превосходительства господина директора департамента — вечеринка.
Левъ Александровичъ покачалъ головой. — Ахъ, Максимъ Павловичъ, опять вы за это… Зачѣмъ вамъ такая неосторожность?
Зигзаговъ вновь усмѣхнулся, но на этотъ разъ уже болѣе иронически: — я надѣюсь, что Левъ Александровичъ ничего объ объ этомъ не скажетъ его превосходительству господину директору департамента.
— Да вѣдь, департаментъ не полицейскій, а дѣловой.
— Это все равно. Режимъ полицейскій, а, значитъ, и всѣ департаменты сдѣланы изъ одного тѣста.
— Да вѣдь вы рискуете, мой другъ…
— Да я же вамъ говорю, что теперь время ѣздитъ въ ссылку… Ну, обѣдайте. Итакъ, мы еще увидимся… На вечеринку не зову васъ, ибо «rope тому человѣку, который соблазнитъ единаго отъ малыхъ сихъ»… Это можно отнести и къ великимъ.
Онъ сказалъ это тономъ шутки, уже когда хозяинъ провожалъ его въ переднюю. Но визитъ этотъ слегка разстроилъ Льва Александровича.
Въ этотъ вечеръ у Зигзагова дѣйствительно собирался народъ. Это было собраніе совсѣмъ особаго рода. Три года тому назадъ въ этой же квартирѣ собирались каждое воскресенье, а иногда и чаще и являлись сюда не обычные посѣтители Максима Павловича, а совсѣмъ другіе.
Въ квартирѣ была одна комната довольно большихъ размѣровъ въ три окна выходившихъ во дворъ. Въ эти часы она превращалась въ залу. На окна спускались густыя шторы, такъ что со двора не видно было, что дѣлается въ комнатѣ.
Въ этой комнатѣ стоялъ рояль и больше никакой мебели не было. Но въ такіе дни въ квартиру привозили нѣсколько дюжинъ стульевъ и разставляли ихъ рядами въ большой комнатѣ. Рояль дѣлался центральнымъ пунктомъ. Въ такіе вечера за нимъ появлялись большею частью извѣстные въ городѣ музыканты и пѣвцы, иногда скрипачъ, иногда декламаторъ. Нерѣдко здѣсь можно было видѣть какого-нибудь заѣзжаго концертанта, которому трудно было отказаться отъ приглашенія такого могущественнаго въ городѣ журналиста, какимъ былъ Максимъ Павловичъ. Въ числѣ заѣзжихъ попадались самые разнообразные: тутъ можно было видѣть и фокусника и престидижитатора и даже чревовѣщателя.
У дверей, при входѣ въ квартиру, обыкновенно стоялъ какой-нибудь студентъ, который отбиралъ отъ входящихъ писанные отъ руки билеты. Билеты эти распространялись частнымъ образомъ, раздавались по рукамъ среди знакомыхъ. Все это были люди, знавшіе цѣль вечеровъ и сочувствовавшіе ей.
Самъ Максимъ Павловичъ совершенно устранялся отъ хозяйскихъ обязанностей. Онъ не былъ хозяиномъ на время, когда длился концертъ. Онъ обязательно былъ въ числѣ публики, но съ такимъ видомъ, какъ будто онъ былъ одинъ имъ публики. Хозяйничала молодежь. Она распоряжалась, слѣдила за порядкомъ. Она же собирала деньги за билеты и отдавала ихъ цѣликомъ для цѣлей пропаганды передовыхъ идей.
Зигзаговъ, конечно, могъ принимать во всемъ этомъ болѣе дѣятельное участіе, но онъ слишкомъ хорошо зналъ, какой это могъ бы быть хорошій матеріалъ для клеветы и по этому устроилъ такъ, чтобы не имѣть никакого касательства къ денежной сторонѣ дѣла.
Но всегда эти вечера, сколько бы ихъ ни было, привлекали многочисленную публику. Маленькій залъ бывалъ биткомъ набитъ и въ немъ не хватало мѣста. Публика толпилась въ примыкавшихъ къ нему комнатахъ.
А когда кончался концертъ и большая часть публики, пришедшая дѣйствительно послушать музыку и пѣніе, а вмѣстѣ съ тѣмъ поддержать то, что считала хорошимъ, расходилась, а оставались люди болѣе близкіе къ самому дому, роли мѣнялись. Максимъ Павловичъ возвращалъ себѣ права хозяина. Въ столовой на столѣ появлялась обычная въ этомъ домѣ закуска, колбаса, ветчина, сыръ. Приносили огромный самоваръ. Какая-нибудь изъ дамъ брала на себя обязанности хозяйки и начинался маленькій пиръ, очень скромный по предлагаемымъ благамъ, но богатый искренностью и горячностью. Тутъ уже шли откровенные разговоры на острыя темы, и тутъ засиживались далеко за полночь.
Въ зимнія ночи нерѣдко веселье превозмогало и молодежь начинала танцовать. А когда наступала весна, концерты часто кончались импровизированной прогулкой за городъ, къ морю, и всѣ возвращались по домамъ при свѣтѣ рано восходившаго солнца.
