Глеб Успенский - Том 8. Очерки переходного времени
Нечто «мужиковатое» видно иной раз и в любовной «частушке» мужского сочинения:
Где ты, милая, хорошая,
Лазоревый цветок?
За тебя, моя пригожая,
Подрались мы разок…
В женских «частушках» таких неуклюжих напоминаний о любви нет. Но о мести из-за любви и женская «частушка» также не церемонится в выражениях:
Кабы знала негодяя,
Не любила бы его, —
Посеред синева моря
Затопила бы его!
Вообще же темы, которых касаются мужские и женские «частушки», почти одинаковы, хотя женские имеют то преимущество пред мужскими, что рисуют множество женских типов всякого качества:
Вот труженицы:
Дождь пойдет, сенцо обмочит,
Будет маменька ругать, —
Помоги-ко, мой хороший,
Мне зародец дометать.
Кабы знала бедна девушка,
Где ей замужем бывать,
Помогла бы злой свекровушке
Хоть капусту поливать.
Отношение к матери:
Уж ты миленький ты мой,
Ловкая ухватка!
За тебя не забранит
И родная матка!
Хорошо тому гулять,
У кого родная мать:
Матка встретит, и проводит,
И в окошко поглядит.
Ты, мамаша золотая,
Не брани за молодца.
Если будешь ты бранить
Буду крадучи любить.
А теперь пойдет любовь и хорошая и нехорошая.
Мой-от миленький работает в лесу,
Напеку ему рогулек, отнесу.
Все бы, все бы во елочках стояла,
Все бы, все бы в ту сторонку глядела, —
Мой он миленький, он черненький,
Хоть и черненький, печальненький!
Провожала я до речки.
Слез не оказала,
За баскаковским леском
Залилася голоском.
Милый мой, милый мой!
Милый — веры не одной.
Верой — милый — староверы!
Староверочке любой!
Неужели надоела
Своей матери-отцу?
Неужели я достанусь
Разнесчастному вдовцу?
Мой дружочек женится —
Вся жизнь переменится!
А как обвенчается —
Вся любовь кончается!
Кабы знала, не ломала
Вишенья, не вызревши;
Кабы знала, не любила
Милого, не вызнавши.
Погляжу я с моста в речку:
В речке темная вода;
По глазам милова видно,
Что обманывал меня!
По чужим я разговорам
Брошу милого любить;
По ретивому сердечку —
Мне вовеки не забыть.
Но есть тип девичий и посмелей тех скромных и огорченных, которые видны в приведенных «частушках»:
Своего я милова
Из артели выбрала,
Очень просто выбирать —
Он ловчее всех ребят.
Что ж ты, милый, не пришел,
Я тебе велела?
Всю я ночку не спала,
Все в окно глядела.
Я вечор в гостях гостила,
На беседе я была;
Я хорошего миленка
Во любовь себе взяла.
Можно радостью назвать:
Он хорош собой и статен,
Очень ловок на словах,
Я с ним долго танцевала,
Он мне руку крепко жал,
Я руки не отнимала.
И в лице явился жар…
Вышла в сени простудиться,
Чтобы жар с лица сошел.
Вот еще из смелых:
Для чего мне заходить,
Милый, за тобою?
Для чего мне приносить
Дороги подарки?
Возьму милого за ручку
И пойду с ним в хоровод.
Но есть в «частушках» и еще более смелые типы девушек:
Батька рожь молотил,
Я подворовала —
Понемножку, по лукошку,
Все милому на гармошку.
Батьке сделаю беду —
Самоходочкой уйду!
По-за тыну, по-за тыну,
По-за дядину овину,
По-за нашему двору,
Самоходочкой уйду!
Не даешь мне, мама, воли —
Улечу, как пташка в поле;
Не увидишь от крыльца,
Как проеду от венца…
Есть и застенчивая:
Не ходи, милаша, на дом,
Не садись со мною рядом;
Сядь к подружке, не ко мне;
Все она расскажет мне.
Есть и такие:
«Право, ноженька болела,
Я прихрамывала!»
(Сама Лешеньку,
Алешеньку Обманывала!)
Я любила Петю летом,
Петя бегал все с конфетой…
А уж Ванюшку зимой…
Чтоб не сел со мной другой.
А вот и совсем грешница:
Провожала дружка милого
Я до города Кириллова,
До канавы Белозерския,
До большой ли что дороженьки, —
Иструдила свои ноженьки!
Ах! Милаше покорилась…
До Череповца в погонюшку гналась,
Было лесом идти боязно.
Деревнями идти совестно,
А по задворкам — собаки злы,
По заполью — так ребята удалы…
Так и неизвестно, чем кончилась эта погоня несчастной женщины.
«Частушка» не пропускает без отметки ни одно новое лицо, появившееся в деревне. Пришел солдат, сыровар, о каждом сейчас же сочинена «частушка»; есть поэтому «частушки», где фигурирует и сельский учитель.
Я учителю два слова, —
Не учить до Покрова,
Дай повыстрочить платок,
А потом учи годок.
Желанные родители,
Пошли гулять учители,
Не буду кофий разливать,
Пойду с учителем гулять.
Обо всех этих мужских и женских отношениях горький опыт не девичьей, а уже бабьей жизни поет невеселые песни:
Ой, не рвитесь вы, девицы,
Замуж скоро выходить!
Вы не верьте молодцам,
Хоть и божатся.
Они божатся, клянутся,
Отойдут — и засмеются.
После смеху позабудут,
Вас совсем любить не будут.
Навязались супостаты,
Холосты ребяты;
Мимо девушек идут —
Шляпы не снимают;
Возле девушек сидят —
Неучливо говорят…
Есть еще среди крестьянского населения особый класс деревенских жителей, которые чувствуют себя чуждыми в деревне и вполне одинокими. В Новгородской губ<ернии> повсюду можно встретить питомцев Воспитательного дома, сирот, брошенных детей. «Частушки», которые и они, питомцы, сочиняют о самих себе, заметно отличаются от общего любовного тона всех «частушек» оседлой деревенской молодежи.
Наши матки, дурочки,
Нас бросали в улочки;
Спасибо добрым людям —
Вскормили белым грудям!
Сиротинка бедный
Пристал к девушке одной,
Словно к матери родной.
Нет! Матушка неродная,
Похлебка все холодная.
Породнее бы была,
Погорячей бы налила!
Все «частушки», которые я привел в этой заметке, заимствованы мною почти исключительно из произведений женского ума; мужских «частушек» я почти не приводил здесь.
4Если наш крестьянин-земледелец затрудняется новизнами собственной своей теперешней жизни и не может разобраться в мыслях относительно настоящего и будущего, то крестьянин-«рабочий», крестьянин, оторванный от деревни фабрикой, заводом, шахтой, напротив, уже давно вполне определил свое положение, свое настоящее, свое будущее и уже сознательно не может даже и мечтать о каком бы то ни было изменении в своем положении.
Крестьянин все еще пытается истолковать разные новинки времени непременно в собственную пользу. Объявят закон о лесо-охранении, он моментально принимается за лесо-истребление. Почему это? Потому что тогда, после опустошения, к мужикам должны отойти все леса, какие только есть. Часто изменяются рисунки бумажных денег — сегодня одни, завтра другие, — и опять мужик знает уже, зачем это делается: для разных людей будут и деньги разные, — для мужиков одни, для евреев другие, а для купцов третьи. Каждый живи только на свои деньги; тогда «арендатель» может и тысячи рублей совать мужику, но «арендательские» деньги для мужика, все равно что щепки. Посуется, посуется «арендатель», не найдет рабочих и «должен пропасть», а земля «сама собой» к мужикам поступит, потому что они и без денег знают, что с ней делать.[80]
Ничего подобного не может прийти в голову рабочему человеку. Он твердо знает, что жизнь его от юных дней и до могилы будет только растрачиваться, без малейшей для него личной надобности, с самою математическою точностью; растащат ее, расщипят фабрики, заводы, шахты, по часам, по звонкам, по свисткам, а не зря, не «дуром», не как-нибудь. Знает он, что этот унылый и угрожающий свист заводского свистка в темную ночь, до зари и до заутрени, растревожит его и поднимет на усталые ноги.
