Владимир Одоевский - Записки для моего праправнука (сборник)
Князь Вл. Фед. Одоевский, — человек с несомненным литературным дарованием и, кроме того, многосторонним образованием, — отличался вместе с тем детскою наивностью — чертою, над которою многие смеялись, но в глазах других располагавшею к нему еще симпатичнее. Часто самое ничтожное явление принимало в его уме многознаменательное значение и давало повод к сложным выводам и неожиданным заключениям. Раз при мне зашла речь о только что появившихся в Петербурге общественных каретах. Князь Вл. Фед. Одоевский нашел такое нововведение не только полезным для петербургских жителей, но утверждал, что с распространением его по губернским и уездным городам России оно будет иметь важное значение для всего русского народа; задумчиво наклонив голову и понизив таинственно голос по своему обыкновению, он приводил такой аргумент, что дилижансы, отправляющиеся в известный час, приучат мало-помалу русского человека рассчитывать время, чего прежде он не делал по своей беспечности.
Способность все усложнять отражалась даже в устройстве его квартиры; посередине большой гостиной Румянцевского музеума, когда он был там директором, помещался рояль; к нему с одного боку приставлялись ширмы, оборотная их сторона прислонялась к дивану, обставленному столиками и стуликами разного фасона; один бок дивана замыкался высокою жардиньеркой; несколько дальше помещался большой круглый стол, покрытый ковром и окруженный креслами и стульями. От входной двери шли опять ширмы, отделявшие угол с диваном, этажерками и полочками по стенам. Гостиная представляла совершенный лабиринт; пройти по прямой линии из одного конца в другой не было никакой возможности; надобно было проходить зигзагами и делать повороты, чтобы достигнуть выходной двери.
Любовь к науке и литературе дополнялась у князя Одоевского любовью к музыке; но и здесь его преимущественно занимали усложнения, трудности контрапункта, изучение древних классических композиторов. Владея небольшим состоянием, он израсходовал значительную сумму денег на постройку громадного органа, специально предназначенного для исполнения фуг Себастиана Баха, отчего и дано было ему название «Себастианон». Лонгинов, всюду поспешавший и везде находивший повод к глумлению, не замедлил перекрестить «Себастианон» в «Савоську». Особенною сложностью отличалось также у князя Одоевского кулинарное искусство, которым он, между прочим, гордился. Ничего не подавалось в простом, натуральном виде. Требовались ли печеные яблоки, они прежде выставлялись на мороз, потом в пылающую печь, потом опять морозились и уже подавались вторично вынутые из печки; говядина прошпиговывалась всегда какими-то специями, отымавшими у нее естественный вкус; подливки и соусы приправлялись едкими эссенциями, от которых дух захватывало. Случалось некоторым из гостей, особенно близким хозяину дома, выражать свое неудовольствие юмористическими замечаниями; князь Одоевский выслушивал нападки, кротко улыбаясь и таинственно наклоняя голову.
Я.П. Полонский. Из воспоминаний (Отрывок)
Тургенев когда-то лично знавал покойного писателя, князя Владимира Федоровича Одоевского, и высоко ценил его. Я, пишущий эти строки, в 1858 году, незадолго до его кончины, встретился с князем за границею — в Веймаре. Он тотчас же догадался, что я болен, стал навещать меня в гостинице и начал по-своему, гомеопатией, безуспешно лечить меня. Кажется, достаточно было один день провести с этим человеком, чтоб навсегда полюбить его. Но свет глумился над его рассеянностью, — не понимая, что такая рассеянность есть сосредоточенность на какой-нибудь новой мысли, на какой-нибудь задаче или гипотезе.
Посреди своего обширного кабинета, заставленного и заваленного книгами, рукописями, нотами и запыленными инструментами, князь Одоевский в своем халате и не всегда гладко причесанный, многим казался или чудаком, или чем-то вроде русского Фауста. Для великосветских денди и барынь были смешны и его разговоры, и его ученость. Даже иные журналисты и те над ним иногда заочно тешились. И это как нельзя лучше выразилось в юмористических стихах Соболевского, которые, по счастью, сохранились в памяти Ивана Сергеевича. Припомнив их, Тургенев несколько раз повторял их вслух и читал не без удовольствия.
Это было в дождливый день не то 29-го, не то 30-го июня. «Случилось раз…» — читал Иван Сергеевич, стараясь читать как можно серьезнее, но придавая комический оттенок своему лицу и повышениям своего голоса:
Случилось раз, во время оно,
Что с дерева упал комар,
И вот уж в комитет ученый
Тебя зовут, князь Вольдемар.
Услышав этот дивный казус,
Зарывшись в книгах, ты открыл,
Что в Роттердаме жил Эразмус,
Который в парике ходил.
Одушевясь таким примером,
Ты тотчас сам надел парик
И, с свойственным тебе манером,
Главой таинственно поник.
«Хотя в известном отношеньи, —
Так начал ты, — комар есть тварь,
Но, в музыкальном рассужденьи,
Комар есть в сущности — звонарь,
И если он, паденьем в поле,
Не причинил себе вреда, —
Предать сей казус Божьей воле
И тварь избавить от суда!»
Всеволод Сахаров. Фауст живет на Остоженке
Выдающийся писатель пушкинской эпохи князь Владимир Федорович Одоевский происходил от Рюриковичей, правивших древней Москвой; здесь он родился, рос, учился в Московском университетском Благородном пансионе. По древности рода князей называли русскими Монморанси, имя Одоевских часто встречается в наших летописях и истории Карамзина, это была старая московская знать.
С датой рождения у писателя не все ясно: многие годы ею называли 30 июля (по ст. ст.) 1803 года, потом в справочниках появился 1804 год.
Во всяком случае, крестили маленького Владимира летом 1804 года в уцелевшей и поныне церкви преподобного Сергия Радонежского в Крапивниках на Трубе. А вся жизнь писателя связана с родной Москвой и с подмосковным имением Калистово, что по Троицкой дороге.
Усадьба Одоевских располагалась рядом с церковью Сергия в Крапивниках и занимала почти весь квартал. Князь Владимир родился либо в этой усадьбе, принадлежавшей его деду, либо в доме отца, находившемся где-то близ Трубной площади. Жил мальчик и в доме бабушки Авдотьи Петровны Филипповой, на Пречистенке. Его взял к себе дед, князь Сергей Иванович, но в 1811 году он умер, и Владимир снова попал в дом родни с материнской стороны на ту же Пречистенку. Летом же мальчик гостил на пресненской даче богатой родственницы, графини С. О. Апраксиной.
Дальнейшая жизнь Одоевского связана с двумя домами близ Тверской улицы. Один из них принадлежал дядюшке, князю Петру Ивановичу Одоевскому, одному из «тузов» допожарной Москвы, известному филантропу, строителю приютов. Деревянные княжеские палаты стояли в Старогазетном (Камергерском) переулке (дом № 3) и сгорели во время наполеоновского нашествия. Потом старый князь построил на прежнем фундаменте красивое каменное здание с изящным греческим портиком, белыми колоннами, галереями, флигелями и коваными решетками. С юным племянником Петр Иванович не ладил, и на время строительства в 1816 году Владимира отдали на полный кошт в Университетский Благородный пансион, желтое каменное здание с двумя круглыми башнями, подаренное Екатериной II университету. Это тоже был Старогазетный переулок, но по другую сторону Тверской (на его месте сейчас Центральный телеграф).
Окончив пансион в 1822 году, Владимир вернулся в дом князя Петра Ивановича, его знаменитая комнатка над воротами дома, ныне всем известного в перестройке Ф. О. Шехтеля как старое здание МХАТа, описана мемуаристами как «келья русского Фауста». К этому времени дядя скончался, и дом перешел к его племяннице В. И. Ланской, с которой у юного романтика было полное взаимопонимание. Здесь у него по субботам тайно собиралось знаменитое Общество любомудрия с Д. В. Веневитиновым во главе, читались рукописи, произносились пылкие речи, кипели споры… Одоевский бывает и в Московском архиве Коллегии иностранных дел близ Покровки, где служили его друзья — «архивны юноши», в доме С. Н. Бегичева на Мясницкой, где жил его новый знакомец Грибоедов, в кружке поэта С. Е. Раича в доме Н. Н. Муравьева на Большой Дмитровке, у Веневитиновых в Кривоколенном переулке. И, конечно же, литератор Одоевский был завсегдатаем самого блестящего культурного центра Москвы — салона Зинаиды Волконской, что на Тверской (этот перестроенный дом известен по Елисеевскому гастроному).
После мятежа декабристов, в котором участвовал и кузен Одоевского, Александр, и последовавших за этим арестов многих друзей и родственников, Владимир на всякий случай приготовил медвежью шубу и теплые сапоги. Но обошлось. Князь Одоевский поступил на государственную службу, собрался жениться на Ольге Ланской и переехал в июле 1826 года в Петербург. Его московская биография прервалась почти на четыре десятилетия, хотя он наезжал в Москву часто и посещал Веневитиновых, Свербеевых на Тверском бульваре, Елагиных-Киреевских у Красных ворот, Хомякова на Собачьей площадке, Чаадаева на Басманной, Каролину Павлову на Рождественском бульваре. По следам этих приездов написаны замечательные очерки о Москве, ныне собранные в его книге «Записки для моего праправнука» (М., 2004).
