Дмитрий Мережковский - Воскресшие боги
По окончании обряда подали умывальник с тремя полотенцами, намоченными уксусом, чистою водой и апельсинными духами. Король умылся и вытер руки, лицо, шею.
После зрелища человеческой бедности, уродства и болезни захотелось ему отвести душу и дать отдых глазам на чем-нибудь прекрасном. Вспомнил, что давно собирался в мастерскую Леонардо и с немногими приближенными отправился в замок Дю Клу.
Весь день, несмотря на слабость и недомогание, художник усердно работал над Иоанном Предтечею.
Косые лучи заходящего солнца проникали в полустрельчатые окна мастерской -- большой холодной комнаты с кирпичным полом и потолком из дубовых брусьев. Пользуясь последним светом дня, торопился он кончить поднятую правую руку Предтечи, которая указывала на крест. Под окнами послышались шаги и голоса. -- Никого,-- обернувшись к Франческо Мельци, проговорил учитель,--слышишь, никого не принимай. Скажи: болен или дома нет.
Ученик вышел в сени, чтобы остановить непрошенных гостей, но, увидев короля, почтительно склонился и открыл перед ним двери.
Леонардо едва успел завесить портрет Джоконды, стоявший рядом с Иоанном: он делал это всегда, потому что не любил, чтобы видели ее чужие. Король вошел в мастерскую.
Он одет был с роскошью не совсем безупречного вкуса, с чрезмерною пестротою и яркостью тканей, обилием золота, вышивок, драгоценных каменьев: черные атласные штаны в обтяжку, короткий камзол с продольными, перемежающимися полосами черного бархата и золотой парчи, с огромными дутыми рукавами, с бесчисленными прорезами -- "окнами"; черный плоский берет с белым страусовым пером; четырехугольный вырез на груди обнажал стройную, белую, словно из слоновой кости точеную, шею; он душился не в меру.
Ему было двадцать четыре года. Поклонники его уверяли, будто бы в наружности Франциска такое величие, что довольно взглянуть на него, даже не зная в лицо, чтобы сразу почувствовать: это король. И, в самом деле, он был строен, высок, ловок, необыкновенно силен; умел быть обаятельно любезным; но в лице его, узком и длинном, чрезвычайно белом, обрамленном черною, как смоль, Курчавою бородкою, с низким лбом, с непомерно длинным, тонким и острым, как шило, словно книзу оттянутым, носом, с хитрыми, холодными и блестящими, как только что надрезанное олово, глазками, с тонкими, очень красными и влажными губами, было выражение неприятное, чересчур откровенно, почти зверски похотливое -- не то обезьянье, не то козлиное, напоминавшее фавна. Леонардо, по придворному обычаю, хотел склонить колена перед Франциском. Но тот удержал его, сам склонился и почтительно обнял.
-- Давно мы с тобой не виделись, мэтр Леонар,-- молвил он ласково.-Как здоровье? Много ли пишешь? Нет ли новых картин?
-- Все хвораю, ваше величество,--ответил художник и взял портрет Джоконды, чтобы отставить его в сторону.
-- Что это?--спросил король, указывая на картину. -- Старый портрет, сир. Изволили видеть... -- Все равно, покажи. Картины вои таковы, что, чем больше смотришь, тем больше нравятся. Видя, что художник медлит, один из придворных подошел и, отдернув полотно, открыл Джоконду. Леонардо нахмурился. Король опустился в кресло и долго смотрел на нее молча.
-- Удивительно!-- проговорил, наконец, как бы выходя из задумчивости.-Вот прекраснейшая женщина, которую я видел когда-либо! Кто это?
-- Мадонна Лиза, супруга флорентийского гражданина Джокондо,-- ответил Леонардо.
-- Давно ли писал? -- Десять лет назад. -- Все так же хороша и теперь? -- Умерла, ваше величество. Мэтр Леонар-да-Вэнси,-- молвил придворный Сен-Желе, коверкая имя художника на французский лад,-- пять лет работал над этою картиною и не кончил, так, по крайней мере, он сам уверяет.
-- Не кончил?--изумился король.--:Чего же еще, помилуй? Как живая, только не говорит...
-- Ну, признаюсь,-- обратился он снова к художнику,-- есть в чем тебе позавидовать, мэтр Леонар. Пять лет с такою женщиной! Ты на судьбу не можешь пожаловаться: ты был счастлив, старик. И чего только муж глядел? Если бы она не умерла, ты и доныне, пожалуй, не кончил бы!
И засмеялся, прищурив блестящие глазки, сделавшись еще более похожим на фавна: мысль, что мона Лиза могла остаться верною женою, не приходила ему в голову.
-- Да, друг мой,-- прибавил усмехнувшись,-- ты знаешь толк в женщинах. Какие плечи, какая грудь! А то, чего не видно, должно быть еще прекраснее...
Он смотрел на нее тем откровенным мужским взором, который раздевает женщину, овладевает ею, как бесстыдная ласка.
Леонардо молчал, слегка побледнев и потупив глаза. -- Чтобы написать такой портрет,-- продолжал король,-- мало быть великим художником, надо проникнуть во все тайны женского сердца -- лабиринта Дедалова, клубка, которого сам черт не распутает! Вот ведь, кажется, тиха, скромна, смиренна, ручки сложила, как монахиня, воды не замутит, а поди-ка, доверься ей, попробуй угадать,-- что у нее на душе! Souvent femme vai-ie, Bien folest qui s,y fieЖенщина изменчива, Безумец тот, кто ей поверит (франц.)
привел он два стиха из собственной песенки, которую однажды, в минуту раздумья о женском коварстве, вырезал острием алмаза на оконном стекле в замке Шамбор.
Леонардо отошел в сторону, делая вид, что хочет передвинуть постав с другою картиною поближе к свету.
-- Не знаю, правда ли, ваше величество,-- произнес Сен-Желе полушепотом, наклонившись к уху короля так, чтобы Леонардо не мог слышать,-меня уверяли, будто бы не только Лизы Джоконды, но и ни одной женщины во всю жизнь не любил этот чудак и будто бы он совершенный девственник...
И еще тише, с игривою улыбкою, прибавил что-то, должно быть, очень нескромное, о любви сократической, о необычайной красоте некоторых учеников Леонардо, о вольных нравах флорентийских мастеров. Франциск удивился, но пожал плечами со снисходиельной усмешкой человека умного, светского, лишенного предрассудков, который сам живет и другим жить не мешает, понимая, что в этого рода делах на вкус и на цвет товарищей нет.
После Джоконды он обратил внимание на неоконченнЫЙ картон, стоявший рядом. -- А это что?
-- Судя по виноградным гроздьям и тирсу, должно быть Вакх,-- догадался поэт.
-- А это?-- указал король на стоявшую рядом картину. -- Другой Вакх?--нерешительно молвил Сен-Желе.
-- Странно!-- удивился Франциск.-- Волосы, грудь, лицо -- совсем как у девушки. Похож на Лизу Джоконду: та же улыбка.
-- Может быть, Андрогин?-- заметил поэт, и когда король, не отличавшийся ученостью, спросил, что значит это слово, Сен-Желе напомнил ему древнюю басню Платона о двуполых существах, муже-женщинах, более совершенных и прекрасных, чем люди,-- детях Солнца и Земли, соединивших оба начала, мужское и женское, столь сильных и гордых, что, подобно Титанам, задумали они воевать на богов и низвергнуть их с Олимпа. Зевс, усмиряя, но не желая истребить до конца мятежников, дабы не лишиться молитв и жертвоприношений, рассек их пополам своею молнией, "как поселянки, сказано у Платона, режут ниткою или волосом яйца для соления впрок". с той поры обе половины, мужчины и женщины, тоскуя, стремятся друг к другу, с желанием неутолимым, которое есть любовь, напоминающая людям первобытное равенство полов.
-- Может быть,-- заключил поэт,-- мэтр Леонар, в эTOM создании мечты своей, пытался воскресить то. чего уже нет в природе: хотел соединить разъединенные богами начала, мужское и женское. Слушая объяснение, Франциск смотрел и на эту картину тем же бесстыдным, обнажающим взором, как только что на мону Лизу.
-- Разреши, учитель, наши сомнения,-- обратился Он к Леонардо,--кто это, Вакх или Андрогин? -- Ни тот, ни другой, ваше величество,-- молвил Леонардо, краснея, как виноватый.-- Это Иоанн Предтеча. -- Предтеча? Не может быть! Что ты говоришь, поМилуй?.. Но, вглядевшись пристально, заметил в темной глубине картины тонкий тростниковый крест и в недоумении покачал головой.
Эта смесь священного и греховного казалась ему кощунственной и в то же время нравилась. Он, впрочем, тотчас решил, что придавать этому значение не стоит: мало ли что может взбрести в голову художникам?
-- Мэтр Леонар, я покупаю обе картины: Вакха, то бишь Иоанна, и Лизу Джоконду. Сколько хочешь за них?
-- Ваше величество,-- начал было художник робко,-- они еще не кончены. Я предполагал...
-- Пустяки!-- перебил Франциск.-- Иоанна, пожалуй, кончай,-- так и быть, подожду. А к Джоконде и прикасаться не смей. Все равно лучше не сделаешь. Я хочу иметь ее у себя тотчас, слышишь? Говори же цену, не бойся: торговаться не буду.
Леонардо чувствовал, что надо найти извинение, предлог для отказа. Но что мог он сказать этому человеку, который превращал все, к чему ни прикасался, в пошлость или непристойность? Как объяснил бы ему, чем для него был портрет Джоконды, и почему ни за какие деньги не согласился бы он расстаться с ним?
Франциск думал, что Леонардо молчит потому, что боится продешевить.
-- Ну, делать нечего, если ты сам не хочешь, я назначу цену.
Взглянул на мону Лизу и сказал: -- Три тысячи экю. Мало? Три с половиной? -- Сир,-- начал снова художник дрогнувшим голосом,-- могу вас уверить... И остановился; лицо его опять слегка побледнело. -- Ну, хорошо: четыре тысячи, мэтр Леонар. Кажется, довольно?
