Константин Седых - Отчий край
От Гошкиных слов Гавриилу стало неприятно. "И зачем он мне про это рассказал?" - с раздражением и неприязнью подумал он о приятеле. Тот словно понял и поспешил заговорить о другом:
- Ты знаешь, где я после заграничного госпиталя воевал?
- Нет, не знаю.
- До двадцатого года я у Забережного в ординарцах был. А после меня на Амур отправили. Выучился я там на сапера-подрывника и на Читинский фронт поехал. Вышибали мы семеновскую пробку с востока. От станции Зилово до Карымской с боями шли. И там я не раз железнодорожные пути подрывал в тылу у белых. Однажды так ловко подорвал мостик, что пришлось семеновцам свой бронепоезд "Усмиритель" бросить и пешком удирать. Мне за это командующий фронтом Дмитрий Шилов в награду именные часы поднес.
- Вот это здорово! Значит, ты хорошо повоевал... А как тебя в Чите-то ранили?
- Здесь одно время столько бандитов и грабителей расплодилось, что никому от них жизни не было. Каждую ночь - налеты на квартиры и учреждения. Каждую ночь кого-нибудь обязательно убьют и разденут. Дело дошло до того, что эти бандиты даже секретаря Дальбюро ЦК тов. Анохина нынче весной убили. Поехал он с двумя товарищами за город под выходной день. Бандюги подкараулили их и убили всех из засады... Вот тогда и взялись за них. Нас, курсантов, членов партии и комсомола много раз на облавы по ночам посылали. Повоевали мы с бандитами в Кузнечных рядах и на Большом острове, где у них притоны и берлоги были. Человек двести мы этой сволочи перебили и арестовали. А недавно ходили на облаву против самого неуловимого бандита Цыганкова. Пока его не своротил комсомолец Венька Рогожин, он одного нашего убил и меня успел ранить.
- Венька Рогожин?! Я его знаю. Он к нам приезжал по организации комсомола. Не думал я, что он такой геройский парень.
- Геройский не геройский, а молодец. Он этого Цыганкова три месяца выслеживал. Раз десять на грани смерти ходил, пока своего не добился...
Краснолицый китаец принес им селедку с луком и маленький графинчик с водкой, Гошка живо наполнил рюмки и сказал:
- Ну, Ганька, за нашу встречу! - И тут же осушил свою рюмку до дна. Видя, что Гавриил не решается пить, он напустился на него: - Ну, это ты брось. Ты не красная девица, а красный партизан. Ничего с одной рюмки не сделается. А больше я к тебе и вязаться не буду. Выпей раз - и точка. Остальное я без тебя осилю. Аппетит у меня сегодня разыгрался.
Когда они насытились, Гошка с блаженным видом развалился на стуле, закурил и сказал Гавриилу.
- Ну что ж, хорошего помаленьку. Давай расплачиваться и будем уходить.
- Мне нечем платить. У меня всего сорок копеек в кармане. Сдача с дядиной трешки.
- Не беда, я расплачусь. Нам только вчера денежное содержание выдали.
Гошка полез в карманы брюк за бумажником, но сколько ни шарил, найти его не мог. И тут он вспомнил, что оставил деньги в казарме, сунув бумажник на ночь под подушку.
- Это называется пообедали, - сразу вспотев, горько усмехнулся он. Подвел я и тебя и себя. Придется тебе посидеть здесь, пока я за деньгами хожу.
- Я тут один не останусь - стыдно. Лучше давай я за моими деньгами на постоялый сбегаю. Там у Чубатова девять с полтиной моих капиталов хранится.
- Хорошо! Дуй тогда за своими, а я посижу. Только смотри, чтобы хозяева ничего не поняли. Половой уже ходит и косится на нас. Придется мне еще какой-нибудь жратвы заказать. Иначе попросят освободить столик, а тогда и выяснится все. Для меня это может плохо кончиться. Скандал, протокол в милиции и гауптвахта или отчисление из училища.
- Тогда заказывай. Только смотри, чтобы моих денег на расплату хватило.
- Закажу только для виду.
Когда Гавриил поднялся уходить, китаец с распаренным лицом, заподозрив неладное, вошел в комнату, спросил его:
- Твоя деньга плати, тогда уходи. Наша такой порядок.
- Ничего, пусть идет. Платить за него и за себя буду я, - с важным и внушительным видом заявил Гошка. - Пока он бегает по делу, я еще немного подзакушу. Подай-ка мне рюмку водки и блинчиков с мясом.
Гавриил не помнил, как он добежал до постоялого, до которого было не меньше двух верст. Но на его беду Чубатов куда-то отлучился. Гавриил заглянул во все комнаты, в умывальную, в уборную во дворе, но Чубатова нигде не оказалось. Он метался как угорелый то в дом, то на улицу, не зная, что предпринять, и страшно переживая за Гошку, судьба которого зависела сейчас целиком от него. А тем временем ходики в столовой постоялого продолжали тикать и отсчитывать минуту за минутой. Так прошло целых пятьдесят минут.
И только на пятьдесят первой появился Чубатов. Оказывается, он ходил на толкучку. Пока он расспрашивал ставшего совершенно невменяемым Гавриила, что случилось, да пока доставал из сундучка завернутые в тряпку его капиталы, прошло еще несколько минут.
Сунув завернутые в носовой платок деньги в карман штанов, Гавриил понесся как сумасшедший на выручку друга. Прибежав на главную улицу, он еще не сразу нашел тот закоулок, в который следовало свернуть. Но наконец он все преодолел и в синие сумерки увидел впереди знакомую вывеску харчевни.
Китайцы хотя и косились на Гошку, но денег с него еще не требовали. Военная Гошкина форма заставила их быть терпеливыми. Он благополучно дождался прихода Гавриила.
Расплачиваясь с китайцами, Гошка честно признался им, почему он вынужден был так долго обедать.
- Ничего, капитана, ничего! Наша могла подождать, - сказал ему с натянутой улыбкой хозяин харчевни и пригласил: - Ваша заходи еще.
На улице Гошка признался:
- Скребли у меня, Ганька, кошки на сердце. Часы внизу, слышу, тикают, время идет и идет, а ты не возвращаешься. Неужели, думаю, подведет? Но знаю, что не тот парень, чтобы друга подводить. Кусок в горло не лезет, а пихаю да жую, как корова тряпку, и то в окно поглядываю, то к шагам на тротуаре прислушиваюсь.
- А из-за чего ты так сильно переживал? Боялся, что китайцы подзатыльников надают?
- Подзатыльники что! Боялся я, что через этот пустяшный случай выговор от комсомольской организации схвачу, головомойку заработаю от начальника училища и комиссара, а потом промарширую на гауптвахту или даже за ворота училища. У нас насчет дисциплины беда строго.
Гошка повел Гавриила к себе, вернул ему потраченные на уплату за роскошный обед деньги и, прощаясь, сказал:
- Ты, Ганька, не говори ничего дяде Васе. Он мне такую проборку даст, что всем чертям тошно станет. Он ведь помог мне в училище попасть, а это было нелегко сделать.
Гавриил заверил его, что будет молчать, как камень.
39
Василий Андреевич уже дожидался племянника на постоялом, беседуя с Чубатовым.
- Где это шатаешься, товарищ? - встретил он его вопросом. - Для чего тебе потребовалось за деньгами прибегать? Знакомого встретил?
- Встретил.
- Ну и пришлось угостить его, да? - И, не дождавшись ответа, сказал: - Эх, Ганька, Ганька!.. Здесь ты ушами не хлопай, не будь дурачком. Много тут развелось любителей выпить на чужой счет. Сотни бывших партизан в Чите без дела болтаются, ищут знакомых, чтобы денег у них выклянчить. Кое-кто из них здорово опустился. Работать не хочет, отвык. Каждый день к нам такие люди заходят, бьют себя в грудь, старые заслуги вспоминают, помощи требуют. Беда с таким народом. И все это деревенские, те, у кого дома никакого хозяйства нет. С рабочими в этом отношении куда легче. Они вернулись домой и сразу пошли работать. Они не считают зазорным идти на любую работу, лишь бы не сидеть на шее у государства.
- Это верно, - согласился с ним Чубатов. - У нас дома тоже многие батраки, вернувшись из партизан, нигде устроиться не могут. Прямо не знаю, что делать с такими.
- Да, трудное это дело. Чтобы каждый нашел свое место в жизни, для этого не один год потребуется.
Распрощавшись с Чубатовым и пригласив его заходить к себе, Василий Андреевич сказал Гавриилу:
- Ну, пойдем ко мне. Я сегодня хочу пораньше лечь, чтобы выспаться. Завтра у меня тяжелый день будет.
Василий Андреевич жил в двухэтажном каменном доме недалеко от главного почтамта. На первом этаже занимал он большую комнату с лепными украшениями на потолке, с балконом и высокими стрельчатыми окнами. В комнате у него стояли два стола - письменный и круглый, накрытый пестрой скатертью с кистями. По обе стороны от белой филенчатой двери находились две узкие железные койки. Одна была застлана серым солдатским одеялом, другая - пикейным, веселой светлой расцветки. Над одной койкой висел коврик с вытканным на нем изюбром, распластанным в стремительном беге. Над другой - казачья шашка с побитыми ножнами и бинокль в коричневом футляре. В правом переднем углу стояла черная этажерка с книгами. Но Ганьку больше всего заинтересовали какие-то собранные в гармошку трубы, расположенные как раз под окнами. В трубах что-то изредка пощелкивало и бурлило.
- Что это за штуки у вас? - спросил он.
- Это батареи парового отопления. Они нам печку заменяют, - отвечал, посмеиваясь, Василий Андреевич. - Ты, что, впервые их видишь?
