Всеволод Крестовский - Кровавый пуф. Книга 2. Две силы
— К вашим услугам! — поднялся с места майор и назвал свою фамилию.
— Позвольте передать… от полковника Пчельникова, — с полупоклоном проговорил старик-пехотинец, достав из бокового кармана пакет за казенной печатью.
— Садитесь, пожалуйста, — предложил ему Ветохин и, сорвав конверт, пробежал глазами бумагу. По мере чтения лицо его все более и более озарялось довольной улыбкой.
— Поздравляю, господа, с экспедицией! — радостно проговорил он наконец, обращаясь к своим офицерам, и вполголоса, как бы под большим секретом, но вполне внятно стал читать им "конфиденциальное сообщение". "Вследствие предписания г. начальника отдела, от такого-то числа, за No таким-то, вверенный вам эскадрон назначен в состав моего отряда, а посему предписываю вашему высокоблагородию, с получением сего, немедленно изготовиться к экспедиции против появившейся в окрестностях шайки ксендза Робака. Вверенный мне отряд прибудет в местечко Нову-Руду сего числа вечером и после трехчасового привала двинется в направлении на Красно, Сапочкин и Ятвице. Не дожидаясь моего прибытия, ваше высокоблагородие имеете выступить, в виде авангарда, как наискорее, в том же направлении, своевременно посылая ко мне донесения обо всем, что будет замечено вашими разъездами. В случае если бы шайка Робака переправилась обратно за Неман, то, не стесняясь переходом оной в район Виленского военного округа, преследовать безостановочно, но при этом вы имеете озаботиться о средствах переправы для моего отряда. NN-ского пехотного полка командир полковник Пчельников".
— Ура! — крикнул было один из офицеров, радостно сорвавшись с места.
— Тсс!.. остановил его эскадронный, — секрет, господа, прежде всего секрет!.. Тут ведь за каждым нашим шагом следят и все передают повстанцам: узнают часом ранее, и пиши пропало! Вся экспедиция ни к черту!.. Уйдут!..
И Ветохин сейчас же послал за эскадронным вахмистром, чтобы отдать ему приказания о секретном сборе. Старый пехотинец стал откланиваться.
— Куда же вы, майор? — остановил его Ветохин. — Погодите…
— Нельзя-с, тороплюсь в Пяски… там велено мне взять роту да пятьдесят казаков и тоже идти на поиски.
— Да вы туда как? На подводе?
— На обывательской, под конвоем.
— Так погодите же, пока перепрягают… пять минут!.. Перекусите чем Бог послал… Господа, угощайте майора!
С первой минуты появления нового гостя, его лицо, его голос и вся фигура сказались Хвалынцеву чем-то знакомым. Некоторое время он вглядывался в физиономию старика и наконец подошел к нему.
— Извините, майор, ваше имя Петр Петрович Лубянский? — спросил он.
— Да, я Лубянский.
— Вы не знаете меня?
Старик пристально вскинулся на него глазами.
— Господи Боже мой!.. Да неужели Хвалынцев?!.. Батюшка!.. Какими судьбами?..
И они бросились в объятия друг друга.
Пошли расспросы: как? что? Старика усадили за стол. Он-таки проголодался с дороги. Хвалынцев между прочим неосторожно спросил его про дочку, про его Нюточку и вдруг, заметив, что лицо майора на мгновенье передернуло что-то глубоко и затаенно скорбное, спохватился, что вероятно сделал какой-нибудь промах, но уже было поздно.
— Умерла, — отрывисто и как бы вскользь проговорил Лубянский. — Вот почему-то и я… как видите, тоже здесь, — продолжал он, — надоело, знаете, там-то… Что, думаю, одному бобылём на старости лет блыкаться! И пошел сюда… Здесь все же жизнь… И пользу какую ни есть принести можно… Да и того… отвлечение, знаете, есть для себя… Здесь лучше… А умирать все равно надо… так уж лучше здесь умереть… по-солдатски, по крайней мере!.. Люди нашего века, батюшка, все уж помаленьку на тот свет подбираться начинают… Старуху Гореву помните?
— Тетку Татьяны Николаевны? — весь встрепенулся Хвалынцев. — Как не помнить, помилуйте!.. Что ж она?
— А тоже вот недавно… долго жить приказала.
— А Татьяна-то Николаевна как же теперь? — помолчав, спросил Хвалынцев, на которого это неожиданное известие произвело несколько грустное впечатление.
— Да что ж Татьяна Николаевна! — пожал старик плечами, — одна осталась, круглой сиротою…
— Не вышла замуж? — понижая голос и с чувством какого-то затаенного внутреннего опасения продолжал Хвалынцев, почувствовав, что ему будет больно и тяжело узнать, если Татьяна позабыла его.
— Э, где уж! — махнул Петр Петрович. — Помилуйте, за кого там выйти… Да она, кажись, и не думает об этом. Фантазерка она большая, но хорошая, честная фантазерка.
— А что? — насторожил уши Хвалынцев.
— Да как же! — усмехнулся майор. — Писал мне этта недавно Устинов, Андрей Павлыч… А, кстати, — перебил он самого себя, — Устинов-то… вы не слыхали? Ведь он теперь здесь, недалеко, по соседству!
— Как так? — радостно встрепенулся Хвалынцев.
— Да как же!.. В Гродне!.. Там у него, пишет, есть старый приятель какой-то… Как бишь его?.. Забыл… доктор военный…
— Холодец? — подсказал Константин.
— Ну, ну, он самый и есть!.. Они вместе и живут теперь.
— Да Устинов-то какими же судьбами в Гродне очутился?
— А очень просто-с. Ведь он в последнее время в Питере жил без места; ну, а тут вдруг в Северо-Западный край русских людей стали на службу вызывать, он и поехал учителем в гимназию… Назначили в Гродну, а там нечаянно с этим приятелем своим столкнулся… И прекрасно, пишет, устроился!..
— Ваше высокоблагородие, подвода готова, — доложил вошедший казак и тем невольно прервал дальнейшие расспросы.
— Да и нам, господа, время. Собирайтесь-ка поживее, — заметил Ветохин своим офицерам.
— Ну, а Татьяна-то Николаевна?.. Вы про нее хотели что-то… Бога ради, хоть одно слово еще! — с живым и нетерпеливым любопытством приставал меж тем Хвалынцев, удерживая Лубянского за руку.
— Ну, батюшка, долго рассказывать!.. Некогда! — благодушно улыбнулся ему старый майор, выходя из хаты и на ходу прощаясь с офицерами. — Вот погодите, — прибавил он, — побьем Робака, встретимся, даст Бог, после экспедиции, тогда уж все расскажу вам на досуге!
И через минуту пароконная подвода, окруженная четырьмя казаками, быстро покатила по дороге в Пяски, оставляя за собой облака золотистой пыли.
В это время гусары уже выводили из конюшен лошадей и строились на площади пред квартирой майора. Любопытные жидки озабоченно шныряли туда и сюда, стараясь пронюхать в чем дело, а из-за углов подозрительно и враждебно выглядывали пытливые физиономии разных обывателей и обывательниц из местной "дробной шляхты", которая в этом внезапном сборе эскадрона инстинктивно уже учуяла что-то недоброе для своей "свентей справы" и только искала случая, как бы предуведомить кого следует о грозящей опасности.
XIII. Мученики, не вписанные в "мартирологи Колокола"
Первые двенадцать верст эскадрон сделал без всяких приключений. В попутных деревнях и мужчины, и женщины встречали его совершенно спокойно, стоя группами у своих хат, с кучей разной детворы; молодицы охотно выносили ведра с водой утолять жажду солдат, а мужики кланялись, снимали свои «капелюхи» и свободно отвечали на расспросы — все это для опытного майора служило верным признаком, что банда не посещала еще этих селений и не бродила в ближайшей окрестности. Но вот, прошли еще верст десять, и поведение крестьян в дальнейших деревнях резко изменилось. Здесь уже, при входе отряда в околицу, хлоп ни на кого не глядит, прячется, пугается, спешит смущенно удрать куда-нибудь подальше и на расспросы отвечает одним лаконическим «невем». Такое поведение тоже служило одним из признаков, но это уже был верный признак близости неприятеля. Это значило, что банда только что побывала в деревне, успела настращать крестьян, наобещать им виселиц и пожаров за общение с москалем, успела быть может кого-нибудь увести и повесить для примера, и теперь скрывается где-нибудь тут же, в ближайшем соседстве. Эскадрон усилил меры военных предосторожностей и безостановочно двигался дальше. Вот лес навстречу, и на самой опушке его замечены уже явные следы недавнего становища; полупотухший костер, окурки папирос, оборвыши бумажек, портянка какая-то, клочки разбросанного сена и соломы.
— Господи!.. Братцы, гльди-тко, страсть какая! — раздался вдруг голос одного из солдат, посланных обшарить место покинутого бивуака.
На зов его бросилось несколько всадников, которые вдруг остановились у одного из деревьев в безмолвном негодовании и в смущении. Пред ними качался на суку обнаженный труп четырнадцатилетней девочки, удавленной узлом из собственных кос и повешенной за волосы. На груди ее пригвождена была бумажка с надписью: По подозрению в шпионстве.
— Глянь-ко, братцы, девонька-то… а? Ну, какого зла могла она сделать! — покачивая головами, тихо говорили промеж себя гусары. Иные молча крестились и отъезжали прочь, другие же озлобленно ворчали угрозу не давать убийцам пощады при встрече. Просили было у майора позволения снять и закопать повешенную, "хоть с молитвой, заместо христианского погребения", но мешкать было некогда: майор торопился накрыть банду врасплох и как можно скорее. Кто-то из солдат сорвал широкий лист лопуха, положил его на землю, в то место, над которым висела девочка, и кинул на лопух копейку. Несколько гусар молча последовали примеру товарища, и на лопухе в минуту образовалась кучка медных денег.
