Константин Станюкович - Избранные произведения в двух томах. Том 2
Я возвращался весело домой и всю дорогу припоминал роскошь комнаты и красоту этой загадочной девушки.
Вот как люди живут!..
И вспомнилась мне Лена… Смешная! Она все ищет, верно, какой-то «правды» в нашем захолустье… И она мне в это время показалась такой смешной, а наше захолустье таким мизерным!
Я шел теперь твердым шагом по бойким улицам и смотрел кругом с уверенностью. Что-то говорило мне, что я не пропаду здесь, не погибну, а пробью себе дорогу и буду пользоваться жизнью полно, широко… Когда я пробьюсь, тогда и о правде можно будет подумать… Тогда и Леночка будет меня уважать… А теперь?.. Теперь и она, пожалуй, презирает меня… Несчастных все презирают… Лучше же быть молотом, чем наковальней. Наковальней?.. Избави бог!
XIНаступил май месяц.
Однажды, когда я пришел к Николаю Николаевичу, он объявил, что рекомендовал меня Рязанову и что тот просил на днях у него побывать. Генерал снова выразил уверенность, что господину Рязанову я понравлюсь.
— Вот Рязановой понравиться трудней… Она… взбалмошная бабенка, и муж ее чересчур балует… Сумейте и ей понравиться… Ну, тогда вы выйдете победителем…
Сам генерал уезжал на днях в деревню.
Я поблагодарил Николая Николаевича, и мы простились друзьями. Он облобызал меня, благословил, советовал ходить в церковь и просил осенью непременно побывать у него…
— Опять вместе будем работать… Ну, до свидания, мой молодой друг! — торжественно проговорил Николай Николаевич, осеняя меня крестом. — Да напишите мне, как вы покончите с Рязановым… Я просил за вас, и он обещал вас принять под свое покровительство. Сумейте только понравиться им. Особенно жене…
«Херувим» тоже благословил меня, за что я поцеловал ее руку, пальцы которой, по обыкновению, были замараны в чернилах. С племянницей обменялись рукопожатиями.
— Не забывайте же нас!.. — крикнул вдогонку Остроумов. — Осенью еще, быть может, придется вам заработать хорошие деньги… Сами знаете, я труд ценить умею.
Я про себя улыбнулся и еще раз простился с генералом. Не думал я тогда, что впоследствии нам придется встречаться при совершенно других обстоятельствах.
Вечером я, по обыкновению, шел к старухе. Приходилось дочитывать последние три дня. Неделю тому назад она мне объявила, что скоро уезжает. Эти дни я не видал внучки или видал ее мельком. Она снова сторонилась от меня и не удостоивала вниманием. Пройдет, кивнет, и хоть бы слово!
«А когда нужно было успокоить бабушку, тогда откуда ласковость бралась!.. Эгоисты они… все эгоисты!» — мысленно бранил я ее.
Подхожу. Швейцар останавливает меня.
— Напрасно подниметесь…
— А что?
— Княгиня в ночь приказала долго жить…
— Ну?
— Верно… Теперь наверху родственников… родственников…
— А очень она была богата?
— Страсть… Сказывают, миллион у нее… Да только родственники напрасно. Она все внучке отказала… барышне… Барышня славная!
— Екатерине Александровне?
— Ей самой… Хорошая барышня!..
Грустно отошел я от подъезда и тихо поплелся домой. Вот тебе и раз!.. Теперь я никогда не увижу Екатерины Александровны… никогда!.. А я еще, дурак, мечтал черт знает о чем!..
Новость эта меня поразила… Хотя я и должен был скоро прекратить чтение, но оставалось еще три дня, и я рассчитывал в эти дни как-нибудь вызвать на разговор молодую девушку и высказать все… все, что накипело у меня на душе… Быть может, она поняла бы меня, оценила!..
«Берегись!» — раздалось около меня. Пролетела пролетка, и меня забрызгали грязью… Я только сжал кулаки и послал вслед ругательства…
А дома Софья Петровна встретила меня какая-то грустная… Она последнее время заметно изменилась… Куда девалась ее веселость?.. Точно что-то мучило ее… Она несколько раз заговаривала о лете, но я избегал разговоров об этом, говоря, что еще время впереди есть… Надо было покончить сперва с Рязановыми, а там видно будет… Не киснуть же мне в самом деле с ней вдвоем на Екатерининском канале!.. Она все соблазняла меня по воскресеньям на острова, но я более отмалчивался…
— Послушай, Петя (она все-таки меня звала «Петей»). Послушай, Петя, — начала она за обедом. — Так как же летом?
— Надо, Соня, работы искать… Сама знаешь, я без занятий…
— Лето-то отдохни… Право, отдохни… Мы будем вместе на острова ездить…
— Работать надо…
— Ах ты какой… Ну, слушай… впрочем, нет… (Она вдруг вся зарделась.) Я тебе после скажу… радость скажу… Нас обоих касается…
Она с каким-то особенным выражением посмотрела на меня.
— Говори теперь…
— Нет… нет… не скажу… после…
Я не настаивал.
После обеда посыльный подал мне письмо. Я вскрыл его. В нем было тридцать рублей и письмо следующего содержания:
«Милостивый государь,
Петр Антонович!
Вы, вероятно, уже слышали, что бабушка моя вчера скончалась. Позвольте мне еще раз поблагодарить вас за ту доброту, с которой вы прощали капризы больной старушки, и еще раз напомнить вам, что покойница всегда выражала признательность за ваш труд.
Благодарю вас и смею уверить, что я всегда к вашим услугам, если только мои услуги могут быть вам полезны.
Уважающая вас Екатерина Нирская.
При сем прилагаю следуемые вам за месяц тридцать рублей».
Я несколько раз прочел эти строки, написанные изящным английским почерком. Меня задел за живое тон письма, особенно последние его строки: «Я всегда к вашим услугам, если услуги мои могут быть вам полезны»! Ясно, она смотрит на меня с высоты своего величия, эта гордая барышня, и допускает знакомство только в качестве благодетельницы бедного чтеца, лишившегося занятий.
— Тебя огорчило письмо… От кого это? — спросила Софья Петровна.
— От богатой наследницы.
— Можно прочесть? — как-то робко продолжала молодая женщина.
Я бросил ей письмо.
Она прочитала его и с сердцем заметила:
— Чего она лезет с письмами!
— Как же, нельзя! Надо порисоваться! Я, мол, не прочь порекомендовать вас, молодой человек. Вы хорошо читали сумасшедшей старухе, и, если хотите, я вам еще такую старуху подыщу.
— Да ты не сердись так! Ты ужасно обидчив, Петя. Стоит ли так сердиться? Плюнь ты на нее, разорви письмо, и дело с концом!
— Нет. Их за это надо обрывать. Я отвечу ей.
— К чему? Ну, разве тебе не все равно, что она пишет?
— Ты этого не понимаешь, — резко ответил я.
И Софья Петровна, по обыкновению, тотчас же покорно замолчала.
Я написал Екатерине Александровне ответ (досадно только, что не было у меня бумаги с вензелем), в котором благодарил за желание быть мне полезной и надеялся, что мне не придется возобновлять с ней наше «случайное» знакомство именно с этой целью. Письмо было короткое и сухое.
Я перечитал свой ответ и отправил письмо.
— Пусть прочтет!.. Пусть знает, с кем она имела дело!..
Я спрятал записку Екатерины Александровны, и, признаться, грустно мне было, что наше знакомство прервалось так быстро.
Задумчивый, сидел я у себя в комнате и не слышал, как вошла Софья Петровна.
— Петя! — тихо произнесла она.
Я поднял голову. Софья Петровна стояла передо мной печальная.
— Ты, кажется, и не интересуешься тем, что я обещала сказать тебе?
— Ах, да… Что это за новость?
— Это новость очень серьезная.
— Ну?..
Она обвила руками мою шею и, наклонившись надо мною, произнесла шепотом:
— Я беременна, Петя…
В первый момент известие это не произвело на меня впечатления, но затем мне сделалось очень досадно и скверно.
— Ты молчишь. Ты не рад?
Я пожал руку Софьи Петровны. Бедная женщина была совсем смущена.
— Чему же радоваться, Соня? — нежно проговорил я. — Только одни заботы!
— Только?
Она совсем печально глядела на меня.
— Нам, бедным людям, дорога такая роскошь.
— Как ты говоришь — роскошь? — повторила она.
— Еще бы!.. Нам надо самим пробиваться, а тут еще…
— Замолчи, замолчи, пожалуйста, — перебила она и вышла из комнаты.
Я пошел к ней. Она сидела на диване и тихо плакала.
— Послушай, Соня… Надо быть благоразумной, а ты все плачешь… Разве я обидел тебя?..
Она молчала.
— Ну, рассуди сама… Можно ли радоваться твоему сюрпризу?
И я стал ей доказывать, что радоваться нечему.
Она слушала очень внимательно. Когда я кончил, она поднялась с места, подошла ко мне и пытливо заглянула мне в глаза… В это время лицо ее было серьезно, очень серьезно.
— Ты недоволен?.. — тихо проговорила она.
— Большой радости нет.
— И пожалуй, посоветуешь мне отдать ребенка в воспитательный дом?
Наконец она сама произнесла слово, которое давно вертелось у нее на языке. Должно быть, на лице моем она прочла одобрение, потому что вдруг побледнела, зашаталась и как сноп повалилась ко мне на руки.
