Максим Горький - Жизнь Клима Самгина (Часть 2)
- Ломи, наши! Бери на ура! - неистово ревел человек в розовой рубахе; из свалки выбросило Вараксина, голого по пояс, человек в розовой рубахе наскочил на него, но Вараксин взмахнул коротенькой веревочкой с узлом или гирей на конце, и человек упал навзничь. Драка пред магазином продолжалась не более двух-трех минут, демонстрантов оттеснили, улица быстро пустела;
у фонаря, обняв его одной рукой, стоял ассенизатор Лялечкин, черпал котелком воздух на лицо свое; на лице его были видны только зубы; среди улицы столбом стоял слепец Ермолаев, разводя дрожащими руками, гладил бока свои, грудь, живот и тряс бородой; напротив, у ворот дома, лежал гимназист, против магазина, головою на панель, растянулся человек в розовой рубахе. В Петербурге Самгин видел так много страшного, что все, что увидал он теперь, не очень испугало.
"Бессмысленно, бессмысленно", - убеждал он себя.
Мостовая была пестро украшена лохмотьями кумача, обрывками флагов, криво торчал обломок палки, воткнутый в щель между булыжником, около тумбы стоял, вниз головой, портрет царя. Кое-где на лысинах булыжника горели пятна и капли крови. Двое, по внешности - приказчики, провели Корвина, поддерживая его под локти, он шел, закрыв лицо руками, ноги его заплетались. Проходя мимо слепого, они толкнули старика, ноги его подогнулись, он грузно сел на мостовую и стал щупать булыжники вокруг себя, а мертвое лицо поднял к небу, уже сплошь серому.
Самгин оглянулся: за спиной его сидела на диване молоденькая девушка и навзрыд плакала, Правдин - исчез, хозяйка магазина внушала седоусому старику;
- Нужно было вызвать солдат...
Самгин вышел на улицу и тотчас же попал в группу людей, побитых в драке, - это было видно по их одежде и лицам. Один из них крикнул:
- Стой, братцы! Это - из Варавкина дома. - Он схватил Клима за правую руку, заглянул в лицо его, обдал запахом теплой водки и спросил: - Верно? Ну - по совести?
Самгин видел пред собой распухший лоб и мутносеренький, тупой глаз, другой глаз и щеку закрывала измятая, изорванная шляпа,
- Я - приезжий, адвокат, - сказал он первое, что пришло в голову, видя, что его окружают нетрезвые люди, и не столько с испугом, как с отвращением, ожидая, что они его изобьют. Но молодой парень в синей, вышитой рубахе, в лаковых сапогах, оттолкнул пьяного в сторону и положил ладонь на плечо Клима. Самгин почувствовал себя тоже как будто охмелевшим от этого прикосновения.
- Объясните нам - суд будет? Судить нас будут? Лицо у парня тоже разбито, но он был трезвее товарищей, и глаза его смотрели разумно.
- Вероятно, - ответил Самгин, прислонясь к стене.
- Из Варавкина дома вся суматоха, - кричал пьяный, - парень снова толкнул его.
- Молчи, а то - в морду! - сказал он очень спокойно, без угрозы, и обратился к Самгину:
- Кого же будут судить, - позвольте! Кто начал? Они. Зачем дразнят? Флаг подняли больше нашего, шапок не снимают. Какие их права?
- Стекла выбить Варавке!
- Помер он.
- Помер? Ну, тогда...
- Идемте!
Четверо пошли прочь, а парень прислонился к стене рядом с Климом и задумчиво сказал, сложив руки на груди;
- Что-то нехорошо вышло, а?
- Нехорошо, - ласково согласился Самгин и немножко отодвинулся от него.
Открывались окна в домах, выглядывали люди, все - в одну сторону, откуда еще доносились крики и что-то трещало, как будто ломали забор. Парень сплюнул сквозь зубы, перешел через улицу и присел на корточки около гимназиста, но тотчас же вскочил, оглянулся и быстро, почти бегом, пошел в тихий конец улицы.
За ним, по другой стороне, так же быстро, направился и Самгин, вздрагивая и отскакивая каждый раз, когда над головой его открывалось окно; из одного женский голос крикнул:
- Еще один бежит в очках! Держи его... А через несколько шагов его спросили:
- Эй, стрекулист! Али животишко заболел? Почувствовав что-то близкое стыду за себя, за людей, Самгин пошел тише, увидал вдали отряд конной полиции и свернул в переулок. Там, у забора, стоял пожилой человек в пиджаке без рукава и громко говорил кому-то:
- Ты меня оставь, как я есть. Это ничего, что я картуз потерял.
В щели забора, над плечами этого человека, блестели глаза, женский голос плачевно говорил:
- Ну, куда ты, бритое рыло, лезешь, твое ли это дело?
- Ты меня не уговаривай. Бить людей - нельзя!
- Догадался! Эх, ду-урак, дурак... Мостовую перешел человек в резиновых калошах на босую ногу, он держал в руках двухствольное ружье.
- Кум! - закричал он в полуоткрытое окно маленького домика. - Дай-кось дроби ..
Окно открылось, на подоконнике, между цветочных горшков, сидел зеленоглазый кот, - он напомнил Климу Томилина.
После буйной свалки на Соборной улице тишина этих безлюдных переулков была подозрительна, за окнами, за воротами чувствовалось присутствие людей, враждебно подстерегающих кого-то. И обидно было, что красиво разрисованные Козловым хозяева узких переулков, тихоньких домиков, люди, устойчивой жизнью которых Самгин когда-то любовался, теперь ведут себя как равнодушные зрители опасных безумств. Они сидят дома, заперев ворота, заряжая ружья дробью, точно собираясь ворон стрелять, а семидесятилетний старик, вооруженный зонтиком, а слепой фабрикант варенья и конфект вышли на улицу защищать свои верования.
"Негодяи", - ругал Самгин обывателей, смутно чувствуя, что в его обиде на них есть какое-то противоречие. Он вообще чувствовал себя запутанным, разбитым, бессильным.
Вход в улицу, где он жил, преграждали толстые полицейские на толстых лошадях и несколько десятков любопытствующих людей; они казались мелкими, и Самгин нашел в них нечто однообразное, как в арестантах. Какой-то серенький, бритый сказал:
- Вот еще одна Варавкина штучка идет, у-у1 Ворота всех домов тоже были заперты, а в окнах квартиры Любомудрова несколько стекол было выбито, и на одном из окон нижнего этажа сорвана ставня. Калитку отперла Самгину нянька Аркадия, на дворе и в саду было пусто, в доме и во флигеле тихо. Саша, заперев калитку, сказала, что доктор уехал к губернатору жаловаться.
- Табаков с ним и еще трое с нашей улицы. У Табакова сына избили. Товарища Корнева тоже...
Не слушая ее, Самгин прошел к себе, разделся, лег, пытаясь не думать, но - думал и видел мысли свои, как пленку пыли на поверхности темной, холодной воды - такая пленка бывает на прудах после ветреных дней. Мысли были мелкие, и это даже не мысли, а мутные пятна человеческих лиц, разные слова, крики, жесты - сор буйного дня. Через некоторое время вверху у доктора затопали, точно танцуя кадриль, и Самгин, чтоб уйти от себя, сегодня особенно тревожно чужого всему, поднялся к Любомудрову. Он ожидал увидеть там по крайней мере пятерых, но было только двое: доктор и Спивак, это они шагали по комнате друг против друга.
- В больницу ты, Лиза, не пойдешь! - кричал доктор, размахивая платком, и, увидав Самгина, махнул платком на него: - Вот он со мной пойдет...
Они оба остановились пред Самгиным - доктор, красный от возбуждения, потный, мигающий, и женщина, бледная, с расширенными глазами.
- Вы знаете, - страшно избит Корнев, - сказала она, а доктор, перебив ее, кричал:
- Нет, - Радеев-то, сукин сын, а? Послушал бы ты, что он говорил губернатору, Иуда! Трусова, ростовщица, и та - честнее! Какой же вы, говорит, правитель, ваше превосходительство! Гимназисток на улице бьют, а вы - что? А он ей - скот! - надеюсь, говорит, что после этого благомыслящие люди поймут, что им надо идти с правительством, а не с жидами, против его, а?
Швырнув платок на пол, доктор закричал Спивак:
- Убеждал я тебя и всех твоих мальчишек: для демонстрации без оружия не время! Не время... Ну?
- Едете вы в больницу? - строго спросила она.
- Еду!
Доктор, схватив шляпу, бросился вниз, Самгин пошел. за ним, но так как Любомудров не повторил ему приглашения ехать с ним, Самгин прошел в сад, в беседку. Он вдруг подумал, что день Девятого января, несмотря на весь его ужас, может быть менее значителен по смыслу, чем сегодняшняя драка, что вот этот серый день более глубоко задевает лично его.
"Необходимо, чтоб все это кончилось так или иначе, но - скорей, скорей!"
На другой день его настроение окрепло; не могло не окрепнуть, потому что выступление "союзников" возмутило всех благомыслящих людей города. Стало известно, что вчера убито пять человек, и в их числе - гимназист, племянник тюремного инспектора Топоркова, одиннадцать человек тяжко изувечены, лежат в больницах, Корнев - двенадцатый, при смерти, а человек двадцать раненых спрятано по домам. В редакции "Нашего края" выбиты стекла, в типографии поломаны машины, расхищен шрифт. Город с утра сердито заворчал и распахнулся, открылись окна домов, двери, ворота, солидные люди поехали куда-то на собственных лошадях, по улицам зашагали пешеходы с тростями, с палками в руках, нахлобучив шляпы и фуражки на глаза, готовые к бою; но к вечеру пронесся слух, что "союзники" собрались на Старой площади, тяжко избили двух евреев и фельдшерицу Личкус, - улицы снова опустели, окна закрылись, город уныло притих. Около полуночи, сквозь тишину, но как-то не нарушая ее, подъехал к воротам извозчик. Самгин был уверен, что это возвратилась Спивак, и не обратил внимания на шум. Однако минут через пять в дверь к нему постучал заспанный дворник и сказали
