Анастасия Вербицкая - Иго любви
Надежда Васильевна и Хлудов вернулись к пятнадцатому августа прямо на хутор. Ей хотелось отдохнуть перед началом зимнего сезона. Она чувствовала себя странно усталой. Была в душе ее какая-то чуть заметная еще трещина, грозившая впереди расколом. Ее огорчал Хлудов. Отчего он страдал — она не знала. Но он страдал, и счастья не было. Она была так жизнерадостна, что невольно ежедневно стремилась обмануть себя, твердила себе, что это только мимолетное настроение, которое исчезнет, что это набежавшие тучки, которые растают… Но угнетающие впечатления накоплялись. Хлудов был часто в нервном, каком-то неестественно повышенном состоянии. Он тогда любил жену свою бурно, целовал ее с каким-то отчаянием, пугавшим ее, ласкал ее исступленно. И что-то последнее, что-то прощальное было в этих томных и жутких восторгах. Потом он впадал в меланхолию, избегал людей, сторонился от ласк жены, бродил где-то в одиночестве, о чем-то упорно и угрюмо думал. И странно тогда менялось и как бы гасло его прекрасное лицо.
Все это тревожило Надежду Васильевну, Она сама теперь избегала его ласк, чувствуя, что его нервная система глубоко нарушена его бурной страстью. Она решила показать Хлудова врачам и успокоилась на этом решении, не желая терзаться заранее, по-прежнему любя жизнь.
Отдых, природа и — как это ни странно — присутствие Веры, все вместе подействовало благотворно на нервы Хлудова. Он три недели прожил на хуторе, и Вера с нежностью ухаживала за ним.
Репетиции начались, и Надежда Васильевна переехала в город.
«Побудь еще неделю без меня! — сказала она мужу. — Ты здесь поправился…»
Это была для нее большая жертва. Но она не остановилась перед нею. Ее только удивило и как бы укололо быстрое согласие Хлудова. Она надеялась, что он все-таки будет жалеть о разлуке с нею.
Нет… Он так устал страдать, он был так измучен ревностью к ее прошлому, этими никогда не покидавшими его мучительными мыслями об ее прежних любовниках, а главное — необходимостью скрывать перед ней свои мучения! Побыть одному… наконец одному, вдали от этого смуглого, желанного, безумно любимого тела! Отдохнуть от собственных желаний… Молчать… страдать и плакать без помехи… О чем? О том, что слишком многие любили ее. О том, что он пришел так поздно…
О, как обрадовался он Вере и ее невинной ласке!.. Смотреть в это бездумное лицо, в эти бесстрастные глаза, слушать этот голос, не знакомый еще с душевными бурями, — как это успокаивало!.. Точно прохладная ванна в знойный день. А главное, главное — он мог говорить, говорить без конца, говорить, когда хотелось и о чем хотелось… излить весь гной своих ран, всю боль своего сердца, от которой он чуть не кричал минутами… А приходилось сдерживаться…
Вера была потрясена и напугана этой мрачной, отчаянной исповедью Хлудова. Впервые раскрылись перед нею темные провалы человеческой души. Так вот какое падение ждет тех, кто поднялся на высоты жизни! Так вот что такое страсть!.. Если она идет рука об руку с ревностью, если эта ревность неизбежна, о Боже, не во сто ли раз счастлив тот, кто не испытал страсти? И не права ли была мать ее, отдавая ее нелюбимому человеку, чтобы навсегда избавить ее от этого ада здесь, на земле?
Он говорил ей о своей тоске, о своих сомнениях, о бессонных ночах, о безликих соперниках… Она слушала и содрогалась. Воображение ее рисовало ей отчетливо все эти муки, которые она сама не могла пережить. В ней просыпался художник. Опять вставали целые картины. Она как бы слышала их объяснения, их голоса…
Но худшее было еще впереди.
Теперь Вера должна была ему рассказывать все о Мосолове, об Опочинине, о Лучинине, о Бутурлине… Она оскорблялась, она страдала, она отказывалась. Тогда он ссорился и уходил. И бродил целыми днями, угрюмый и одинокий, раздражаясь на ее заботы.
Она так устала от этой жизни, что сама пожелала уехать в город, где давно ждал ее муж, вернувшийся из лагерей, — ждал, положим, терпеливо, потому что теперь считал себя опять на положении холостяка и без угрызений совести все ночи проводил в клубе.
— Я тоже уеду, — сказал Хлудов Вере, видя, что она укладывается. — Что мне здесь делать без тебя?
В последний вечер, когда все уже было уложено, Вера спустилась со ступенек террасы, чтобы позвать Хлудова к ужину. Ночь была страшно темна, как это бывает только на юге. Млечный Путь белел вверху, и все небо горело алмазами. Вера залюбовалась им. Как грустно было уезжать от этой красоты!
— Владимир Петрович…
Ответа не было.
Тогда она вышла за калитку и пошла по слабо белевшей дороге в поле. Издали зазвучали его шаги. И внезапно его фигура чернее мрака появилась перед Верой. Он протянул к ней руки.
— Пора спать, — кротко сказала она и невинно погладила его рукав, как бы желая этой робкой лаской облегчить его муку, которая и ее терзала.
Он вдруг схватил ее в объятия и с такой силой прижал к груди, что она чуть не потеряла сознание.
— О, зачем ты не она! — воскликнул он, и в голосе его дрожали слезы.
— Милый Владимир Петрович… Успокойтесь! Вы ее увидите завтра…
Его руки разжались.
— Да, я ее увижу… Я ее опять увижу… Ах, если бы я никогда ее не встретил!.. Нет, не то… Постой, что я хотел сказать?.. Нет, ты не поймешь меня! Вера… Верочка… Зачем я полюбил ее, а не тебя! Ты — чистая, ты невинная… Никто не целовал тебя… Нет сравнений… нет воспоминаний… позорных, ужасных воспоминаний… Мы были бы так счастливы с тобой… Ведь и я… как ты… до встречи с нею не знал никого…
— Милый, милый… успокойтесь!.. Ну, умоляю вас!..
Она вела его домой в темную ночь, среди молчаливых полей, с тоской глядя на слепящие глаза огни хутора, и слезы бежали по ее лицу. А он шел за нею, покорный и обреченный. Что мог он изменить в своей судьбе?
…Хлудов так осунулся и пожелтел, что Надежда Васильевна чуть не заплакала, увидав его, и тотчас послала за полковым врачом Рязанцевым.
Несмотря на молодость (Рязанцеву было только тридцать лет), он уже успел прославиться в городе как замечательный диагност. В военно-медицинской академии он был на виду, очень серьезно работал в крымскую кампанию тотчас по окончании курса и вернулся в N*** с тем полком, где служил барон Норден.
Это был человек с большой выдержкой, скрытный, почти угрюмый, но и с большими страстями и с сильным темпераментом, который пока проявлялся только в азартной игре и в увлечении театром. Его все побаивались, и никто с ним не сближался. Держался он независимо, ни перед кем не гнул головы. Полковые дамы носили его, что называется, на руках, и даже сварливая, избалованная полковница робела перед ним, как девочка. Высокий, слегка сутулый, костлявый и некрасивый, он пользовался необъяснимым успехом. Женщин любил и откровенно презирал их. Лицо его носило следы оспы. Взгляд желчных глаз из-под очков был тяжелый, упорный.
Как-то раз после карт у Нероновой, перед ужином, Балдин сказал Надежде Васильевне:
— Доктор Рязанцев — ваш страстный поклонник. Ни одного вечера не пропустит, когда вы играете…
Надежда Васильевна покраснела от удовольствия и кинула быстрый взгляд на мужа.
Нет, он не слышал. Он о чем-то говорил с Верой. Балдин наклонился к уху хозяйки.
— А еще знаете, что сказал он мне? «Удивляюсь, почему из этих двух женщин барон влюбился в дочь? Я бы выбрал мать!..» Ха!.. Ха!.. Каков?.. И сказал это без шутки, без улыбки, мрачно… вы знаете его манеру?
Теперь, когда Рязанцев сидел в гостиной Надежды Васильевны, она невольно вспомнила эти слова.
— Как вы его находите? — робко спросила она, когда Хлудов ушел, чтоб переодеться. — Как его легкие?
Рязанцев не сразу ответил, хмуро раскуривая папиросу.
— Тут дело не в легких, хотя и с этой стороны неважно… Отец его, вы говорите, чахоткой кончил?.. Есть что-то похуже: его нервная система, — докончил он на ее испуганный взгляд. — Она у него ни к черту не годится…
— Боже мой!.. Что вы хотите сказать?
Он оглянулся на дверь, взял с фортепиано свою фуражку и ответил, избегая ее встревоженного взгляда:
— Здесь говорить нельзя. Неудобно… Где я могу увидать вас… одну?
Она растерялась на миг.
— Приходите к Вере! Завтра, в два, после репетиции…
На другой день она в гостиной дочери нашла Рязанцева. Вера тотчас вышла.
— Доктор… Ради Бога! Я не спала всю ночь… Что вы хотели мне сказать?
Он курил, опустив голову. Тут поднял ее.
— А то, что вам надо беречь вашего мужа. От себя беречь… Поняли?.. Вы его убиваете, любя. Убиваете медленно, ежедневно. Его организм слишком хрупок для такой любови… извините… для такой жены… Страсть к вам разрушает не только тело его, но и душу… Берегитесь!
Она с ужасом глядела на него, полуоткрыв губы. Горло пересохло разом. Несколько раз она беззвучно пошевелила губами. Наконец хрипло спросила:
