Всеволод Крестовский - Кровавый пуф. Книга 1. Панургово стадо
Ардальон скосил глаза свои вниз и в сторону.
— Экой вы младенец невинный! — помолчав немного, но все-таки не глядя на Моисея, насмешливо заговорил он. — Какой же это дурак стал бы такие письма прямо по почте пересылать? Для этого надо не иметь в башке ни капли человеческого смысла! Разве такие вещи по почте пересылаются?
— А как вы получили его? — любопытно допытывал Малгоржан с приятной улыбкой.
— Да нынче вот… Сижу я это над вашими расчетами (слово «расчеты» Полояров произнес не без преднамеренной иронии), вдруг звонок. Я отворяю, смотрю — какой-то совершенно незнакомый господин. — "Здесь, говорит, живет Ардальон Михайлович Полояров?" — Здесь, говорю: — я сам и есть; а вам что, говорю, угодно? Тут он мне подал это самое письмо. "Я, говорит, из друзей… вы не сомневайтесь! Проездом из-за границы и еду теперь в Москву, а через несколько дней вернусь, и тогда, говорит, непременно буду у вас". Я запер дверь за ним, распечатываю и просто глазам не верю!.. Да — прибавил Ардальон в заключение с самодовольной улыбкой, — порадовал-таки меня Александр Иванович — спасибо ему, голубчику!.. Это ведь просто патент, в некотором роде… Этим можно гордиться-с!
— Гордиться-то можно, да только не вам, — с едкостью заметил Фрумкин.
— Отчего ж бы это и не мне-с?
— А оттого, что не вы ли сами всегда обзываете Герцена и дураком-то, и отсталым-то, и лишним человеком, и краснобаем. Вспомните-ка, ведь это все ваши эпитеты! То вдруг еще вчера он у вас выдохшийся болтун, пустельга-колотовка, а сегодня уж вы гордитесь им!.. Последовательно-с! И главное, прочность ваших убеждений рисует!
Полояров побагровел и злобно вскинулся глазами на Моисея.
— Я с вами и говорить-то не хочу! — презрительно пробурчал он отворачиваясь.
— Это всеконечно так-с! — с улыбкой поклонился Фрумкин. — Больше вам и сказать-то мне нечего.
Он чувствовал, что шансы его борьбы с Полояровым начинают колебаться, и потому, как утопающий за соломинку, хватался теперь за каждый малейший крючок, чтобы повернуть дело в свою пользу.
— А мне, господа, это письмо кажется очень сомнительным! — не стесняясь присутствием Ардальона, громко обратился он к присутствующим. — И странно это, право! Отчего вдруг Ардальон Михайлович получает от Герцена хвалебный гимн своей честности, как раз в то самое время, когда мы настойчиво потребовали от него отчетов? Не знаю, как вы, господа, а я нахожу, что это очень странная игра случая!
Лидинька громко захохотала одобрительным смехом. Анцыфров вслед за нею тоже было фыркнул, но заячьим взглядом взглянув на Ардальона, тотчас же струсил и примолк. И Малгоржан, глядя на других, состроил вдруг лукавую усмешку, озаренный новою мыслию со стороны Моисея. Фрумкин же, видя это, начинал уже ощущать предвестие некоторого торжества.
Полояров в первое мгновенье окончательно смутился. Злоба в нем закипала все более.
— Я… я… я… — отрывисто заговорил он, заикаясь от волнения и злости, — я за такие сомнения морду колочу!
Эти слова сопровождались весьма выразительным жестом в воздухе.
И нужно же ему было произнести такое слово! И нужно же было изобразить такой жест!.. Эта «морда» сразу сделала то, что члены-сожители снова и всецело передались на сторону Фрумкина. Весь эффект герценовского послания пропал задаром. Эта «морда» очень живо напомнила членам Полояровские свойства и качества, его бесцеремонность, его самомнение, его нравственную диктатуру, которую только вчера, благодаря Фрумкину, они успели сбросить с своей шеи. Герценовское письмо расставляло им новые сети, и это очень хорошо поняли теперь злосчастные коммунисты. Они поняли, что примириться с Полояровым, поддавшись обаянию герценовских похвал его особе, значит опять пойти к нему в кабалу, и потому очень живо отшатнулись от Ардальона, тем более, что Моисей Фрумкин успел даже заронить в них сомнение касательно подлинности хвалебного письма.
— Нет, главное, он-то! Он-то в деятели попал! — пронзительным своим голосом затараторила Лидинька, которая, как флюгер по ветру, перешмыгивала от одного к другому. — Скажите пожалуйста, какие нынче деятели!.. Нет, настоящие-то деятели не так поступают… Вот Лука у нас был настоящий деятель, так тот, небойсь, писем не получал и всенародно не хвастался ими. Деятели-то теперь по казематам сидят… Вот где деятели!.. И в самом деле, поглядишь, то тот арестован, то другой, того взяли, тот сослан, — берут ежедневно и здесь, и там, а одно только наше красно солнышко, наш деятель, свет Ардальон Михайлович, на свободе гуляет… Нет-с, батюшка, кабы ты был настоящий деятель, так тебя уж давным-давно бы арестовали, а ты вишь все еще промеж нас толкаешься. А отчего ты не арестован? Отчего?
— Глупый вопрос! — пожав плечами, буркнул Полояров.
— Нет, ты мне скажи, отчего ты не арестован? — как пиявка впилась Лидинька все с одним и тем же вопросом.
— Оттого, что ты дура.
— Это, сударь мой, не причина-с. А ты мне все-таки скажи, отчего Лука вот арестован, а ты нет? Ты скажи мне, а я послушаю!
— Н-да-с! Отчего вы и в самом деле не арестованы, если вы такой важный деятель, если вы один только высоко держите знамя демократического социализма? — ядовито поддержал Лидиньку Моисей Фрумкин. — Тут вот поглядишь, кто и гораздо пониже вас держали знамя-то это, однако и тех позабирали, а вы благоденствуете на свободе. Какие это боги покровительствуют вам.
— Нет, ты скажи нам, отчего и зачем ты не арестован? — приставала между тем Лидинька.
— А вы мне скажите, зачем вы не арестованы? — руки в боки и ноги врознь, с нахально смеющимся лицом обратился Полояров ко всем присутствующим.
— Да мы ведь писем от Герцена не получаем, — ответил за всех Моисей Фрумкин.
— А отчего вы не получаете?
Некоторые из членов совещательно переглянулись между собою. Фрумкин молчал.
— Ну-с, так отчего же вы не получаете? — с возрастающим нахальством наступал на них Полояров.
Что было отвечать ему на такой назойливый вопрос?
— Отчего мы, и в самом деле, не получаем? — хлопая глазами и принимая все это в самую серьезную сторону, тихо спросил наивный князь у Моисея.
— А я вам скажу отчего! — продолжал Ардальон, стоя фертом перед всей компанией. — Оттого, что вы рылом еще не вышли получать-то такие письма! Вот отчего!
— Ладно, ладно! А вы нам, милостивый государь, извольте все-таки отчеты представить! — завопило на Полоярова все общество, вконец уже оскорбленное последней выходкой. — Вы нам отчеты подайте, а если через два дня у нас не будет отчетов, так мы их у вас гласно, печатным образом потребуем! В газетах отшлепаем-с! И посмотрим, какие тогда-то вот письма к вам станет Герцен писать!
Полояров, махнув рукою, ретировался в свою комнату.
IX. Из угла в угол по комнате
Ему было жутко. Герценовское письмо, на которое он так рассчитывал, окончательно не вывезло. Упорная наглость — элемент наиболее присущий, наиболее естественный в натуре Полоярова — тоже не помогла. "Ах, кабы не жид!" думает себе Ардальон. "Кабы не он, все бы шло, как по маслу'… С остальными бы управился!" Но эти остальные были сильны теперь жидом, а жид ими, и в результате, сколь ни прикидывал и так и сяк Полояров — выходило, что все-таки ничего против этой соединенной силы не поделаешь… Главнейшим образом смущала эта угроза "предать его благодетельной гласности". — "Ох, уж эта благодетельная!" злобно сжимая зубы, мыслил Полояров. — "А ну, как отпечатают?!". Эта мысль приводила его в содрогание: если отпечатают, тогда в журнальном мире погибла его репутация, тогда эти канальи Фрумкины сделают, что и статей его, пожалуй, принимать не станут; тогда по всем кружкам, по всем знакомым и незнакомым, по всем союзникам, друзьям и врагам самое имя его эти Фрумкины пронесут, яко зол глагол. — "Все эти «Искры» в набат ударят, пойдут теребить, потрошить, копаться в тебе, и на все лады, и в стихах и в прозе, переворошат всю твою внутренность". — И Полояров с наслаждением начинает желать, чтобы над всеми этими «Искрами» над всеми газетами, над всеми Фрумкиными вдруг стряслась бы такая беда, такая гроза, чтобы слова про него некому было пикнуть. Эти самые «Искры» и Фрумкины еще только вчера составляли его силу, его первую угрозу "подлецам и пошлякам", эти самые «Искры» вчера еще с таким ласковым почтением относились к нему, а сегодня он уже их боится… И все это наделал какой-нибудь Мошка Фрумкин.
— Нет, надо как ни на есть поправить это дело! — решает себе Полояров. — Лоб расшибу, а поправлю!
"Просить у них прощения, что ли?" — мелькает ему мысль. "Нет, не годится!.. Простить-то, пожалуй, простят, но уж прежнего уваженья не будет… и каналья Фрумкин на твое место сядет".
— Как!.. Чтобы вдруг Фрумкин… Да никогда!.. Ни в жисть! — азартно схватывается с места Полояров, и начинает шагать по комнате.
