Болеслав Маркевич - Марина из Алого Рога
Величественный главноуправляющій, неуклюже передвигая толстыми ногами своими, сошелъ внизъ, также неуклюже подхватилъ подъ талію Марину, все еще недвижно стоявшую тамъ, приподнялъ ее сильною рукой на ближайшую ступеньку и удалился.
— Не угодно-ли выпить съ нами чаю, Марина Осиповна? спросилъ Завалевскій.
— Чаю?… Я пила… Впрочемъ, я всегда готова пить чай, рѣшила она вдругъ и — какъ вскидываетъ разомъ крыльями испуганная птица и такъ-же разомъ опускается на вѣтку, — перепорхнула черезъ ступени и очутилась на балконѣ, предъ чайнымъ столомъ, въ креслѣ только-что покинутомъ Пужбольскимъ.
— Не помню, представлялъ-ли я уже вамъ моего друга, князя…
— Ну, конечно, перебила она, — мы еще вчера познакомились съ нимъ, когда… я вамъ ключъ отъ рѣдкихъ книгъ приносила… Что же вы стоите, господинъ… князь?…
Пужбольскій поклонился и, не садясь, глядѣлъ на нее во всѣ глаза.
— Зачѣмъ вы такъ смотрите? досадливо сдвинула она опять брови.
— Я на вашъ долманъ заглядѣлся, поспѣшилъ онъ извиниться.
— Какой долманъ? Это? Она вскинула плечомъ.
— Да, — очень красиво, я нахожу…
— Это молдаванская кофточка; одинъ былъ тутъ грекъ табаководъ, — такъ онъ прислалъ мнѣ изъ Бухареста…
— Это не молдавскій, а венгерскій покрой, тотчасъ же замѣтилъ всезнающій Пужбольскій, — все тотъ же типъ длинной куртки, de la veste longue, долмана, который носятъ гонведы, гусары…
— Гусары? засмѣялась Марина-и взглянула на Завалевскаго.
— На венгерскомъ языкѣ гусъ-ара значитъ тысяча копій, mille lances, объяснилъ князь при семъ удобномъ случаѣ.
— Ну, и прекрасно, перебила его дѣвушка, — а еще лучше, что оно вамъ нравится…
— Да, очень! Женщины всегда должны были-бы носить что-нибудь волнующееся, накинутое на плечи. Это придаетъ какой-то легкій и вмѣстѣ съ тѣмъ гордый видъ…
— Я сама гордая! провозгласила неожиданно Марина.
Пужбольскій нѣсколько смѣшался, — онъ былъ вообще конфузливъ съ женщинами; ему показалось, что дѣвушка съ какимъ-то намѣреніемъ сказала это… но вмѣстѣ съ тѣмъ красота ея производила на него такое неотразимое впечатлѣніе…
— Вы имѣете на это право, проговорилъ онъ не совсѣмъ увѣренно.
— А почему вы думаете? быстро взглянула она на него.
Онъ улыбнулся.
— Еще древній поэтъ сказалъ, что гордость — естественное послѣдствіе красоты [4] и…
— И пристала ей — какъ венгерская куртка, докончилъ засмѣявшись графъ.
— Какой же это древній сказалъ? сдерживая улыбку, спросила Марина.
— Овидіемъ звали его, отвѣчалъ Пужбольскій.
— Ахъ, это латинскій? Она скорчила презрительную гримаску. — Только на такомъ пустомъ языкѣ и можно говорить такія пошлости, какъ вы сейчасъ сказали!… А вы, значитъ, классикъ, классикъ! жалостливо глядя на князя, тянула Марина…
— Неужели и вы тоже? вскинула она вдругъ свои большіе искристые глаза на графа, — и вы?…
Онъ улыбался — самымъ уголкомъ рта, замѣтила она, — и эта полузадумчивая, полунасмѣшливая улыбка несказанно нравилась ей…
— Вы также занимаетесь этими лингвистическими окаменѣлостями? приставала она къ нему, уже болѣе для того, чтобъ онъ еще уголкомъ, уголкомъ…
Пріятели переглянулись и чуть-чуть не покатились оба.
Марина это замѣтила… и вдругъ оскорбилась:
— Вамъ, можетъ-быть, проговорила она надменно и нѣсколько въ носъ, — вамъ совсѣмъ не желательно со мною разговаривать, а вы только такъ… снисходите?…
"Боже мой, какъ ихъ всѣхъ бѣдныхъ исковеркали!" подумалъ Завалевскій. — Подумайте, молвилъ онъ, межъ тѣмъ какъ Пужбольскій, весь красный, принимался было разувѣрять ее, — подумайте, молодая особа, — и онъ строго глянулъ ей въ глаза своими спокойными глазами, имѣетъ-ли какое-нибудь здравое основаніе то, что вы сейчасъ сказали?
Она растерялась неожиданно:
— Вѣдь вы же аристократы, титулованные! чуть не со слезами проговорила она въ объясненіе.
Онъ засмѣялся.
— Если это можетъ васъ нѣсколько утѣшить, то я скажу намъ, что дѣдъ мой, первый графъ Завалевскій, былъ статсъ-секретарь и большой человѣкъ при Екатеринѣ; зато отецъ его, а мой прадѣдъ, былъ отъ сохи взятъ въ солдаты… Если-бы мы жили во времена монархической Франціи, я бы въ королевскихъ каретахъ не имѣлъ права ѣздить…
Марина открыла большіе изумленные глаза: — она не поняла…
Пужбольскій торопливо, со всевозможными подробностями, поспѣшилъ объяснить ей, что значило "monter dans les carosses du roi", и сколько нужно было "quartiers de noblesse" для этого, и какъ все это происходило при версальскомъ дворѣ…
— Вы точно тамъ жили, со всѣми этими уродами, замѣтила ему Марина.
— Его-то повезли бы dans les carosses! все такъ же весело сказалъ графъ:- онъ отъ Рюрика въ прямомъ колѣнѣ летитъ внизъ. Древенъ!..
— Древенъ! повторилъ князь и тотчасъ же вскипятился:
— "И чѣмъ древнѣе ваши предки,
Тѣмъ больше съѣли батоговъ!"
— Вотъ что сдѣлала изъ русской аристократіи московская татарщина! Есть чѣмъ у насъ хвалиться древностью рода!…
— А не будь этой московщины, которую ты такъ ненавидишь, отрѣзалъ ему на это Завалевскій, — ты былъ бы теперь нѣмецъ или подданный султана.
— Какъ? запищалъ, схватываясь за волосы, пламенный князь, — потому что какой-нибудь Калита и всѣ эти кулаки…
— Я тебя спрашиваю, съ невозмутимымъ хладнокровіемъ продолжалъ тотъ, — желалъ-ли бы ты въ эту минуту быть секретаремъ посольства его величества Абдулъ-Азиса при вѣнскомъ дворѣ?
— Mais, par la barbe de Jupiter, laisser moi donc achever!!…
— Безъ этихъ "московскихъ кулаковъ" не было бы Россіи, вотъ тебѣ и весь сказъ! закончилъ графъ.
— А развѣ это такъ нужно? кинула вдругъ Марина. И Пужбольскій, открывавшій ротъ, чтобы раздавить пріятеля силою своихъ аргументовъ, такъ и остался съ раскрытымъ ртомъ и предъ этимъ удивительнымъ вопросомъ.
— То-есть… чего же это именно не нужно? озадаченно спросилъ онъ дѣвушку.
— Россіи! храбро отвѣчала она.
— Вы хотѣли бы… чтобы Россіи не было?…
— Нѣтъ, не то, чтобъ ея совсѣмъ не было, объясняла она пресерьезно, — а для чего быть ей такой огромной… Ѳедорой такой! примолвила она, смѣясь. А чтобъ были все маленькія общины, а главное съ народнымъ правленіемъ, чтобы граждане сами управляли собой…
— Вотъ, напримѣръ, Глинскъ съ его уѣздомъ — первая республика! раздался смѣхъ и басъ вернувшагося Іосифа Козьмича. Онъ поднялся тяжело по ступенямъ и опустился въ кресло, поодаль отъ чайнаго стола, въ углу балкона.
— Ну, Глинскій уѣздъ! иМарина сморщила брови:- тутъ, кажется, ни одного человѣка нѣтъ, чтобы можно было его назвать гражданиномъ!…
— А Быстродольскій, а Чернобѣжскій, а Трущовскій, а Прутченскій? пересчитывалъ въ своемъ углу господинъ Самойленко, отирая лысину огромнымъ пестрымъ фуляромъ, — тамъ есть что-ли?… Хоть шаромъ покати!…
— Ну, при такихъ условіяхъ, m-lle Марина, сказалъ смѣясь Пужбольскій, — не то нѣмцы, а какой-нибудь князь Куза проглотилъ бы всѣ ваши общины одну за другой, какъ слоеные пирожки.
— А вы бы хотѣли, спросилъ, ласково взглянувъ на нее, графъ, — хотѣли бы вы забыть русскую пѣсню и обратиться въ чужестранку?
— Боже сохрани! горячо вырвалось у нея. — Ради Бога, скажите мнѣ, наклоняясь въ нему и понижая голосъ, спросила она, — неужели вы въ самомъ дѣлѣ, сегодня ночью…
Онъ догадался, чего именно она боялась.
— Я лежалъ въ постели, отвѣчалъ онъ, — и слышалъ женскій голосъ. Я понялъ такъ, что некому было пѣть, кромѣ васъ… И за то великое вамъ спасибо! тепло примолвилъ онъ.
— За что это? живо, съ блестящими глазами воскликнула она.
— Это я вамъ когда-нибудь въ другой разъ скажу…
Завалевскій всталъ и заходилъ вдоль и поперекъ балкона.
Весь этотъ разговоръ съ Мариной навелъ его опять на невеселыя размышленія.
Онъ заговорилъ въ разсѣянности, тихо, про себя, забывая о присутствіи другихъ…
— Все съ толку сбито, перепутаны всѣ понятія, — всѣ представленія!… дошло до слуха Марины.
Она ловила эти падавшія изъ устъ его слова, и странная скорбь ихъ выраженія захватывала ее за что-то ей будто ужь давно знакомое, лежащее гдѣ-то глубоко въ душѣ ея и до сихъ поръ никогда еще не всплывавшее на ея поверхность. Эти слова и внезапная печаль его — они были вызваны ею, она это понимала, но чѣмъ, какою именно ея глупостью, — развѣ вотъ тѣмъ, что она про Россію сказала? — она не умѣла себѣ дать отчета. Но она тоскливо упрекала себя въ этой его внезапной печали… Никто, нѣтъ, во всю ея жизнь, не внушалъ еще ей такого удивительнаго чувства, какъ этотъ старикъ, котораго она вчера только въ первый разъ увидала… Онъ весь кругомъ правда, одна правда! говорила она себѣ съ какимъ-то умиленіемъ…
