Викентий Вересаев - Пушкин в жизни
– Опустите сторы, я спать хочу, – сказал он сейчас. Два часа пополудни…
А. И. Тургенев – А. Нефедьевой, 29 янв. 1837 года. П-н и его совр-ки, VI, 52 (фр. – рус.).Пушкину делалось все хуже и хуже, он видимо слабел с каждым мгновением. Друзья его: Жуковский, кн. Вяземский с женой, кн. П. И. Мещерский, А. И. Тургенев, г-жа Загряжская, Даль и Данзас были у него в кабинете.
А. Аммосов, 37.Минут пять до смерти Пушкин просил поворотить его на правый бок. Даль, Данзас и я исполнили его волю: слегка поворотили его и подложили к спине подушку.
– Хорошо! – сказал он, и потом, несколько погодя, промолвил: – Жизнь кончена!
– Да, кончено, – сказал д-р Даль, – мы тебя поворотили.
– Кончена жизнь, – возразил тихо Пушкин.
Не прошло нескольких мгновений, как Пушкин сказал:
– Теснит дыхание.
То были последние его слова. Оставаясь в том же положении на правом боку, он тихо стал кончаться.
И. Т. Спасский. Щеголев, 199.Друзья и ближние молча, сложа руки, окружили изголовье отходящего. Я, по просьбе его, взял его подмышки и приподнял повыше. Он вдруг, будто проснувшись, быстро раскрыл глаза, лицо его прояснилось и он сказал:
– Кончена жизнь!
Я не дослышал и спросил тихо:
– Что кончено?
– Жизнь кончена, – отвечал он внятно и положительно.
– Тяжело дышать, давит, – были последние слова его.
Всеместное спокойствие разлилось по всему телу, – руки остыли по самые плечи, пальцы на ногах, ступни, колена – также, – отрывистое, частое дыхание изменялось более и более на медленное, тихое, протяжное, – еще один слабый, едва заметный вздох – и пропасть необъятная, неизмеримая разделяла уже живых от мертвого. Он скончался так тихо, что предстоящие не заметили смерти его. Жуковский изумился, когда я прошептал: «аминь!» Д-р Андреевский наложил персты на веки его.
В. И. Даль. Щеголев, 204.Я не сводил с него глаз и заметил, что движение его груди, доселе тихое, сделалось прерывистым. Оно скоро прекратилось. Я смотрел внимательно, ждал последнего вздоха; но я его не приметил. Тишина, его объявшая, казалась мне успокоением. Все над ним молчали. Минуты через две я спросил: «что он?» «Кончилось», – отвечал мне Даль.
В. А. Жуковский. Щеголев, 189.Перед тою минутою, как ему глаза надобно было навеки закрыть, я поспел к нему. Тут был и Жуковский с Михаилом Виельгорским, Даль и еще не помню кто. Такой мирной кончины я вообразить не умел прежде.
П. А. Плетнев – В. Г. Теплякову, 29 мая 1837 года. Истор. Вестн., 1887, № 7, стр. 21.Диван, на котором лежал умиравший Пушкин, был отгорожен от двери книжными полками. Войдя в комнату, сквозь промежутки полок и книг можно было видеть страдальца. Тут стояла княгиня Вяземская в самые минуты последних его вздохов. Даль сидел у дивана; кто-то еще был в комнате. Княгиня говорит, что нельзя забыть божественного спокойствия, разлившегося по лицу Пушкина.
П. И. Бартенев со слов кн. В. Ф. Вяземской. Рус. Арх., 1888, II, 311.Он не страдал, а желал скорой смерти. Жуковский, гр. Велгурский, Даль, Спасский, княгиня Вяземская и я, – мы стояли у канапе и видели – последний вздох его. Доктор Андреевский закрыл ему глаза.
А. И. Тургенев – А. Я. Булгакову. П-н и его совр-ки, VI, 55.Когда друзья и несчастная жена устремились к бездыханному телу, их поразило величавое и торжественное выражение лица его. На устах сияла улыбка, как будто отблеск несказанного спокойствия, на челе отражалось тихое блаженство осуществившейся святой надежды.
Кн. Ек. Н. Мещерская-Карамзина. Я. Грот, 261.Я подошла к Натали, которую нашла как бы в безумии. – «Пушкин умер?» Я молчала. – «Скажите, скажите правду!» Руки мои, которыми я держала ее руки, отпустили ее, и то, что я не могла произнести ни одного слова, повергло ее в состояние какого-то помешательства. – «Умер ли Пушкин? Все ли кончено?» – Я поникла головой в знак согласия. С ней сделались самые страшные конвульсии; она закрыла глаза, призывала своего мужа, говорила с ним громко; говорила, что он жив; потом кричала: «Бедный Пушкин! Бедный Пушкин! Это жестоко! Это ужасно! Нет, нет! Это не может быть правдой! Я пойду посмотреть на него!» Тогда ничто не могло ее удержать. Она побежала к нему, бросилась на колени, то склонялась лбом к оледеневшему лбу мужа, то к его груди, называла его самыми нежными именами, просила у него прощения, трясла его, чтобы получить от него ответ. Мы опасались за ее рассудок. Ее увели насильно. Она просила к себе Данзаса. Когда он вошел, она со своего дивана упала на колени перед Данзасом, целовала ему руки, просила у него прощения, благодарила его и Даля за постоянные заботы их об ее муже. «Простите!» – вот что единственно кричала эта несчастная молодая женщина.
Кн. В. Ф. Вяземская – Е. Н. Орловой, 192.За минуту пришла к нему жена; ее не впустили. – Теперь она видела его умершего. Приехал Арендт; за ней ухаживают. Она рыдает, рвется, но и плачет. Жуковский послал за художником снять с него маску. Жена все не верит, что он умер: все не верит. – Между тем тишина уже нарушена. Мы говорим вслух, и этот шум ужасен для слуха, ибо он говорит о смерти того, для коего мы молчали. Он умирал тихо, тихо…
А. И. Тургенев – А. Я. Булгакову, 29 янв. 1837 г. П-н и его совр-ки, VI, 55.Наша няня не могла вспомнить без содрогания о страшном состоянии, в которое впала мать, как только в наступившей смерти нельзя было сомневаться. Бесчувственную, словно окаменелую физически, ее уложили в постель; даже в широко открытых, неподвижных глазах всякий признак жизни потух. «Ни дать ни взять сама покойница», – описывала она. Она не слышала, что вокруг нее делалось, не понимала, что ей говорили. Все увещевания принять пищу были бесполезны, судорожное сжимание горла не пропускало и капли воды. Долго бились доктора и близкие, чтобы вызвать слезы из ее застывших глаз, и только при виде детей они, наконец, брызнули неудержимой струей, прекратив это почти каталептическое состояние.
А. П. Арапова. Новое Время, 1908, № 11425, ил. прил., стр. 7.Кн. Вяземская не может забыть страданий Натальи Николаевны в предсмертные дни ее мужа. Конвульсии гибкой станом женщины были таковы, что ноги ее доходили до головы. Судороги в ногах долго продолжались у нее и после, начинаясь обыкновенно в 11 часов вечера.
Кн. В. Ф. Вяземская по записи Бартенева. Рус. Арх., 1888, II, 305.По смерти Пушкина у жены его несколько дней не прекращались конвульсии, так что у нее расшатались все зубы, кои были очень хороши и ровны.
Ф. Г. Толь со слов кн. Е. А. Долгоруковой. Декабристы на поселении, 143.Жена Пушкина заверяла, что не имела никакой серьезной связи с Дантесом, однако созналась, бросившись в отчаянии на колени перед образами, что допускала ухаживания со стороны Дантеса, – ухаживания, которые слишком широко допускаются салонными обычаями в отношении всех женщин, но которых, зная подозрения своего мужа, она должна была бы остеречься.
A. А. Щербинин. Из неизд. записок. П-н и его совр-ки, XV, 42.Несколько минут после смерти Пушкина Даль вошел к его жене; она схватила его за руку, потом, оторвав свою руку, начала ломать руки и в отчаянии произнесла: «Я убила моего мужа, я причиною его смерти; но богом свидетельствую, – я чиста душою и сердцем!»
Н. В. Кукольник. Дневник. Записки М. И. Глинки. Изд. «Академии», 1930, стр. 464.При жене неотлучно находились княгиня Вяземская, Е. И. Загряжская, граф и графиня Строгановы. Граф взял на себя все распоряжения похорон.
B. А. Жуковский – С. Л. Пушкину, 15 февр. 1837 г. Щеголев, 190.Я все это время была каждый день у жены покойного, во-первых, потому, что мне было отрадно приносить эту дань памяти Пушкина, а во-вторых, потому, что печальная судьба молодой женщины в полной мере заслуживает участия. Собственно говоря, она виновата только в чрезмерном легкомыслии, в роковой самоуверенности и беспечности, при которых она не замечала той борьбы и тех мучений, какие выносил ее муж. Она никогда не изменяла чести, но она медленно, ежеминутно терзала восприимчивую и пламенную душу Пушкина; теперь, когда несчастье раскрыло ей глаза, она вполне все это чувствует, и совесть иногда страшно ее мучит. В сущности, она сделала только то, что ежедневно делают многие из наших блистательных дам, которых однако ж из-за этого принимают не хуже прежнего; но она не так искусно умела скрыть свое кокетство, и, что еще важнее, она не поняла, что ее муж был иначе создан, чем слабые и снисходительные мужья этих дам.
Кн. Е. Н. Мещерская-Карамзина. Я. Грот, 262 (фр). {44}Когда все ушли, я сел перед ним и долго, один смотрел ему в лицо. Никогда на этом лице я не видал ничего подобного тому, что было в нем в эту первую минуту смерти. Голова его несколько наклонилась; руки, в которых было за несколько минут какое-то судорожное движение, были спокойно протянуты, как будто упавшие для отдыха, после тяжелого труда. Но что выражалось на его лице, я сказать словами не умею. Оно было для меня так ново и в то же время так знакомо! Это было не сон и не покой. Это не было выражение ума, столь прежде свойственное этому лицу; это не было также и выражение поэтическое. Нет! Какая-то глубокая, удивительная мысль на нем развивалась, что-то похожее на видение, на какое-то полное, глубокое, удовольствованное знание. Всматриваясь в него, мне все хотелось спросить: что видишь, друг? и что бы он отвечал мне, если бы мог на минуту воскреснуть? Вот минуты в жизни нашей, которые вполне достойны названия великих. В эту минуту, можно сказать, я видел самое смерть, божественно тайную, смерть без покрывала. Какую печать наложила она на лицо его, и как удивительно высказала на нем и свою и его тайну! Я уверяю тебя, что никогда на лице его не видал я выражения такой глубокой, величественной-, торжественной мысли. Она, конечно, проскакивала в нем и прежде. Но в этой чистоте обнаружилась только тогда, когда все земное отделилось от него с прикосновением смерти. Таков был конец нашего Пушкина.
